Меня возмутило то, что абсолютно ВСЕ относились к этому, как к чему-то совершенно естественному. Причем не только редакторы и ведущий, которые получали деньги за рекламу и пропаганду пошлости. Зрители на трибунах готовы были целый день сидеть в студии и лицезреть тупость и убожество сотворенных продюсерами кумиров массовой культуры. И этих существ я хотел спасти от духовного гнета и интеллектуального невежества?!
Я в задумчивости шел по коридору вдоль ряда дверей, каждая из которых вела в отдельную студию, где даже сейчас, поздним вечером, продолжалась работа по оболваниваю жителей Колоссии. Большинство телепередач относилось к развлекательному жанру и предназначалось для отвлечения людей от их реального нищенского существования. Но имелись передачи и «политические», призванные формировать массовое сознание и влиять на общественное мнение.
Я заглянул в студию, над которой увидел табличку с надписью: «Добей оппонента!». Внутри я увидел трибуны со зрителями (непременный атрибут любого телевизионного шоу) и круглый подиум, где в креслах друг напротив друга сидели пожилая полная боблинка со всклокоченными седыми волосами и худой человек в строгом сером костюме. Вокруг кресел неторопливо прохаживался ведущий программы, похожий на дрессировщика, который вывел на арену своих зверушек.
Запись передачи была в самом разгаре. Боблинка произносила свою речь:
— …Когда я слышу разглагольствования о «социальной справедливости», о «народном счастье» или о «всеобщем равенстве», то меня до глубины души оскорбляют эти засохшие отростки проклятой уравнительной морали. Их давно уже пора вырезать стальной пилой демократического сознания. Долой мертворожденные и нежизнеспособные заблуждения! Долой гнусные измышления уравнителей!
Человек в сером костюме открыл рот, как будто собирался что-то возразить, но боблинка, заметив это, заговорила быстрее, громче и напористей:
— Да вы-то уж лучше помолчите! Вы угнетали Колоссию столько лет, что теперь вам надо сидеть тихо и смирно! Вы ввергли народ в голод и нищету! Из-за воплощения в жизнь ваших кровожадных теорий погибли миллионы граждан Колоссии!
Ведущий со снисходительной улыбкой обратился к человеку в сером костюме:
— Мне кажется, что уважаемая Холерия Стародомская в пух и прах развеяла все нагромождение ваших аргументов. Найдутся ли у вас хоть какие-нибудь новые доводы?
Тот негромко произнес:
— За время правления Уравнительной церкви Колоссия из отсталой аграрной страны превратилась в ведущую индустриальную державу. Не забудьте, что нынешняя так называемая демократия не создала и не построила ничего нового. Заводы, фабрики, дома, дороги — все это создано под руководством Уравнительной церкви. Нынешние демократы проклинают и охаивают нашу организацию, но сами живут исключительно за счет накопленного нами наследства…
— Врете! — вскричала Холерия Стародомская. — Строили заводы не вы, а народ! Вы же, гнусные уравнители, паразитировали на Колоссии, а не руководили ею! Ваша тоталитарная секта давила и душила все проявления свободы и демократии! Все вы — палачи и убийцы!!!
— Спокойно, спокойно! — примиряющим тоном сказал ведущий.
Но боблинку уже трудно было остановить:
— Как я могу быть спокойной, когда рядом со мной сидит мерзкий уравнитель?! Тьфу на вас, трижды тьфу на вас, проклятый выродок, отрыжка истории, выкидыш кровавой тоталитарной секты!!!…
Внезапно послышался громкий голос:
— Стоп, камеры!
Холерия Стародомская тотчас же замолчала. На подиум быстрым шагом вышел седоватый, но молодящийся боблин. К нему подскочил ведущий и угодливо спросил:
— Что-то не так?
Боблин, не обращая на него внимания, обратился к Стародомской:
— Холерия, вы должны произносить слова более энергично, я бы даже сказал — истерично.
Та робко и заискивающе улыбнулась:
— Мне показалось, что господин банкир недоволен моими излишне резкими выражениями…
— Ничего страшного, — тихо произнес человек в сером костюме. — Мы с вами, Холерия, не первый год знаем друг друга. И не первый раз разыгрываем подобные сценки.
— Но на этот-то раз вы собираетесь баллотироваться в Государственную Мысль Колоссии. Мне, признаться, даже как-то неловко осыпать вас обычной бранью.
— Все наоборот! — воскликнул седоватый боблин. — Стратегия избирательной компании строится на стабильности и уверенности нашего кандидата, противопоставленной демократической истерии. Наши потенциальные избиратели — люди старшего возраста, по-прежнему истово исповедующие Уравнительную религию. Кроме того, в Колоссии симпатии традиционно находятся на стороне тех, кого обижают, гонят и оскорбляют. Так что, прошу вас, уважаемая Холерия, не стесняйтесь в выражениях. Работайте с максимальной отдачей!
— Хорошо! — многообещающе ухмыльнулась боблинка. — Вы, господин банкир и кандидат в депутаты, сейчас услышите о себе и об уравнителях много интересного. Только, пожалуйста, без обид!
— С нетерпением ожидаю возможности насладиться вашим всегдашним красноречием, — коротко кивнул головой человек в сером костюме. — И заверяю вас, что оплачено оно будет выше вашего обычного тарифа за участие в подобных спектаклях.
Седоватый боблин широко улыбнулся:
— Ну, раз всем ясны их роли, то продолжим съемку. Пожалуйста, Холерия, с последней фразы…
Он покинул подиум, а политические актеры и ведущий телепередачи приготовились к съемке нового дубля…
Я вышел из студии, поняв, что едва ли услышу здесь еще что-нибудь интересное или полезное для себя. Больше в студии я не заглядывал и без остановок прошел по длинному коридору Трупкинского телецентра. В конце коридора находилась широкая лестница, перед которой располагался еще один пост охраны. Наверх пропускали только тех сотрудников телецентра, которые предъявляли специальные пропуска.
Мне, разумеется, никакого документа не требовалось. Я поднялся на один этаж вверх и оказался в просторном вестибюле, от которого в четыре стороны расходились коридоры, устланные мягкими ковровыми дорожками. По ним бесшумными тенями передвигались немногочисленные люди и боблины с кожаными портфелями в руках и с чрезвычайно важными и значительными выражениями на лицах.
Я не стал обращаться за помощью и сам без особого труда отыскал кабинет под номером сто сорок семь. Деревянная дверь была заперта. Но я знал, что в кабинете в данный момент находятся три человека — один мужчина лет тридцати-тридцати пяти и две молодые женщины лет двадцати. Мужчиной, без всякого сомнения, являлся Прогнутий Проскочеев, а женщины были либо его секретаршами, либо младшими редакторами. Я пришел вовремя — Прогнутий уже перестал заниматься с женщинами тем, чем обычно занимается мужчина-руководитель со своими молодыми сотрудницами. Все трое надевали одежду, женщины приводили в порядок прически и макияж.
Я открыл дверь в кабинет и сразу же создал майю, вырвав Прогнутия Проскочеева и его любовниц из реальности. Женщины меня не интересовали, поэтому я затормозил их субъективное время. А вот восприятие Проскочеева я ускорил, чтобы уложить предстоящий разговор в несколько секунд. В майе я поместил его в центр бескрайней пылающей равнины, а себя изобразил в виде человекообразного сгустка пламени. Я рассчитывал но то, что Проскочеев придет в ужас, но его реакция оказалась какой-то вялой и почти равнодушной.
Объяснение этому я получил из первой же произнесенной Проскочеевым фразы:
— Ну вот, бабы и наркотики меня все-таки доконали…
Обострив свое магическое восприятие, я обнаружил на столе, на воротнике и на ноздрях Проскочеева мельчайшие крупинки белого порошка. Женщины также нанюхались этой дряни, потому-то для создания и поддержания майи мне почти не приходилось прикладывать усилий — сознание людей и без того было ослаблено и замутнено.
— Это ад? — спросил у меня (вернее, у моего огненного образа) Проскочеев.
— Это хуже, чем ад, — грозно произнес я.
— Все правильно, — поник головой Проскочеев. — Я его заслужил.
— Ты признаешься в этом так легко?
— Я смелый человек и привык открыто смотреть в лицо правды. Я жил так, как будто ада нет. Если же он есть… Что же, тем хуже для меня.
— У тебя еще есть шанс получить прощение. Расскажи мне все, покайся, и твое наказание будет значительно смягчено.
Проскочеев хмыкнул:
— Как будто ты сам не знаешь все мои грехи.
— Одно дело знать, другое — услышать твое покаяние. Ответь мне, что ТЫ САМ считаешь своими грехами?
— Я не собираюсь оправдываться и молить о прощении. Я сознательно совершал все свои поступки и готов понести за них наказание.
— Ты слишком горд. Но здесь не то место, где ты можешь демонстрировать свою храбрость! — В подтверждение своих слов я взметнул языки пламени вокруг Проскочеева и заставил его почувствовать их испепеляющий жар. — Говори и не заставляй меня дважды повторять приказы!
— Ну, хорошо, хорошо! — в течение всего нескольких мгновений Прогнутий из самоуверенного гордеца преобразился в угодливого приспособленца. Сразу было видно, что подобные превращения он проделывал не раз. — С чего начинать?
— Начни с того времени, когда ты сознательно начал совершать греховные деяния.
— Это значит — с самого детства?
— Давай с детства! — разрешил я и, подумав, быстро добавил: — Только коротко!
— Не в порядке оправдания, а только для объяснения побудительных причин моего грехопадения я считаю нужным напомнить, что я родился в маленьком провинциальном городке в семье самых обычных колоссиян. Мой отец был простым мелким служащим, мать — врачом. Денег в семье постоянно не хватало. Не могу сказать, что жили мы в нищете, но, в сравнении с другими моими сверстниками, я постоянно чувствовал себя ущербным и обделенным. Дети артистов становились артистами, дети писателей — писателями, дети политиков — политиками. Я же родился на таком социальном уровне, откуда практически невозможно было пробиться наверх. Ведь там, наверху, все места уже были заняты или заранее распределены между детьми высокопоставленных чиновников и известных деятелей. Какая же судьба была уготована талантливым людям вроде меня, не имевшим ни родственных связей в верхах, ни влиятельных знакомых? Прозябать в безвестности? Спиваться? Довольствоваться крохами объедков с барских столов? Я не желал с этим мириться! Возможность чего-то достичь в этой жизни существовала. Но для этого надо было выдавить из себя совесть, честь и достоинство.
— Я понял тебя. Ты рано начал понимать, насколько этот мир несправедлив, и у тебя было два пути: либо сражаться с этим миром, либо бороться за высокое положение в этом мире. И ты выбрал второе.
— Да, таков был мой выбор. Я решил, что не стоит прогибаться под этот проклятый мир, пусть лучше он прогнется под меня. В довольно юном возрасте я понял, что честность и порядочность не приносят ни дохода, ни уважения. Но в то же время я видел, что наибольшим почетом пользуются те, кто лжет, предает и прокладывает дорогу наверх по чужим трупам. И я сознательно выбрал для себя этот путь. Сразу по окончании школы я отправился в столицу — в Мураву. Благодаря своим способностям я без особых усилий поступил в один из технических институтов. Но не образование было моей целью! В Мураве я искал способы познакомиться с теми, кем мог воспользоваться для достижения своих целей: с детьми обличенных властью политиков и деятелей искусства. Моя юность пришлась на последние годы правления Уравнительной церкви — время всеобщего дефицита. И я занялся мелкими спекуляциями. У иностранцев на колосские сувениры я выменивал жевательную резинку, тряпки и напитки. Затем импортные товары я продавал колоссцам, которые были без ума от всего заграничного и готовы были выложить последние дурбли за какую-нибудь дрянь в яркой упаковке с иностранными буквами. Я завел полезные знакомства и в гостиницах, и на рынках, и в криминальном мире. Я познал всю тайную ночную столичную жизнь. Из институтского общежития я переехал в квартиру в центре Муравы. Правда, квартира была съемная, но в нее я мог приглашать своих клиентов по обменно-торговым операциям. Среди моих знакомых появились дети режиссеров, художников, писателей. Моя квартира стала чем-то вроде модного клуба, где можно было встретиться, поболтать о моде, посмотреть официально запрещенный фильм, выпить хренцузского шампуньского или империканского вписки. Мои дела уверенно шли в гору… Но… Я упустил из вида, что в Колоссии есть организация, которой известно все обо всех. И вот в один прекрасный вечер — почему прекрасный, вы, конечно, знаете — прямо возле подъезда моего дома ко мне подошли двое людей в штатском и усадили в черную машину.
— Это были сотрудники НКВД? — на всякий случай уточнил я, почти не сомневаясь, что речь идет не об истребителях магов, а о Национальной Колосской Внутренней Дружине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Я в задумчивости шел по коридору вдоль ряда дверей, каждая из которых вела в отдельную студию, где даже сейчас, поздним вечером, продолжалась работа по оболваниваю жителей Колоссии. Большинство телепередач относилось к развлекательному жанру и предназначалось для отвлечения людей от их реального нищенского существования. Но имелись передачи и «политические», призванные формировать массовое сознание и влиять на общественное мнение.
Я заглянул в студию, над которой увидел табличку с надписью: «Добей оппонента!». Внутри я увидел трибуны со зрителями (непременный атрибут любого телевизионного шоу) и круглый подиум, где в креслах друг напротив друга сидели пожилая полная боблинка со всклокоченными седыми волосами и худой человек в строгом сером костюме. Вокруг кресел неторопливо прохаживался ведущий программы, похожий на дрессировщика, который вывел на арену своих зверушек.
Запись передачи была в самом разгаре. Боблинка произносила свою речь:
— …Когда я слышу разглагольствования о «социальной справедливости», о «народном счастье» или о «всеобщем равенстве», то меня до глубины души оскорбляют эти засохшие отростки проклятой уравнительной морали. Их давно уже пора вырезать стальной пилой демократического сознания. Долой мертворожденные и нежизнеспособные заблуждения! Долой гнусные измышления уравнителей!
Человек в сером костюме открыл рот, как будто собирался что-то возразить, но боблинка, заметив это, заговорила быстрее, громче и напористей:
— Да вы-то уж лучше помолчите! Вы угнетали Колоссию столько лет, что теперь вам надо сидеть тихо и смирно! Вы ввергли народ в голод и нищету! Из-за воплощения в жизнь ваших кровожадных теорий погибли миллионы граждан Колоссии!
Ведущий со снисходительной улыбкой обратился к человеку в сером костюме:
— Мне кажется, что уважаемая Холерия Стародомская в пух и прах развеяла все нагромождение ваших аргументов. Найдутся ли у вас хоть какие-нибудь новые доводы?
Тот негромко произнес:
— За время правления Уравнительной церкви Колоссия из отсталой аграрной страны превратилась в ведущую индустриальную державу. Не забудьте, что нынешняя так называемая демократия не создала и не построила ничего нового. Заводы, фабрики, дома, дороги — все это создано под руководством Уравнительной церкви. Нынешние демократы проклинают и охаивают нашу организацию, но сами живут исключительно за счет накопленного нами наследства…
— Врете! — вскричала Холерия Стародомская. — Строили заводы не вы, а народ! Вы же, гнусные уравнители, паразитировали на Колоссии, а не руководили ею! Ваша тоталитарная секта давила и душила все проявления свободы и демократии! Все вы — палачи и убийцы!!!
— Спокойно, спокойно! — примиряющим тоном сказал ведущий.
Но боблинку уже трудно было остановить:
— Как я могу быть спокойной, когда рядом со мной сидит мерзкий уравнитель?! Тьфу на вас, трижды тьфу на вас, проклятый выродок, отрыжка истории, выкидыш кровавой тоталитарной секты!!!…
Внезапно послышался громкий голос:
— Стоп, камеры!
Холерия Стародомская тотчас же замолчала. На подиум быстрым шагом вышел седоватый, но молодящийся боблин. К нему подскочил ведущий и угодливо спросил:
— Что-то не так?
Боблин, не обращая на него внимания, обратился к Стародомской:
— Холерия, вы должны произносить слова более энергично, я бы даже сказал — истерично.
Та робко и заискивающе улыбнулась:
— Мне показалось, что господин банкир недоволен моими излишне резкими выражениями…
— Ничего страшного, — тихо произнес человек в сером костюме. — Мы с вами, Холерия, не первый год знаем друг друга. И не первый раз разыгрываем подобные сценки.
— Но на этот-то раз вы собираетесь баллотироваться в Государственную Мысль Колоссии. Мне, признаться, даже как-то неловко осыпать вас обычной бранью.
— Все наоборот! — воскликнул седоватый боблин. — Стратегия избирательной компании строится на стабильности и уверенности нашего кандидата, противопоставленной демократической истерии. Наши потенциальные избиратели — люди старшего возраста, по-прежнему истово исповедующие Уравнительную религию. Кроме того, в Колоссии симпатии традиционно находятся на стороне тех, кого обижают, гонят и оскорбляют. Так что, прошу вас, уважаемая Холерия, не стесняйтесь в выражениях. Работайте с максимальной отдачей!
— Хорошо! — многообещающе ухмыльнулась боблинка. — Вы, господин банкир и кандидат в депутаты, сейчас услышите о себе и об уравнителях много интересного. Только, пожалуйста, без обид!
— С нетерпением ожидаю возможности насладиться вашим всегдашним красноречием, — коротко кивнул головой человек в сером костюме. — И заверяю вас, что оплачено оно будет выше вашего обычного тарифа за участие в подобных спектаклях.
Седоватый боблин широко улыбнулся:
— Ну, раз всем ясны их роли, то продолжим съемку. Пожалуйста, Холерия, с последней фразы…
Он покинул подиум, а политические актеры и ведущий телепередачи приготовились к съемке нового дубля…
Я вышел из студии, поняв, что едва ли услышу здесь еще что-нибудь интересное или полезное для себя. Больше в студии я не заглядывал и без остановок прошел по длинному коридору Трупкинского телецентра. В конце коридора находилась широкая лестница, перед которой располагался еще один пост охраны. Наверх пропускали только тех сотрудников телецентра, которые предъявляли специальные пропуска.
Мне, разумеется, никакого документа не требовалось. Я поднялся на один этаж вверх и оказался в просторном вестибюле, от которого в четыре стороны расходились коридоры, устланные мягкими ковровыми дорожками. По ним бесшумными тенями передвигались немногочисленные люди и боблины с кожаными портфелями в руках и с чрезвычайно важными и значительными выражениями на лицах.
Я не стал обращаться за помощью и сам без особого труда отыскал кабинет под номером сто сорок семь. Деревянная дверь была заперта. Но я знал, что в кабинете в данный момент находятся три человека — один мужчина лет тридцати-тридцати пяти и две молодые женщины лет двадцати. Мужчиной, без всякого сомнения, являлся Прогнутий Проскочеев, а женщины были либо его секретаршами, либо младшими редакторами. Я пришел вовремя — Прогнутий уже перестал заниматься с женщинами тем, чем обычно занимается мужчина-руководитель со своими молодыми сотрудницами. Все трое надевали одежду, женщины приводили в порядок прически и макияж.
Я открыл дверь в кабинет и сразу же создал майю, вырвав Прогнутия Проскочеева и его любовниц из реальности. Женщины меня не интересовали, поэтому я затормозил их субъективное время. А вот восприятие Проскочеева я ускорил, чтобы уложить предстоящий разговор в несколько секунд. В майе я поместил его в центр бескрайней пылающей равнины, а себя изобразил в виде человекообразного сгустка пламени. Я рассчитывал но то, что Проскочеев придет в ужас, но его реакция оказалась какой-то вялой и почти равнодушной.
Объяснение этому я получил из первой же произнесенной Проскочеевым фразы:
— Ну вот, бабы и наркотики меня все-таки доконали…
Обострив свое магическое восприятие, я обнаружил на столе, на воротнике и на ноздрях Проскочеева мельчайшие крупинки белого порошка. Женщины также нанюхались этой дряни, потому-то для создания и поддержания майи мне почти не приходилось прикладывать усилий — сознание людей и без того было ослаблено и замутнено.
— Это ад? — спросил у меня (вернее, у моего огненного образа) Проскочеев.
— Это хуже, чем ад, — грозно произнес я.
— Все правильно, — поник головой Проскочеев. — Я его заслужил.
— Ты признаешься в этом так легко?
— Я смелый человек и привык открыто смотреть в лицо правды. Я жил так, как будто ада нет. Если же он есть… Что же, тем хуже для меня.
— У тебя еще есть шанс получить прощение. Расскажи мне все, покайся, и твое наказание будет значительно смягчено.
Проскочеев хмыкнул:
— Как будто ты сам не знаешь все мои грехи.
— Одно дело знать, другое — услышать твое покаяние. Ответь мне, что ТЫ САМ считаешь своими грехами?
— Я не собираюсь оправдываться и молить о прощении. Я сознательно совершал все свои поступки и готов понести за них наказание.
— Ты слишком горд. Но здесь не то место, где ты можешь демонстрировать свою храбрость! — В подтверждение своих слов я взметнул языки пламени вокруг Проскочеева и заставил его почувствовать их испепеляющий жар. — Говори и не заставляй меня дважды повторять приказы!
— Ну, хорошо, хорошо! — в течение всего нескольких мгновений Прогнутий из самоуверенного гордеца преобразился в угодливого приспособленца. Сразу было видно, что подобные превращения он проделывал не раз. — С чего начинать?
— Начни с того времени, когда ты сознательно начал совершать греховные деяния.
— Это значит — с самого детства?
— Давай с детства! — разрешил я и, подумав, быстро добавил: — Только коротко!
— Не в порядке оправдания, а только для объяснения побудительных причин моего грехопадения я считаю нужным напомнить, что я родился в маленьком провинциальном городке в семье самых обычных колоссиян. Мой отец был простым мелким служащим, мать — врачом. Денег в семье постоянно не хватало. Не могу сказать, что жили мы в нищете, но, в сравнении с другими моими сверстниками, я постоянно чувствовал себя ущербным и обделенным. Дети артистов становились артистами, дети писателей — писателями, дети политиков — политиками. Я же родился на таком социальном уровне, откуда практически невозможно было пробиться наверх. Ведь там, наверху, все места уже были заняты или заранее распределены между детьми высокопоставленных чиновников и известных деятелей. Какая же судьба была уготована талантливым людям вроде меня, не имевшим ни родственных связей в верхах, ни влиятельных знакомых? Прозябать в безвестности? Спиваться? Довольствоваться крохами объедков с барских столов? Я не желал с этим мириться! Возможность чего-то достичь в этой жизни существовала. Но для этого надо было выдавить из себя совесть, честь и достоинство.
— Я понял тебя. Ты рано начал понимать, насколько этот мир несправедлив, и у тебя было два пути: либо сражаться с этим миром, либо бороться за высокое положение в этом мире. И ты выбрал второе.
— Да, таков был мой выбор. Я решил, что не стоит прогибаться под этот проклятый мир, пусть лучше он прогнется под меня. В довольно юном возрасте я понял, что честность и порядочность не приносят ни дохода, ни уважения. Но в то же время я видел, что наибольшим почетом пользуются те, кто лжет, предает и прокладывает дорогу наверх по чужим трупам. И я сознательно выбрал для себя этот путь. Сразу по окончании школы я отправился в столицу — в Мураву. Благодаря своим способностям я без особых усилий поступил в один из технических институтов. Но не образование было моей целью! В Мураве я искал способы познакомиться с теми, кем мог воспользоваться для достижения своих целей: с детьми обличенных властью политиков и деятелей искусства. Моя юность пришлась на последние годы правления Уравнительной церкви — время всеобщего дефицита. И я занялся мелкими спекуляциями. У иностранцев на колосские сувениры я выменивал жевательную резинку, тряпки и напитки. Затем импортные товары я продавал колоссцам, которые были без ума от всего заграничного и готовы были выложить последние дурбли за какую-нибудь дрянь в яркой упаковке с иностранными буквами. Я завел полезные знакомства и в гостиницах, и на рынках, и в криминальном мире. Я познал всю тайную ночную столичную жизнь. Из институтского общежития я переехал в квартиру в центре Муравы. Правда, квартира была съемная, но в нее я мог приглашать своих клиентов по обменно-торговым операциям. Среди моих знакомых появились дети режиссеров, художников, писателей. Моя квартира стала чем-то вроде модного клуба, где можно было встретиться, поболтать о моде, посмотреть официально запрещенный фильм, выпить хренцузского шампуньского или империканского вписки. Мои дела уверенно шли в гору… Но… Я упустил из вида, что в Колоссии есть организация, которой известно все обо всех. И вот в один прекрасный вечер — почему прекрасный, вы, конечно, знаете — прямо возле подъезда моего дома ко мне подошли двое людей в штатском и усадили в черную машину.
— Это были сотрудники НКВД? — на всякий случай уточнил я, почти не сомневаясь, что речь идет не об истребителях магов, а о Национальной Колосской Внутренней Дружине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78