Может быть. Но, как явствует из следующих событий, в случае реальных угроз границам его владений он был вполне способен проигнорировать даже важнейшие события, происходящие в Орде, не то что привычные княжеские раздоры.
Таким событием стала в 1255 году смерть престарелого Батыя, при котором последние годы всеми делами заправлял ханский сын Сартак, побратим Александра Невского. Этот последний незамедлительно был убит по приказу его дяди, хана Берке, вверившего власть над русским улусом своему наместнику — малолетнему хану Улагчи, к которому сразу же потянулись в надежде на профит многие русские князья. Казалось бы, Александру Невскому нужно быть там первым. Ан нет! Нашлись дела поважнее: строптивые новгородцы изгнали сидевшего там наместником старшего сына князя, Василия Александровича, и пригласили княжить его брата — Ярослава Ярославича. Александр немедленно собрал полки и выступил на Новгород. Жестоко расправившись с новгородцами, а заодно и с приближенными Василия [], он восстановил status quo ante bellum [] и привел к управлению Новгородом своих сторонников. Как видите, приоритеты здесь проявляются предельно четко.
Замечу, уладив дела в Новгороде, в Орду Александр все равно не поехал, лишь отправив Улагчи полагающиеся дары. Дело в том, что на этот раз шведы и впрямь несколько зарвались: они высадились в устье реки Наровы (или Нарвы), отделявшей новгородские земли от датских владений на севере Эстонии, и приступили к возведению крепости на правом, русском берегу реки. Опираясь на эту твердыню, они рассчитывали в дальнейшем покорить земли води, ижоры и карел. Кроме того, крепость должна была контролировать важнейшие торговые пути по Неве и Финскому заливу.
Александр незамедлительно собрал полки. Однако шведы дожидаться не стали и, сознавая, очевидно, себя нарушителями конвенции, отступили без боя, бросив недостроенную крепость на произвол судьбы. Тем более что на Балтике вот-вот должен был стать лед, а это отрезало и пути отступления морем, и возможность получения подкреплений из метрополии. Да и вообще рассчитывать на какую бы то ни было помощь не приходилось: на недавно присоединенных к Швеции финских землях начались волнения, которые необходимо было срочно подавить. Какие уж тут заморские экспедиции?
Успех, достигнутый без кровопролития — что может быть желаннее? Тут бы порадоваться, распустить полки да и заняться первоочередными делами. Но Александр рассудил иначе. Со своими «низовскими [т.е. владимиро-суздальскими. — А.Б. ] полками» и новгородским ополчением он двинулся к погосту Копорье. Зачем? Само его воинство, похоже, терялось в догадках. Но вскоре все разъяснилось: в Копорье митрополит Кирилл благословил отряды, выступавшие в дальний путь, а князь объявил: предстоит поход на территорию современной юго-восточной Финляндии, в землю восставших против шведов тавастов (или, в русской традиции, еми). Зимний поход представлялся столь тяжелым, что немалая часть воинов — в первую очередь новгородцы — отказались следовать за князем и, не убоясь его грядущего гнева, повернули из Копорья обратно. С оставшимися Александр Невский пересек по льду Финский залив, вышел на Карельский перешеек и двинулся дальше, на север. Летописец повествовал: «И бысть зол путь, якоже не видаша ни дни, ни ночи, но всегда тьма».
А вот дальше начинаются разночтения.
Согласно общепринятой точке зрения, поход был предпринят ради возвращения под свою руку территорий, на которые распространил новгородское влияние еще отец Александра, князь Ярослав Всеволодович в 1227 году. Для подтверждения этой точки зрения отечественные историки даже несколько сдвигают начало восстания тавастов, которое началось якобы не до, но после начала Северного похода Александра Ярославича и, таким образом, было как раз им и спровоцировано (классическая логика: post hoc, ergo propter hoc []). Сделать это тем проще, что тогдашние хроники далеко не всегда называют точные даты. Но в таком случае приходится признать, что предприятие полностью провалилось: в ближайшие несколько веков ни о каком особом русском влиянии в тех краях говорить не приходится.
Значительно менее распространена (но все-таки высказывается) другая версия: Александр просто-напросто предпринял лихой набег, чтобы под шумок восстания тавастов пограбить местных людишек и таким образом разжиться «мягкой рухлядью» для выплаты ордынского выхода, то бишь дани. Это более правдоподобно, однако для Александра Невского, государственного деятеля все-таки весьма крупного масштаба, как-то уж слишком мелкотравчато. Тем более что поход и в самом деле можно смело назвать легендарным.
Ярл Биргер Магнуссон.
Скульптурный портрет в усыпальнице
Скрупулезно выбирая информацию из скупых летописных сообщений, академик Б.А. Рыбаков восстановил маршрут Северного похода: из Новгорода — до Копорья, от Копорья по льду Финского залива на лыжах в Финляндию, по финским лесам и замерзшим озерам, через «горы непроходимые» — в «Поморие» (то есть на побережье Ботнического залива в районе Улеаборга). На обратном пути войско прошло земли еми в южной Финляндии. Более того, Б.А. Рыбаков высказывает и еще одно предположение, заставляющее снять шляпу перед памятью участников дерзкого предприятия: судя по всему, русские «вои» даже пересекли Полярный крут и достигли берегов Баренцева моря. В конце зимы Александр Невский и его воины благополучно возвратились в Новгород.
Так что же все-таки заставило князя совершить эту невероятно трудную военную операцию? Отстаивая традиционную версию, будто поход был предпринят для возбуждения антишведского восстания, историк Вадим Каргалов пишет: «…русское войско, разрушая по пути крепости и опорные пункты шведов, прошло через всю Финляндию и “воеваша Поморие все”». Даже папа римский сетовал в своей булле, что русское войско в Финляндии «многих, возрожденных благодатью священного источника, прискорбным образом привлекло на свою сторону, восстановило, к несчастью, в языческих обычаях». Но Бог с ним, с папой — он был глубоко оскорблен отказом Александра Невского перейти в католичество и принять участие в совместных действиях против татар [], так что вполне мог обвинять русского князя в чем угодно []; в действительности же тавастов и не надо было возвращать в язычество — подобно многим народам, они принимали христианство с невеликой охотой, и процесс их христианизации растянулся надолго. И уж если на то пошло, русские могли обращать емь в православие, но никак не возрождать язычество. Так что вернемся к военным вопросам. В шведских источниках ни о каком разрушении крепостей упоминаний почему-то нет. И это не стыдливое умолчание. Просто упоминать было особенно не о чем.
Все расставляет по местам версия, согласно которой Александр Невский выступал здесь не против шведов, а за. В полном соответствии с договоренностями, достигнутыми между ним и Биргером Магнуссоном на Неве, Александр помог шведам усмирить восстание, вспыхнувшее на периферии владений шведской короны, куда руки самих шведов дотягивались пока еще с трудом. И Александр показал еми, суми и прочим, кто здесь хозяин, не разжигая, но гася мятежи. Иначе как объяснить, что после Северного похода ни о каком восстании в землях тавастов больше в хрониках не упоминается? Ну а грабежи — что ж, война тогда как правило велась «в зажитья», то есть войско кормилось грабежом и вознаграждалось трофеями. И Александр Невский просто следовал практике своего времени.
Но в каких трудных условиях ни проходил бы Северный поход, считать его замечательной военной кампанией вряд ли возможно: противником-то были не организованные, регулярные войска, даже не ополчение, а лишь кое-как вооруженное местное население. Так что особых полководческих лавров князю принести он никак не мог.
Итоги
Не имея намерения оценивать личность Александра Ярославича в целом (это гораздо шире рамок нашего разговора об исторических мифах), хочу завершить эту главу словами, почерпнутыми из книги Джона Феннела «Кризис средневековой Руси (1200—1304)».
«Какие выводы можно сделать из всего, что мы знаем об Александре, его жизни и правлении? — пишет английский историк. — Был ли он великим героем, защитником русских границ от западной агрессии? Спас ли он Русь от тевтонских рыцарей и шведских завоевателей? Стоял ли он непоколебимо на страже интересов православия против посягательств папства? Спасла ли проводимая им политика уступок Северную Русь от полного разорения татарами? Диктовалось ли его самоуничижение, даже унижение перед татарами в Золотой Орде самоотверженным стремлением к спасению Отчизны и обеспечению ее устойчивого будущего?
Мы, конечно, никогда не узнаем истинных ответов на эти вопросы. Но те факты, которые можно выжать из коротких и часто вводящих в заблуждение источников, даже из умолчаний «Жития», заставляют серьезно подумать, прежде чем ответить на любой из этих вопросов утвердительно. Ведь не было согласованного плана западной агрессии ни до, ни во время правления Александра; не было и опасности полномасштабного вторжения, хотя папство, немцы, шведы, датчане и литовцы могли полагать, будто Северная Русь окончательно ослаблена татарским нашествием, что на самом деле не соответствовало действительности. Александр делал только то, что многочисленные защитники Новгорода и Пскова делали до него и что многие делали после него, — а именно, устремлялись на защиту протяженных и уязвимых границ от отрядов захватчиков. Нет никаких свидетельств в пользу того, что папство имело какие-то серьезные замыслы относительно православной церкви и что Александр сделал что-либо для защиты ее единства. На самом деле он и не думал порывать с католическим Западом даже после 1242 года: он собирался женить своего сына Василия на Кристине, дочери норвежского короля Хакона IV Хаконссона Старого [], готовил несколько договоров с немцами, заключил один договор с Норвегией, принимал посольства из северных и западных европейских стран, отвечал на папские буллы».
Пожалуй, только об одном можно говорить с уверенностью: Александр Невский был поистине незаурядным дипломатом.
Оставим в стороне маневрирование в Орде — это отдельная история. Он был потрясен убийством отца, поводом к чему послужили, очевидно, некоторые шаги Ярослава Всеволодовича к сближению с католическим миром ради совместной борьбы с татарами [] — хотя и не столь активные, как предпринятые Даниилом Галицким. Он был потрясен необъятностью монгольской империи, открывшейся ему во время путешествия в Каракорум []. Противостоять подобной мощи представлялось в принципе невозможным — можно было лишь применяться к ней и максимально использовать ее в собственных интересах, что Александр последовательно и делал всю дальнейшую жизнь.
Памятник ярлу Биргеру в Риддархолмене
Но вот его западная политика. Негласный договор на Неве с Биргером Магнуссоном. Сперва соглашение 1242 года, а потом и мир 1253 года с немцами. В 1254 г. он заключил мирный договор с Норвегией. В 1262 году был подписан договор с Литвой, а также договоры о мире и торговле с Ливонским орденом, Любеком и Готландом. «Едва ли не впервые в средневековой Европе, — пишет уже упоминавшийся А.Н. Кирпичников, — Александр Ярославич выдвинул идею нерушимости границ — “жити не преступающе в чужую часть”».
Всеми этими достижениями можно только восхищаться. Остается только повторить: это ли не величайший триумф дипломатии!
И еще он был непревзойденным мастером пропаганды, сумевшим обрести неувядающую славу полководца, благодаря победам, которых не было.
И — напоследок — еще один миф, связанный с личностью Александра Невского. Лаконично формулируя общепринятую точку зрения, петербургский историк Юрий Бегунов подводит итог: «После побед 1240 и 1242 годов Александр Невский явился основателем особой и длительной государственной внешней политики, опиравшейся на его политический выбор. Эту политику можно было бы определить так меч Западу и мир Востоку».
С «мечом Западу» мы с вами уже разобрались. А вот что касается «мира Востоку»… При жизни самого Александра Ярославича так оно, безусловно, и было. Но в конечном-то счете при его преемниках и потомках этот самый «мир» обернулся взятием Казани, Астрахани пленом и крушением Сибирского ханства (кто бы сказал хану Кучуму о «политике мира Востоку?») и покорением Сибири вплоть до Тихого океана… []
Памятная медаль, отчеканенная в Швеции в 2002 г. в честь ярла Биргера
Зато с длительной государственной внутренней политикой Александра Невского все предельно ясно. Его безудержное стремление к единодержавной власти и в самом деле на века определило грядущее Московской Руси не по варяжскому, а по обдорскому пути, который в конце концов закономерно породил Ивана IV Грозного с его кровавыми неистовствами, безнаказанным сыноубийством и самоубийственной Ливонской войной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Таким событием стала в 1255 году смерть престарелого Батыя, при котором последние годы всеми делами заправлял ханский сын Сартак, побратим Александра Невского. Этот последний незамедлительно был убит по приказу его дяди, хана Берке, вверившего власть над русским улусом своему наместнику — малолетнему хану Улагчи, к которому сразу же потянулись в надежде на профит многие русские князья. Казалось бы, Александру Невскому нужно быть там первым. Ан нет! Нашлись дела поважнее: строптивые новгородцы изгнали сидевшего там наместником старшего сына князя, Василия Александровича, и пригласили княжить его брата — Ярослава Ярославича. Александр немедленно собрал полки и выступил на Новгород. Жестоко расправившись с новгородцами, а заодно и с приближенными Василия [], он восстановил status quo ante bellum [] и привел к управлению Новгородом своих сторонников. Как видите, приоритеты здесь проявляются предельно четко.
Замечу, уладив дела в Новгороде, в Орду Александр все равно не поехал, лишь отправив Улагчи полагающиеся дары. Дело в том, что на этот раз шведы и впрямь несколько зарвались: они высадились в устье реки Наровы (или Нарвы), отделявшей новгородские земли от датских владений на севере Эстонии, и приступили к возведению крепости на правом, русском берегу реки. Опираясь на эту твердыню, они рассчитывали в дальнейшем покорить земли води, ижоры и карел. Кроме того, крепость должна была контролировать важнейшие торговые пути по Неве и Финскому заливу.
Александр незамедлительно собрал полки. Однако шведы дожидаться не стали и, сознавая, очевидно, себя нарушителями конвенции, отступили без боя, бросив недостроенную крепость на произвол судьбы. Тем более что на Балтике вот-вот должен был стать лед, а это отрезало и пути отступления морем, и возможность получения подкреплений из метрополии. Да и вообще рассчитывать на какую бы то ни было помощь не приходилось: на недавно присоединенных к Швеции финских землях начались волнения, которые необходимо было срочно подавить. Какие уж тут заморские экспедиции?
Успех, достигнутый без кровопролития — что может быть желаннее? Тут бы порадоваться, распустить полки да и заняться первоочередными делами. Но Александр рассудил иначе. Со своими «низовскими [т.е. владимиро-суздальскими. — А.Б. ] полками» и новгородским ополчением он двинулся к погосту Копорье. Зачем? Само его воинство, похоже, терялось в догадках. Но вскоре все разъяснилось: в Копорье митрополит Кирилл благословил отряды, выступавшие в дальний путь, а князь объявил: предстоит поход на территорию современной юго-восточной Финляндии, в землю восставших против шведов тавастов (или, в русской традиции, еми). Зимний поход представлялся столь тяжелым, что немалая часть воинов — в первую очередь новгородцы — отказались следовать за князем и, не убоясь его грядущего гнева, повернули из Копорья обратно. С оставшимися Александр Невский пересек по льду Финский залив, вышел на Карельский перешеек и двинулся дальше, на север. Летописец повествовал: «И бысть зол путь, якоже не видаша ни дни, ни ночи, но всегда тьма».
А вот дальше начинаются разночтения.
Согласно общепринятой точке зрения, поход был предпринят ради возвращения под свою руку территорий, на которые распространил новгородское влияние еще отец Александра, князь Ярослав Всеволодович в 1227 году. Для подтверждения этой точки зрения отечественные историки даже несколько сдвигают начало восстания тавастов, которое началось якобы не до, но после начала Северного похода Александра Ярославича и, таким образом, было как раз им и спровоцировано (классическая логика: post hoc, ergo propter hoc []). Сделать это тем проще, что тогдашние хроники далеко не всегда называют точные даты. Но в таком случае приходится признать, что предприятие полностью провалилось: в ближайшие несколько веков ни о каком особом русском влиянии в тех краях говорить не приходится.
Значительно менее распространена (но все-таки высказывается) другая версия: Александр просто-напросто предпринял лихой набег, чтобы под шумок восстания тавастов пограбить местных людишек и таким образом разжиться «мягкой рухлядью» для выплаты ордынского выхода, то бишь дани. Это более правдоподобно, однако для Александра Невского, государственного деятеля все-таки весьма крупного масштаба, как-то уж слишком мелкотравчато. Тем более что поход и в самом деле можно смело назвать легендарным.
Ярл Биргер Магнуссон.
Скульптурный портрет в усыпальнице
Скрупулезно выбирая информацию из скупых летописных сообщений, академик Б.А. Рыбаков восстановил маршрут Северного похода: из Новгорода — до Копорья, от Копорья по льду Финского залива на лыжах в Финляндию, по финским лесам и замерзшим озерам, через «горы непроходимые» — в «Поморие» (то есть на побережье Ботнического залива в районе Улеаборга). На обратном пути войско прошло земли еми в южной Финляндии. Более того, Б.А. Рыбаков высказывает и еще одно предположение, заставляющее снять шляпу перед памятью участников дерзкого предприятия: судя по всему, русские «вои» даже пересекли Полярный крут и достигли берегов Баренцева моря. В конце зимы Александр Невский и его воины благополучно возвратились в Новгород.
Так что же все-таки заставило князя совершить эту невероятно трудную военную операцию? Отстаивая традиционную версию, будто поход был предпринят для возбуждения антишведского восстания, историк Вадим Каргалов пишет: «…русское войско, разрушая по пути крепости и опорные пункты шведов, прошло через всю Финляндию и “воеваша Поморие все”». Даже папа римский сетовал в своей булле, что русское войско в Финляндии «многих, возрожденных благодатью священного источника, прискорбным образом привлекло на свою сторону, восстановило, к несчастью, в языческих обычаях». Но Бог с ним, с папой — он был глубоко оскорблен отказом Александра Невского перейти в католичество и принять участие в совместных действиях против татар [], так что вполне мог обвинять русского князя в чем угодно []; в действительности же тавастов и не надо было возвращать в язычество — подобно многим народам, они принимали христианство с невеликой охотой, и процесс их христианизации растянулся надолго. И уж если на то пошло, русские могли обращать емь в православие, но никак не возрождать язычество. Так что вернемся к военным вопросам. В шведских источниках ни о каком разрушении крепостей упоминаний почему-то нет. И это не стыдливое умолчание. Просто упоминать было особенно не о чем.
Все расставляет по местам версия, согласно которой Александр Невский выступал здесь не против шведов, а за. В полном соответствии с договоренностями, достигнутыми между ним и Биргером Магнуссоном на Неве, Александр помог шведам усмирить восстание, вспыхнувшее на периферии владений шведской короны, куда руки самих шведов дотягивались пока еще с трудом. И Александр показал еми, суми и прочим, кто здесь хозяин, не разжигая, но гася мятежи. Иначе как объяснить, что после Северного похода ни о каком восстании в землях тавастов больше в хрониках не упоминается? Ну а грабежи — что ж, война тогда как правило велась «в зажитья», то есть войско кормилось грабежом и вознаграждалось трофеями. И Александр Невский просто следовал практике своего времени.
Но в каких трудных условиях ни проходил бы Северный поход, считать его замечательной военной кампанией вряд ли возможно: противником-то были не организованные, регулярные войска, даже не ополчение, а лишь кое-как вооруженное местное население. Так что особых полководческих лавров князю принести он никак не мог.
Итоги
Не имея намерения оценивать личность Александра Ярославича в целом (это гораздо шире рамок нашего разговора об исторических мифах), хочу завершить эту главу словами, почерпнутыми из книги Джона Феннела «Кризис средневековой Руси (1200—1304)».
«Какие выводы можно сделать из всего, что мы знаем об Александре, его жизни и правлении? — пишет английский историк. — Был ли он великим героем, защитником русских границ от западной агрессии? Спас ли он Русь от тевтонских рыцарей и шведских завоевателей? Стоял ли он непоколебимо на страже интересов православия против посягательств папства? Спасла ли проводимая им политика уступок Северную Русь от полного разорения татарами? Диктовалось ли его самоуничижение, даже унижение перед татарами в Золотой Орде самоотверженным стремлением к спасению Отчизны и обеспечению ее устойчивого будущего?
Мы, конечно, никогда не узнаем истинных ответов на эти вопросы. Но те факты, которые можно выжать из коротких и часто вводящих в заблуждение источников, даже из умолчаний «Жития», заставляют серьезно подумать, прежде чем ответить на любой из этих вопросов утвердительно. Ведь не было согласованного плана западной агрессии ни до, ни во время правления Александра; не было и опасности полномасштабного вторжения, хотя папство, немцы, шведы, датчане и литовцы могли полагать, будто Северная Русь окончательно ослаблена татарским нашествием, что на самом деле не соответствовало действительности. Александр делал только то, что многочисленные защитники Новгорода и Пскова делали до него и что многие делали после него, — а именно, устремлялись на защиту протяженных и уязвимых границ от отрядов захватчиков. Нет никаких свидетельств в пользу того, что папство имело какие-то серьезные замыслы относительно православной церкви и что Александр сделал что-либо для защиты ее единства. На самом деле он и не думал порывать с католическим Западом даже после 1242 года: он собирался женить своего сына Василия на Кристине, дочери норвежского короля Хакона IV Хаконссона Старого [], готовил несколько договоров с немцами, заключил один договор с Норвегией, принимал посольства из северных и западных европейских стран, отвечал на папские буллы».
Пожалуй, только об одном можно говорить с уверенностью: Александр Невский был поистине незаурядным дипломатом.
Оставим в стороне маневрирование в Орде — это отдельная история. Он был потрясен убийством отца, поводом к чему послужили, очевидно, некоторые шаги Ярослава Всеволодовича к сближению с католическим миром ради совместной борьбы с татарами [] — хотя и не столь активные, как предпринятые Даниилом Галицким. Он был потрясен необъятностью монгольской империи, открывшейся ему во время путешествия в Каракорум []. Противостоять подобной мощи представлялось в принципе невозможным — можно было лишь применяться к ней и максимально использовать ее в собственных интересах, что Александр последовательно и делал всю дальнейшую жизнь.
Памятник ярлу Биргеру в Риддархолмене
Но вот его западная политика. Негласный договор на Неве с Биргером Магнуссоном. Сперва соглашение 1242 года, а потом и мир 1253 года с немцами. В 1254 г. он заключил мирный договор с Норвегией. В 1262 году был подписан договор с Литвой, а также договоры о мире и торговле с Ливонским орденом, Любеком и Готландом. «Едва ли не впервые в средневековой Европе, — пишет уже упоминавшийся А.Н. Кирпичников, — Александр Ярославич выдвинул идею нерушимости границ — “жити не преступающе в чужую часть”».
Всеми этими достижениями можно только восхищаться. Остается только повторить: это ли не величайший триумф дипломатии!
И еще он был непревзойденным мастером пропаганды, сумевшим обрести неувядающую славу полководца, благодаря победам, которых не было.
И — напоследок — еще один миф, связанный с личностью Александра Невского. Лаконично формулируя общепринятую точку зрения, петербургский историк Юрий Бегунов подводит итог: «После побед 1240 и 1242 годов Александр Невский явился основателем особой и длительной государственной внешней политики, опиравшейся на его политический выбор. Эту политику можно было бы определить так меч Западу и мир Востоку».
С «мечом Западу» мы с вами уже разобрались. А вот что касается «мира Востоку»… При жизни самого Александра Ярославича так оно, безусловно, и было. Но в конечном-то счете при его преемниках и потомках этот самый «мир» обернулся взятием Казани, Астрахани пленом и крушением Сибирского ханства (кто бы сказал хану Кучуму о «политике мира Востоку?») и покорением Сибири вплоть до Тихого океана… []
Памятная медаль, отчеканенная в Швеции в 2002 г. в честь ярла Биргера
Зато с длительной государственной внутренней политикой Александра Невского все предельно ясно. Его безудержное стремление к единодержавной власти и в самом деле на века определило грядущее Московской Руси не по варяжскому, а по обдорскому пути, который в конце концов закономерно породил Ивана IV Грозного с его кровавыми неистовствами, безнаказанным сыноубийством и самоубийственной Ливонской войной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55