Остается надеяться только на Фтила, лекарь все-таки обещал, что в шатре Эльтдон будет в безопасности. Впрочем, долго ли хорошего эльфа из шатра вынести?
Он попытался сесть, трава впилась в ладони, а в животе как будто что-то взорвалось. Согнуться было невозможно, казалось, в тело вставили тяжеленное бревно и оно при каждом движении ворочается внутри.
Оставалось тихо-мирно лечь на травку и ждать, что же будет дальше. А дальше точно что-то должно было быть.
Из толпы вышел белый кентавр. «Ну, знаете ли, чудес, по-моему, на сегодня и так хватает!» — подумал Эльтдон, разглядывая незнакомца. Признаться, зрелище впечатляло.
Единорожья часть у вошедшего кентавра была снежно-белой, без единого темного пятнышка, и вся сверкала в проникавших в шатер солнечных лучах. Эльфийскую голову венчала такая же белая шевелюра; белые усы, гордо расправленные, были с ладонь в длину.
Кентавр сурово посмотрел на Эльтдона и Аскания, обернулся к Фтилу:
— Что все это значит, лекарь?
«Ну и голосок, — подумал эльф. — Так что это там Фтил говорил про мою безопасность?»
Лекарь спокойно посмотрел в красноватые глаза вопрошавшего:
— Это значит, что я оказал помощь тому, кто в ней нуждался.
Белый гневно топнул копытом:
— А кто это? Это же циклоп!
Фтил удивленно поднял правую бровь:
— Циклоп? Таких размеров? И с двумя глазами? Подумай, Левс.
Белый кентавр фыркнул:
— А кто еще это может быть?
— Не знаю, Левс, — пожал плечами лекарь. — Но может быть, он сам…
— Он умеет говорить?!
—Вообще-то да, — вмешался Эльтдон. — А что, мне сие не полагается?
Левс удивленно посмотрел на эльфа, тряхнул головой, словно пытаясь отогнать наваждение:
— В таком случае, незнакомец, кто ты такой?
— Я эльф, — ответил Эльтдон.
Он уже начал подозревать, что такое объяснение мало удовлетворит белого кентавра. Если вообще удовлетворит.
Левс и вправду не выглядел хоть сколько-нибудь успокоенным. Зато Фтил радостно прицокнул языком, вскочил и направился куда-то в глубь шатра. Толпа расступалась перед лекарем, признавая права хозяина дома. Фтил добрался наконец до другой этажерки, на которой были сложены фолианты, свертки и длинные деревянные футляры. Он достал одну из книг — толстый том в зеленом кожаном переплете — и раскрыл его где-то посередине. Потом начал листать, осторожно переворачивая древние страницы с истрепанными краями. Найдя нечто интересное, Фтил заложил разворот длинной черной закладкой и направился к Левсу, с нетерпением ожидавщему результатов.
Эльтдон прикинул, есть ли у него какие-нибудь шансы на то, что в книге не написано, мол, эльфы — хищные полудикие существа, которых трудно убить, но с которыми еще труднее сосуществовать. В общем, нет ли там чего-нибудь гаденького, соответствующего духу момента. Нда, всяко может случиться…
Фтил остановился посередине шатра, принял гордую, немного театральную позу и начал читать медленным тягучим голосом:
— «И было сказано: «Населю я этот мир своими созданьями, и будут они разнообразны по формам и размерам, и лишь одни будут похожи на меня, но вместе с тем и отличны. И нареку я их эльфами, и будут они мудры и прекрасны
— как всякий обитатель Ниса, стремящийся к этому…»
В шатре повисла тишина, но не напряженная, а расслабленная, успокоенная.
И только Эльтдон с удивлением смотрел, как седой кентавр держит в руках Книгу — да так спокойно и привычно, будто делает это каждый день. Да он-то небось и делает это каждый день!
Эльф привстал, презрев боль в ранах, и потянулся к Книге:
— Это удивительно! Позволь.
Но тут боль скрутила его и повалила на траву, он только и успел, что удивиться: «Не может…»
6
Хилгод выглядел потрясенным. Одмассэн печально подумал: «А что же ты хотел, паренек? Чудес на свете не бывает. Почти».
Потому что уже одно то, что незнакомец очнулся, было чудом. Самым что ни на есть растреклятым чудом из чудес. Но даже чудеса не бывают абсолютными.
А незнакомец очнулся. Он лежал на кровати и глядел на Одинокого из темноты ввалившихся глазниц, но горянин с уверенностью мог поклясться — парень ни тролля не помнит. Вообще ничего. Пустой бумажный лист, изрядно потрепанный стихиями и из-за этого утерявший всю значимость написанного на нем. Остались только размытые чернильные строки, которых ни прочесть, ни стереть.
«И что же мне теперь с тобой делать? — устало подумал Одмассэн. — Еще один обреченный в этой холодной камере смертников. Создатель, хотя бы Мнмэрд поскорее вернулся! Может быть, он расскажет что-нибудь обнадеживающее. Может, он…»
Кирра бросила на вэйлорна злобный взгляд и присела рядом с незнакомцем, подавая миску с подогретым бульоном. Парень приподнялся, взял миску в руки замедленными, неуверенными движениями — будто в голову само собой приходило воспоминание о том, как это делается, а незнакомец все не мог поверить в то, что сие он умеет.
Ничего, привыкнет. Он бы еще говорить привык. Змея, ну и история, должно быть, с ним произошла!
Кирра искоса посмотрела на седого горянина, застывшего рядом с кроватью и задумчиво глядевшего на незнакомца. Хилгод хлюпнул носом, стараясь не показать, как он расстроен, и ушел.
Одмассэн напоследок еще раз взглянул на незнакомца, кивнул Кирре — сделавшей вид, будто не замечает — и удалился.
Вдовая облегченно вздохнула.
Хиинит должна была скоро вернуться, и Кирра не хотела, чтобы Одмассэн видел, что происходит в душе ее дочери.
Незнакомец доел бульон, отставил в сторону миску и снова лег. В его глазах плескалась тоска. Кирра горько усмехнулась: как же, «самое страшное позади, пусть только вспомнит, кто он да откуда». Да если он вспомнит, кто он и откуда, тоска выжжет его, взорвет, и вот тогда-то и наступит самое страшное!
Парень внимательно посмотрел на Кирру. Под его взглядом она чувствовала себя неуютно, его взор напоминал… Кого? Она не знала, но это было страшно.
Взметнулись черно-желтые шкуры у входа, и вошла Хиинит. Она сразу же посмотрела на паренька, в глазах вспыхнули огоньки тепла и тревоги. «Так и есть, — подумала Кирра. — Бедная девочка!»
Незнакомец снова сел в кровати, с просыпающимся удивлением рассматривая девушку:
— Это ты была по ту сторону льда?
Кирра буквально подскочила от его скрипучего, с надрывом, голоса. Хиинит же только медленно кивнула и подошла к парню:
— Я.
— Спасибо, — тихо сказал незнакомец. — Спасибо.
Потом посмотрел на свои руки — изуродованные, исцарапанные, в длинных глубоких шрамах:
— Кто я?
Кирра тихонько встала и ушла к Хельф, знакомой лекарке. Вдовая знала, что от нее самой ничего не зависит. Дай Создатель, чтобы что-нибудь зависело от дочери. Дай Создатель…
Хиинит присела на краешек кровати, легонько прикоснулась к израненной ладони незнакомца:
— Я не знаю, кто ты. Тебя нашли недалеко от селения, совершенно случайно, и если бы не Хилгод…
— Хилгод? — Что-то защекотало на самом краешке опустевшего сознания. — Кто такой Хилгод?
— Хилгод — это мой младший брат.
— Не то. — Он покачал головой. — Прости, что прервал. Продолжай.
— Когда брат нашел тебя, ты почти вмерз в лед. Вы чуть было не погибли, но твой камень вдруг разгорелся, и свет привлек Одмассэна. Вас нашли и принесли в селение, и мать лечила тебя. Никто уже не надеялся, что ты выживешь, и…
— Знаю, — кивнул он. — Тогда ты растопила лед.
Хиинит почувствовала, что краснеет. Она до сих пор не могла поверить, что сделала это, что она отважилась свершить то, что свершила. Создатель, это она-то, воспитанная в строгости, согласно извечным традициям селения! Хоть бы мать не догадалась!
— Не нужно стыдиться собственных поступков, если они несут добро и жизнь. — Незнакомец снова покачал головой. — Не нужно.
Она судорожно вздохнула, встала с кровати:
— Я должна идти.
— Да, конечно. Спасибо.
Оставшись один, незнакомец в очередной раз посмотрел на свои руки. «Кто я? Где я? Я же почти вспомнил там, во льду!»
Альв откинул одеяла и попытался встать. Ноги несколько мгновений ошеломленно пытались привыкнуть к новой ситуации, потом не выдержали и подогнулись. Он рухнул, раздирая лицо о каменный пол.
Воспоминание нахлынуло, как набегает снежная лавина: быстро, страшно, неожиданно.
Больше не было полутемной пещеры, камина, кровати со скомканными одеялами и пустой миской. Было небо над головой — голубое, подернутое алой пеленой небо; был камень — острые грани, разрывающие кожу, проникающие в самое нутро, процарапавшие в душе дымящиеся письмена боли; был он — грязный, заросший, усталый; голод бешено ворочался внутри, прожигая громадную опаленную дыру, из которой вываливались его воспоминания, как внутренности из вскрытого живота. Вываливались и оставались там, позади, отмечая преодоленный путь.
Он полз из последних сил, останавливаясь, чтобы проглотить растопленный в ладонях снег. Он знал, что шансов добраться туда очень мало, но это знание не мешало ему. Просто не существовало другого выхода, не осталось пути назад: слишком многие пострадали ради того, чтобы он дошел. Ну хотя бы дополз.
Камень висел на веревке, прижимаясь к остывающей коже. Иногда начинало казаться, что внутри амулета вспыхивают искорки разума, но путник списывал это на свое состояние.
И полз… пока не уткнулся руками в теплую ворсистую груду одеял.
Тогда он поднялся с пола, забрался в постель и некоторое время лежал там, тяжело дыша, как после дурного сна. Потом протянул руку, ощупывая то, что висело на груди, — тяжелый обломок кровавого цвета. Камень.
Он снял амулет через голову, чтобы получше рассмотреть. В этой вещице ощущалась сила, скрытая, убаюканная, спящая. В глубине полупрозрачного /как сосуд, наполненный кровью/ камня что-то шевелилось, дышало — только по-своему, по-каменному.
«Так что же я должен был совершить?»
И еще — откуда он знает это имя — «Одмассэн»? Он не стал прерывать девушку, чтобы не смутить ее окончательно, но имя-то, имя всколыхнуло в нем густой туман беспамятства!
Впрочем, это как раз было не самое страшное. Больше всего пугала неизвестность: что, если ему нужно спешить, что, если времени уже нет, а он до сих пор не сделал того, что должен. Создатель, а что, если он уже опоздал?!
7
Ко всему можно привыкнуть. Даже к миру.
Вот только процесс отвыкания проходит более или менее тяжело.
Иногда безрезультатно, если не считать результатом смерть.
Дрею последнее не грозило.
Он так никогда и не смог до конца отвыкнуть от Земли. Все порывался назвать эльфов людьми, все считал ткарны годами, все еще тайком пытался уверить себя, что это — сон. Всего лишь глупый сон длиною в несколько сотен лет.
Хотя конечно же, знал, что все не так и вокруг — всамделишный мир со всамделишными гномами, драконами и кентаврами — всеми теми, в кого с детства так хотелось верить. А потом, когда все это обрушилось на него — красками, звуками, образами, — мог только хлопать глазами да ругаться всякий раз, когда сталкивался с неземными чудесами. Впрочем, и чудес-то на Земле — раз, два и обчелся.
По крайней мере, именно так он думал до встречи с колдуном. Тогда Дрей еще не знал, что на Земле, прямо в его родном городе, может жить самый настоящий колдун. Так в один голос утверждали газеты и журналы страны: маги и волшебники суть персонажи народных сказок, а перевести их на реальную основу пытаются буржуазные мракобесы, которым от длительного «загнивания» нечем больше заняться. Воспитанный в подобном духе, он и подумать не мог, что…
Нда, повторяешься, старина. Интересно, а бессмертным полагается сходить с ума? Молчишь? Молчи. Ты бы лучше молчал тогда, когда полез к этому мерзавцу со своими предупреждениями.
Но опять-таки, не привыкший бить первым, да еще в спину… — оставалось только одно, и Дрей это «одно» сделал. А результаты… В конце концов, нет ничего такого, что нельзя было бы исправить. Или — как вариант — попытаться загладить чувство вины от содеянного.
Так о чем это мы? О привыкании к мирам…
Вот ведь что странно — сколько говорили, мол, поживет человек пару десятков лет в другой стране, и родина забывается, стирается из памяти, а тут ни черта подобного не происходит. Больше того, на все прочее наслаиваются и воспоминания из здешней твоей жизни. Этакий круто поперченный винегрет, от которого тебя начинает воротить — и с каждым днем все сильнее…
Твою бы образность, да в умелые руки — знатный бы вышел творец.
Впрочем, творцов покамест хватает. Один Создатель чего стоит. Или «стоил»? Вообще, куда умотал этот доморощенный демиург?! Между прочим, мир, который он изволил наваять, явно склонен к распаду благодаря инородным элементам, в него проникающим.
Дрей вспомнил о том, что он видел, пока странствовал по северу Ивла.
Например, деревья-хищники. Стоит такой дуб в чаще, ничем от окружающих растений не отличается, а потом — бац! — хватает тебя веткой за шиворот и тянет к громадному дуплу в центре шершавого ствола. А уж очутившись в дупле, оказываешься прямо внутри пищеварительного аппарата этого стоячего материала для растопки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Он попытался сесть, трава впилась в ладони, а в животе как будто что-то взорвалось. Согнуться было невозможно, казалось, в тело вставили тяжеленное бревно и оно при каждом движении ворочается внутри.
Оставалось тихо-мирно лечь на травку и ждать, что же будет дальше. А дальше точно что-то должно было быть.
Из толпы вышел белый кентавр. «Ну, знаете ли, чудес, по-моему, на сегодня и так хватает!» — подумал Эльтдон, разглядывая незнакомца. Признаться, зрелище впечатляло.
Единорожья часть у вошедшего кентавра была снежно-белой, без единого темного пятнышка, и вся сверкала в проникавших в шатер солнечных лучах. Эльфийскую голову венчала такая же белая шевелюра; белые усы, гордо расправленные, были с ладонь в длину.
Кентавр сурово посмотрел на Эльтдона и Аскания, обернулся к Фтилу:
— Что все это значит, лекарь?
«Ну и голосок, — подумал эльф. — Так что это там Фтил говорил про мою безопасность?»
Лекарь спокойно посмотрел в красноватые глаза вопрошавшего:
— Это значит, что я оказал помощь тому, кто в ней нуждался.
Белый гневно топнул копытом:
— А кто это? Это же циклоп!
Фтил удивленно поднял правую бровь:
— Циклоп? Таких размеров? И с двумя глазами? Подумай, Левс.
Белый кентавр фыркнул:
— А кто еще это может быть?
— Не знаю, Левс, — пожал плечами лекарь. — Но может быть, он сам…
— Он умеет говорить?!
—Вообще-то да, — вмешался Эльтдон. — А что, мне сие не полагается?
Левс удивленно посмотрел на эльфа, тряхнул головой, словно пытаясь отогнать наваждение:
— В таком случае, незнакомец, кто ты такой?
— Я эльф, — ответил Эльтдон.
Он уже начал подозревать, что такое объяснение мало удовлетворит белого кентавра. Если вообще удовлетворит.
Левс и вправду не выглядел хоть сколько-нибудь успокоенным. Зато Фтил радостно прицокнул языком, вскочил и направился куда-то в глубь шатра. Толпа расступалась перед лекарем, признавая права хозяина дома. Фтил добрался наконец до другой этажерки, на которой были сложены фолианты, свертки и длинные деревянные футляры. Он достал одну из книг — толстый том в зеленом кожаном переплете — и раскрыл его где-то посередине. Потом начал листать, осторожно переворачивая древние страницы с истрепанными краями. Найдя нечто интересное, Фтил заложил разворот длинной черной закладкой и направился к Левсу, с нетерпением ожидавщему результатов.
Эльтдон прикинул, есть ли у него какие-нибудь шансы на то, что в книге не написано, мол, эльфы — хищные полудикие существа, которых трудно убить, но с которыми еще труднее сосуществовать. В общем, нет ли там чего-нибудь гаденького, соответствующего духу момента. Нда, всяко может случиться…
Фтил остановился посередине шатра, принял гордую, немного театральную позу и начал читать медленным тягучим голосом:
— «И было сказано: «Населю я этот мир своими созданьями, и будут они разнообразны по формам и размерам, и лишь одни будут похожи на меня, но вместе с тем и отличны. И нареку я их эльфами, и будут они мудры и прекрасны
— как всякий обитатель Ниса, стремящийся к этому…»
В шатре повисла тишина, но не напряженная, а расслабленная, успокоенная.
И только Эльтдон с удивлением смотрел, как седой кентавр держит в руках Книгу — да так спокойно и привычно, будто делает это каждый день. Да он-то небось и делает это каждый день!
Эльф привстал, презрев боль в ранах, и потянулся к Книге:
— Это удивительно! Позволь.
Но тут боль скрутила его и повалила на траву, он только и успел, что удивиться: «Не может…»
6
Хилгод выглядел потрясенным. Одмассэн печально подумал: «А что же ты хотел, паренек? Чудес на свете не бывает. Почти».
Потому что уже одно то, что незнакомец очнулся, было чудом. Самым что ни на есть растреклятым чудом из чудес. Но даже чудеса не бывают абсолютными.
А незнакомец очнулся. Он лежал на кровати и глядел на Одинокого из темноты ввалившихся глазниц, но горянин с уверенностью мог поклясться — парень ни тролля не помнит. Вообще ничего. Пустой бумажный лист, изрядно потрепанный стихиями и из-за этого утерявший всю значимость написанного на нем. Остались только размытые чернильные строки, которых ни прочесть, ни стереть.
«И что же мне теперь с тобой делать? — устало подумал Одмассэн. — Еще один обреченный в этой холодной камере смертников. Создатель, хотя бы Мнмэрд поскорее вернулся! Может быть, он расскажет что-нибудь обнадеживающее. Может, он…»
Кирра бросила на вэйлорна злобный взгляд и присела рядом с незнакомцем, подавая миску с подогретым бульоном. Парень приподнялся, взял миску в руки замедленными, неуверенными движениями — будто в голову само собой приходило воспоминание о том, как это делается, а незнакомец все не мог поверить в то, что сие он умеет.
Ничего, привыкнет. Он бы еще говорить привык. Змея, ну и история, должно быть, с ним произошла!
Кирра искоса посмотрела на седого горянина, застывшего рядом с кроватью и задумчиво глядевшего на незнакомца. Хилгод хлюпнул носом, стараясь не показать, как он расстроен, и ушел.
Одмассэн напоследок еще раз взглянул на незнакомца, кивнул Кирре — сделавшей вид, будто не замечает — и удалился.
Вдовая облегченно вздохнула.
Хиинит должна была скоро вернуться, и Кирра не хотела, чтобы Одмассэн видел, что происходит в душе ее дочери.
Незнакомец доел бульон, отставил в сторону миску и снова лег. В его глазах плескалась тоска. Кирра горько усмехнулась: как же, «самое страшное позади, пусть только вспомнит, кто он да откуда». Да если он вспомнит, кто он и откуда, тоска выжжет его, взорвет, и вот тогда-то и наступит самое страшное!
Парень внимательно посмотрел на Кирру. Под его взглядом она чувствовала себя неуютно, его взор напоминал… Кого? Она не знала, но это было страшно.
Взметнулись черно-желтые шкуры у входа, и вошла Хиинит. Она сразу же посмотрела на паренька, в глазах вспыхнули огоньки тепла и тревоги. «Так и есть, — подумала Кирра. — Бедная девочка!»
Незнакомец снова сел в кровати, с просыпающимся удивлением рассматривая девушку:
— Это ты была по ту сторону льда?
Кирра буквально подскочила от его скрипучего, с надрывом, голоса. Хиинит же только медленно кивнула и подошла к парню:
— Я.
— Спасибо, — тихо сказал незнакомец. — Спасибо.
Потом посмотрел на свои руки — изуродованные, исцарапанные, в длинных глубоких шрамах:
— Кто я?
Кирра тихонько встала и ушла к Хельф, знакомой лекарке. Вдовая знала, что от нее самой ничего не зависит. Дай Создатель, чтобы что-нибудь зависело от дочери. Дай Создатель…
Хиинит присела на краешек кровати, легонько прикоснулась к израненной ладони незнакомца:
— Я не знаю, кто ты. Тебя нашли недалеко от селения, совершенно случайно, и если бы не Хилгод…
— Хилгод? — Что-то защекотало на самом краешке опустевшего сознания. — Кто такой Хилгод?
— Хилгод — это мой младший брат.
— Не то. — Он покачал головой. — Прости, что прервал. Продолжай.
— Когда брат нашел тебя, ты почти вмерз в лед. Вы чуть было не погибли, но твой камень вдруг разгорелся, и свет привлек Одмассэна. Вас нашли и принесли в селение, и мать лечила тебя. Никто уже не надеялся, что ты выживешь, и…
— Знаю, — кивнул он. — Тогда ты растопила лед.
Хиинит почувствовала, что краснеет. Она до сих пор не могла поверить, что сделала это, что она отважилась свершить то, что свершила. Создатель, это она-то, воспитанная в строгости, согласно извечным традициям селения! Хоть бы мать не догадалась!
— Не нужно стыдиться собственных поступков, если они несут добро и жизнь. — Незнакомец снова покачал головой. — Не нужно.
Она судорожно вздохнула, встала с кровати:
— Я должна идти.
— Да, конечно. Спасибо.
Оставшись один, незнакомец в очередной раз посмотрел на свои руки. «Кто я? Где я? Я же почти вспомнил там, во льду!»
Альв откинул одеяла и попытался встать. Ноги несколько мгновений ошеломленно пытались привыкнуть к новой ситуации, потом не выдержали и подогнулись. Он рухнул, раздирая лицо о каменный пол.
Воспоминание нахлынуло, как набегает снежная лавина: быстро, страшно, неожиданно.
Больше не было полутемной пещеры, камина, кровати со скомканными одеялами и пустой миской. Было небо над головой — голубое, подернутое алой пеленой небо; был камень — острые грани, разрывающие кожу, проникающие в самое нутро, процарапавшие в душе дымящиеся письмена боли; был он — грязный, заросший, усталый; голод бешено ворочался внутри, прожигая громадную опаленную дыру, из которой вываливались его воспоминания, как внутренности из вскрытого живота. Вываливались и оставались там, позади, отмечая преодоленный путь.
Он полз из последних сил, останавливаясь, чтобы проглотить растопленный в ладонях снег. Он знал, что шансов добраться туда очень мало, но это знание не мешало ему. Просто не существовало другого выхода, не осталось пути назад: слишком многие пострадали ради того, чтобы он дошел. Ну хотя бы дополз.
Камень висел на веревке, прижимаясь к остывающей коже. Иногда начинало казаться, что внутри амулета вспыхивают искорки разума, но путник списывал это на свое состояние.
И полз… пока не уткнулся руками в теплую ворсистую груду одеял.
Тогда он поднялся с пола, забрался в постель и некоторое время лежал там, тяжело дыша, как после дурного сна. Потом протянул руку, ощупывая то, что висело на груди, — тяжелый обломок кровавого цвета. Камень.
Он снял амулет через голову, чтобы получше рассмотреть. В этой вещице ощущалась сила, скрытая, убаюканная, спящая. В глубине полупрозрачного /как сосуд, наполненный кровью/ камня что-то шевелилось, дышало — только по-своему, по-каменному.
«Так что же я должен был совершить?»
И еще — откуда он знает это имя — «Одмассэн»? Он не стал прерывать девушку, чтобы не смутить ее окончательно, но имя-то, имя всколыхнуло в нем густой туман беспамятства!
Впрочем, это как раз было не самое страшное. Больше всего пугала неизвестность: что, если ему нужно спешить, что, если времени уже нет, а он до сих пор не сделал того, что должен. Создатель, а что, если он уже опоздал?!
7
Ко всему можно привыкнуть. Даже к миру.
Вот только процесс отвыкания проходит более или менее тяжело.
Иногда безрезультатно, если не считать результатом смерть.
Дрею последнее не грозило.
Он так никогда и не смог до конца отвыкнуть от Земли. Все порывался назвать эльфов людьми, все считал ткарны годами, все еще тайком пытался уверить себя, что это — сон. Всего лишь глупый сон длиною в несколько сотен лет.
Хотя конечно же, знал, что все не так и вокруг — всамделишный мир со всамделишными гномами, драконами и кентаврами — всеми теми, в кого с детства так хотелось верить. А потом, когда все это обрушилось на него — красками, звуками, образами, — мог только хлопать глазами да ругаться всякий раз, когда сталкивался с неземными чудесами. Впрочем, и чудес-то на Земле — раз, два и обчелся.
По крайней мере, именно так он думал до встречи с колдуном. Тогда Дрей еще не знал, что на Земле, прямо в его родном городе, может жить самый настоящий колдун. Так в один голос утверждали газеты и журналы страны: маги и волшебники суть персонажи народных сказок, а перевести их на реальную основу пытаются буржуазные мракобесы, которым от длительного «загнивания» нечем больше заняться. Воспитанный в подобном духе, он и подумать не мог, что…
Нда, повторяешься, старина. Интересно, а бессмертным полагается сходить с ума? Молчишь? Молчи. Ты бы лучше молчал тогда, когда полез к этому мерзавцу со своими предупреждениями.
Но опять-таки, не привыкший бить первым, да еще в спину… — оставалось только одно, и Дрей это «одно» сделал. А результаты… В конце концов, нет ничего такого, что нельзя было бы исправить. Или — как вариант — попытаться загладить чувство вины от содеянного.
Так о чем это мы? О привыкании к мирам…
Вот ведь что странно — сколько говорили, мол, поживет человек пару десятков лет в другой стране, и родина забывается, стирается из памяти, а тут ни черта подобного не происходит. Больше того, на все прочее наслаиваются и воспоминания из здешней твоей жизни. Этакий круто поперченный винегрет, от которого тебя начинает воротить — и с каждым днем все сильнее…
Твою бы образность, да в умелые руки — знатный бы вышел творец.
Впрочем, творцов покамест хватает. Один Создатель чего стоит. Или «стоил»? Вообще, куда умотал этот доморощенный демиург?! Между прочим, мир, который он изволил наваять, явно склонен к распаду благодаря инородным элементам, в него проникающим.
Дрей вспомнил о том, что он видел, пока странствовал по северу Ивла.
Например, деревья-хищники. Стоит такой дуб в чаще, ничем от окружающих растений не отличается, а потом — бац! — хватает тебя веткой за шиворот и тянет к громадному дуплу в центре шершавого ствола. А уж очутившись в дупле, оказываешься прямо внутри пищеварительного аппарата этого стоячего материала для растопки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57