Хотя за последние минут двадцать он заметил поблизости только шахматистов, на стоянке было еще пять машин, не считая его собственной. Через два места стоял темно-зеленый джип «чероки-ларедо», и Томас залюбовался машиной. Когда-то он тоже хотел такую и знал, что Натан был бы от нее в восторге.
«В самый раз для тебя, дружище», – подумал он – этакое молчаливое обещание сыну. Когда Натан очнется, он купит джип им обоим.
Томас обошел джип и увидел свою «вольво». Она была обляпана птичьим дерьмом. Бело-коричнево-зеленых шлепков было не один-два, а десятки. Можно подумать, машина простояла под деревьями несколько недель, а не полчаса.
– Господи Иисусе! – воскликнул Томас и запрокинул голову, как будто умоляя небеса о помощи. Хотя это небеса так ему подгадили, подумал он. И рассмеялся. Это длилось недолго, но посмеяться было здорово. Даже над своей собственной дурацкой шуткой.
Закатив глаза и покачав головой, Томас снова вытащил ключи из кармана джинсов. Он подошел к дверце и стал открывать ее, когда на крышу машины уселась здоровенная ворона. Вполне возможно, эта птица ничем перед ним не провинилась, но Томас всецело верил в вину по ассоциации, в особенности там, где дело касалось таких злокозненных созданий, как собаки, коты, птицы и маленькие дети.
– Пшла, маленькая дрянь! – сказал Томас – убирайся. Кыш! Давай отсюда!
Ворона лишь недобро смотрела на него блестящими черными глазками, в которых, словно в отполированных драгоценных камнях, отражалось лицо Томаса.
Он вскинул руки, пытаясь спугнуть птицу. Напрасный труд. Тварь даже не шелохнулась. В конце концов, озадаченный дальше некуда, Томас залез в машину за дорожной картой, которую хранил в бардачке, и замахал ей на птицу. Ворона повела себя так, как будто она была Клеопатра, нежащаяся на ветерке от бешено развевающейся карты.
Томас пробуравил птицу взглядом.
– Прекрасно, – процедил он. – Ну и черт с тобой. Посмотрим, удержишься ли ты на пятидесяти пяти милях в час.
Зажав ключи в правой руке, Томас распахнул дверцу и уже почти плюхнулся на сиденье, когда ворона заговорила.
– Ты нужен ему, Наш Мальчик, – сказала она. – Ты – единственный, кто может сейчас ему помочь.
Томас на мгновение застыл. Потом обернулся и в ужасе уставился на ворону. Клюв у нее был закрыт. Она не могла ничего сказать. Никак. Наверное, у него что-то с головой.
Но как она смотрит на него своими большими черными сумасшедшими зеркальными глазами…
Чувствуя себя полным идиотом, Томас склонил голову и посмотрел на птицу. Не ворона – ворон!
– Дэйв? – выдавил он.
– Карр! – крикнул ворон и, взбив воздух широкими черными крыльями, взмыл к небу. Томас провожал его глазами, пока птица не скрылась из виду. Тогда он уселся за руль «вольво», вставил ключ в зажигание и завел машину. Двигатель взревел, и Томас снова выглянул в окно.
– Нет, – сказал он себе. – Ну уж нет.
На пути в больницу он включил радио на полную громкость, так что едва не лопались барабанные перепонки, и все равно едва слышал музыку.
Из окна в палате Натана смотреть было почти не на что. Сидя в кресле, в котором Томас провел прошлую ночь, Эмили видела окна других крыльев больничного корпуса и крышу того, что, должно быть, представляло собой вестибюль, на несколько этажей ниже. Крыша была засыпана камешками, почти как стоянка для автомобилей, – с подобной практикой Эмили не раз сталкивалась и никогда ее не понимала. Какой смысл покрывать крышу здания слоем мелких камешков? Это раздражало ее.
И смотреть на нее было скучно. Непростительный грех. Даже разглядывать автостоянку и то было бы веселее. Она хотя бы видела, как люди приходят и уходят.
Щеки Эмили внезапно залила краска вины, и она повернулась к Натану. Никаких изменений. Он лежал, такой трогательный, словно просто спит. Ох, если бы это было так! Она вспомнила Натана малышом, пушистые каштановые волосенки, которые были у него в младенчестве, то, как его живое личико становилось ангельски невинным, когда он засыпал. Чуть приоткрыв беспрестанно лепечущие губки, ужасно уморившись от усилий, которые уходили на то, чтобы быть младенцем.
У него до сих пор были ямочки на щеках. Когда Натан улыбался, эти ямочки кого угодно могли заставить расплыться в улыбке вместе с ним. Но сейчас он не улыбался. И не спал. Он застрял в каком-то ужасном промежуточном состоянии, здесь, но одновременно и где-то еще, где-то далеко-далеко.
Эмили ничего не могла сделать, лишь следить, как грудь ее сына вздымается и опадает с каждым вздохом, смотреть кошмарные дневные телепрограммы по больничному телевизору или разглядывать из окна гравий, непонятно зачем рассыпанный по крыше. А когда Эмили слишком долго смотрела в это окно, слишком долго и слишком бесплодно тревожилась о Натане и уставала от собственного беспокойства, ей больше всего хотелось вырваться отсюда.
Она уронила голову, терзаемая чувством вины, и светлые волосы рассыпались по ее лицу.
Снова и снова она твердила себе, что это ее сын, что ее место здесь, рядом с ним. Эмили знала, что это так, и ради Натана она пошла бы на все. Но какая-то часть ее хотела сбежать, хотя бы совсем ненадолго. Очутиться в другом месте.
– Прости, малыш, – прошептала она Натану и присела на краешек кровати, не обращая внимания на трубки.
Это глупо, честное слово. Она знала, все сказали бы то же самое. В конце концов, ни один человек не может безвылазно сидеть в больничной палате, ни с кем не общаясь, ничего не делая и не испытывая никаких чувств, кроме страха за будущее. Но чувство вины не отпускало.
Эмили поднялась и вышла в маленькую уборную при палате. Она сходила в туалет, потом вымыла руки и ополоснула лицо. Когда с этим было покончено, она оперлась о раковину и принялась пристально вглядываться в свое отражение в зеркале. С опаской. Эмили наоборот, как она всегда думала, то забавляясь этой мыслью, то испытывая к ней отвращение. Ее карие глаза окружали «гусиные лапки», правда, не очень много. И хотя темные круги выглядели особенно непривлекательно, она знала, что обычно все обстоит не так скверно.
Глядя в зеркало, Эмили наконец начала приходить в себя. Освобождаться от отупляющего тумана, который окутывал ее с вечера воскресенья. Она в больнице со своим сыном, и он нуждается в ней так сильно, как не нуждался ни разу с того дня, когда покинул ее лоно. Все остальное не имеет значения.
Но чтобы как следует заботиться о Натане, находиться рядом с ним и быть готовой справиться со всем, что бы еще на них ни свалилось, Эмили должна продолжать жить. Продолжать быть Эмили, женщиной в зеркале. Как-то раз, в одну из нечастых своих вылазок на чуждую территорию философии ее покойный отец сказал ей, что люди оценивают себя по тому, как они отражаются в глазах других. Эмили нуждалась в моральной и мысленной поддержке окружающих: бывшего мужа, матери – если бы только та могла вынырнуть из тумана болезни Альцгеймера, – врачей Натана, коллег – и Джо. Джо тоже был ей нужен.
Расчесывая пальцами немытые волосы, Эмили вернулась обратно в палату. Она присела на край постели, поцеловала сына в лоб и посмотрела на часы.
Томас отсутствовал уже почти три часа. Довольно долго, подумала она, надеясь, что он скоро вернется. Ей нужен перерыв, пропади все пропадом, и к черту чувство вины, которое порождала эта мысль.
Почему-то даже без душа, без возможности переодеться и выспаться, чего ей так страстно хотелось, Эмили ощутила прилив сил. Она протянула руку к телефону и после нескольких неудачных попыток сообразить, как подключиться к городской линии, набрала свой рабочий номер.
Эмили была начальницей отдела кадров «Сентинел Софтвер». В сложившихся обстоятельствах она вдруг осознала, как ей повезло занимать такую должность, где у нее есть два заместителя, которые отлично разбираются в своем деле. Это давало ей возможность работать неполный день, так что она могла каждый день забирать Натана из садика в три часа и заниматься им. А теперь компетентность ее подчиненных дает ей возможность быть рядом с сыном, когда он больше всего в ней нуждается.
– Отдел кадров, Лорена.
– Это Эмили, – сказала она в трубку.
– Господи, Эмили, ну как он? – нетерпеливо спросила Лорена, и один только звук ее голоса нарисовал перед глазами Эмили встревоженное лицо молодой коллеги.
– Без изменений – призналась Эмили, усаживаясь чуть прямее, – физическое свидетельство ее решимости быть сильной ради сына. – Ему еще в воскресенье вечером сделали компьютерную томограмму – это что-то вроде компьютерной карты мозга. Вчера делали МРТ, она показывает намного больше деталей, но что с ним такое, пока непонятно. Но я надеюсь, что это лишь дело времени. Как там у вас дела?
– Мы увольняем Марка Калигьюри или нет? – спросила Лорена.
– Увольняем. Можешь показать ему его личное дело, если он захочет. Только подожди конца рабочего дня. Не хватало только, чтобы он прихватил с собой что-нибудь секретное. Свой «Ролодекс» он может оставить себе, но без единой клиентской карточки, – задумчиво ответила Эмили. – Мы получили ответ от этой, Полы, как там ее?
– Полетт, – поправила ее Лорена, – Полетт Хобсон. Да, она сделала нам встречное предложение. Запросила семь тысяч сверху, соответствующую премию и дополнительную неделю к отпуску.
– Предложи ей шесть, – сказала Эмили. – Это укладывается в установленные руководством рамки для принятых на работу в третьем квартале. Еще что-нибудь?
– Нет.
– Я пока побуду здесь, Лорена, – сказала Эмили. – Вернее, буду курсировать между больницей и домом Я захвачу с собой сотовый, когда поеду домой принять душ, тогда я смогу быть все время на связи.
– Я буду звонить только в самом крайнем.
– Звони, – быстро сказала Эмили. – Если возникнут вопросы, если я зачем-нибудь понадоблюсь, если у тебя не будет уверенности в чем-то, звони. Если будет нужна моя подпись на каких-нибудь документах, отправь их мне с курьером или дай мне знать, и я заеду за ними, когда будет возможность.
Я не собираюсь устраниться от дел на всю жизнь, Лорена. Но сейчас я нужна здесь.
– Ну конечно, – ответила Лорена. – Просто я хотела сказать, что…
– Я знаю. Спасибо тебе. Я сейчас поеду домой. В ближайшие несколько часов можешь звонить мне туда, но к двум я должна вернуться обратно. К трем самое позднее.
Они попрощались, и Эмили повесила трубку, благодаря судьбу за то, что у нее есть такая добрая и сведущая Лорена, на которую можно положиться. Непременно надо не забыть сказать ей об этом, когда они в следующий раз будут разговаривать. Но она почему-то подозревала, что забудет.
Дверь за спиной у нее щелкнула.
– Прости, – сказал Томас.
Эмили поджала губы, собираясь устроить ему взбучку за долгое отсутствие. Но потом увидела его извиняющееся лицо, и сердце у нее дрогнуло. Однако в его выражении было нечто большее, нежели просто извинение. Он пересек палату и опустился в кресло, и глаза его принялись смущенно блуждать по сторонам. Он не хотел встречаться с ней взглядом, как будто в чем-то перед ней провинился. Но это было не так. Эмили знала это, потому что видела Томаса с виноватым лицом раньше. Сейчас вид у него был расстроенный.
Загнанный.
– Я заехал в парк на насколько минут, просто для того чтобы собраться с мыслями, – сказал он торопливо. – Наверное, я просто задумался.
И все-таки его что-то тревожило. И Эмили не преминула отметить, что ей не потребовалось уточнять, какой парк Томас имеет в виду. В округе их были десятки. Но когда близко знаком с человеком так долго, многие вещи перестают требовать объяснений. Интересно, на самом деле это хорошо или, наоборот, подтачивает отношения? Какая-то часть ее жаждала найти вот такое простое объяснение краху их с Томасом брака: мы просто не смогли найти общий язык. Как удобно было бы подвести всему такой итог. Как сейчас.
– В чем дело, Томас? – спросила она, разглядывая его нахмуренный лоб, заметную седину на висках. Он был на два года ее младше, но Эмили видела, что с возрастом Томас будет становиться лишь красивее, и при мысли об этом ее кольнула зависть. – Что тебя гложет?
Он бросил на нее удивленный взгляд, затем нахмурился, затем робко и застенчиво улыбнулся и тряхнул головой, и Эмили сказала себе, что на самом деле понимает Томаса куда лучше, чем считала. Она знала его. А поскольку она его знала, то тревожилась.
– Томас?
Он снова поднялся, не в силах усидеть на одном месте, и подошел взглянуть на Натана. Их сын лежал в неуютной белой постели, такой же невыразительной и стерильной, как и вся палата. Томас тыльной стороной ладони прикоснулся ко лбу мальчика, как будто проверяя, нет ли у него жара. Потом он повел себя совсем странно: принюхался. В конце концов он обернулся к Эмили, все еще отсутствующий, но слегка более собранный.
– Ты не замечаешь ничего странного? – спросил он.
– Разве что твое поведение, – ответила она твердо. – Что тебя напугало, Томми?
В ответ на это ласковое имя он сморщил нос, но не поправил ее, тем самым превратив подозрение Эмили, что что-то не так, в полную уверенность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45