А в "Желтом доме" я этой теме посвятил особую часть.
ПРОРЫВ
Несмотря на всяческие препоны, которые чинили мне "либеральные" друзья и
доброжелатели, я все-таки вырвался на "стратегический простор" - сделал
первый и очень успешный шаг на пути завоевания независимого и
исключительного положения, причем в самом центре советской идеологии.
Занимаясь "проталкиванием" в печать нашего сборника статей по логике, я
узнал все детали формальных процедур издания книг и решил (по совету Л.
Митрохина) попытаться напечатать мою собственную книгу, что по тем временам
и в моем положении было неслыханной дерзостью. У меня к этому времени
накопились знания по многозначной логике, вполне достаточные для книги. В
советской философии я тогда оказался единственным специалистом в этой
области. За рекордно короткий срок я написал книгу "Философские проблемы
многозначной логики". Слово "философские" я вставил в название, поскольку
книга издавалась под грифом Института философии. Чтобы получить одобрение
сектора, ученого совета и дирекции, я насытил книгу ссылками на классиков
марксизма и марксистских философов. Мои коллеги были чрезвычайно довольны
тем, что я наконец-то "образумился" и превратился в такого [341] же
марксистского болтуна, как и они сами. Все указанные инстанции одобрили
книгу. Я оформил нужную документацию и отнес книгу в издательство "Наука".
Теперь издательство должно было включить книгу в свои планы. Книга по
принятым нормам должна была выйти в свет не раньше, чем через два года. Но я
знал, что к концу отчетного года в издательстве образуется дефицит денег для
гонораров, т. е. образуется избыток книг, за которые надо платить гонорары,
и возможность "протолкнуть" безгонорарную книгу вне очереди. Хотя моя книга
была неплановая и я за нее имел право на гонорар, я решил отказаться от
гонорара, лишь бы книга вышла в свет быстрее. Кроме того, по дороге в
издательство я заменил текст книги другим, не имеющим абсолютно ничего
общего с марксизмом. В результате книга была издана буквально в течение
нескольких месяцев, причем книга совершенно немарксистская. И это в
идеологическом учреждении! Это произошло в начале 1960 года. Но было уже
поздно принимать против меня меры.
Книга очень быстро принесла мне известность не только в Советском Союзе,
но и за рубежом. Ее вскоре перевели на польский язык, что было важным
признанием: польская логика имела высокий международный авторитет. Затем
книга была издана по-английски и по-немецки. Когда директор нашего института
П.Н. Федосеев посетил США и увидел мою книгу в библиотеке конгресса, он с
гордостью заявил, что давал разрешение на ее публикацию. Замечу кстати, что
книга оказалась за рубежом нелегально. Я игнорировал все советские законы,
касающиеся издания советских книг за рубежом. В дальнейшем мне удалось
опубликовать еще ряд книг, тоже зачастую обходя законы и жертвуя гонораром.
В наших кругах стало фигурировать выражение "безгонорарная логика
Зиновьева". Но зато я смог на этом пути завоевать исключительное положение.
Я завоевал возможность развивать свои собственные, причем немарксистские
идеи, работая в важнейшем идеологическом учреждении страны, создавать свою
собственную логическую группу, печатать результаты моих исследований и
исследований моих учеников, издавать наши работы на Западе. Нигде в другом
месте в Советском Союзе я такую возможность получить не смог бы. Моему [342]
примеру последовали многие другие молодые советские философы, занимавшиеся
логикой и методологией науки. Наш сектор в Институте философии стал
организующим центром этого интеллектуального прорыва рамок советской
философии.
Занять такую позицию для меня было принципиально важно. Я не хотел
работать в пользу марксизма. Это не значит, что я перестал считать марксизм
серьезным явлением. Наоборот, я стал относиться к нему серьезнее после
многих лет специального изучения. Дело в том, что я установил для себя
различие между научным подходом к природе, обществу и познанию и
идеологическим. Несмотря на отдельные научные элементы, марксизм превратился
в идеологию, очень похожую на науку, но наукой не являющуюся. Моя личная
попытка развивать научные идеи в рамках марксизма потерпела крах. Я заметил,
что мне скорее простят полностью немарксистский подход к проблемам, которые
находятся в сфере интересов марксистской идеологии, чем намерение
реформировать ее изнутри. Эту ситуацию я специально описал в книге "Светлое
будущее". У меня, далее, появилось научное честолюбие. Я почувствовал, что
могу идти своим путем и добиться своих результатов, и хотел, чтобы мои
результаты выглядели именно как мои собственные, а не как интерпретация и
пересказ чужих. Наконец я начал вырабатывать для себя совершенно
сознательную жизненную концепцию, одним из принципов которой стало идти
своим путем вопреки всем и всему.
В моей профессиональной сфере начался новый процесс, к которому я не мог
отнестись одобрительно. Многие ограничения сталинского периода рухнули. Но
вместо настоящего творчества, как я его себе представлял, появились тучи
посредственностей, изображавших из себя самых что ни на есть прогрессивных
мыслителей и прикрывавших свою посредственность ссылками на новейшие
достижения науки и техники. Если против мракобесия сталинистов можно было
еще как-то бороться, ссылаясь на упомянутые достижения науки, то против того
словоблудия и идиотизма, какие выросли на основе этих достижений и
прикрывались ими, бороться уже было нельзя. Тебя немедленно зачисляли в
[343] мракобесы. Например, перестали рассматривать теорию относительности
Эйнштейна как буржуазную идеалистическую философию. Но бросились в другую
крайность. Теперь при попытке доказать, что спекуляции за счет теории
относительности логически несостоятельны, на тебя обрушивались так, будто
это ты организовал ГУЛАГ и гитлеровские лагеря. Начав создавать свою
собственную логическую теорию, во многом отличавшуюся от принятых и
признанных систем математической логики, я сразу же ощутил, что чем крупнее
дело ты затеваешь, тем мельче и многочисленнее становятся твои враги и тем
больнее становятся их укусы. Их социальная функция - не допустить того,
чтобы ты вырос в нечто значительное, отличное от них самих.
СОЦИАЛЬНЫЕ ПЕРЕМЕНЫ
При Хрущеве, как известно, из лагерей выпущены и реабилитированы миллионы
жертв сталинских репрессий. Дело, безусловно, благородное. И уж одним этим
Хрущев навечно заслужил добрую память человечества. Я коснусь этой темы лишь
в той мере, в какой это затронуло меня лично и мои интересы. То, что я скажу
ниже, не имеет целью хоть в какой-то мере унизить жертвы сталинских
репрессий. Я буду это говорить исключительно в интересах истины.
Вклад освобожденных из лагерей и реабилитированных бывших заключенных в
дело десталинизации советского общества фактически оказался ничтожным. Они
уцелели благодаря десталинизации, осуществленной не ими, но сами не были ее
источником. Они не породили ни единой свежей идеи насчет преобразований
общества, которая заслуживала бы внимания и уважения. Наиболее активные из
уцелевших, претендовавшие на некую роль в истории, несли всякую чепуху как о
прошлом, так и о будущем России и вообще всего человечества. Все рекорды на
этот счет побил А. Солженицын. Нельзя жертвам приписывать то, на что они не
способны ни при каких обстоятельствах. Фактическую десталинизацию советского
общества осуществили не те, кто был в ГУЛАГе, а те, кто в нем не был и даже
не очень[344] то пострадал от сталинизма. Антисталинистское движение
зародилось в широких массах свободного населения еще во время войны. Оно
достигло огромных размеров после войны. Борьба против сталинизма шла на всех
уровнях советского общества. И она дала результаты. Запад проглядел эту
грандиозную борьбу. Это характерно для западного отношения к советской
жизни. Зато сравнительно слабое диссидентское движение, не имеющее корней в
массе населения, было раздуто и до сих пор раздувается на Западе до размеров
эпохального явления. Хрущевский "переворот" был результатом, а не началом
антисталинистского движения. Реабилитация заключенных - тоже. Повторяю и
подчеркиваю: роль реабилитированных в десталинизации советского общества
практически равна нулю в сравнении с тем, что сделалось объективно, т. е.
самим изменением образа жизни широких масс населения. И если серьезный
мыслитель искренне хочет блага своему народу и существенных преобразований в
пользу своего народа, он должен прежде всего принимать во внимание интересы,
возможности и положение самой активной, деловой и творческой части
населения, причем в ее нормальной жизнедеятельности.
Хрущевский "переворот" произошел прежде всего в интересах тех, кто не был
в ГУЛАГе, и лишь в ничтожной мере в интересах реабилитированных.
"Освободители" думали сначала о себе и о своем будущем и лишь во вторую
очередь о жертвах прошлого и о прошлом. Места в обществе уже были заняты
новыми людьми, роли уже были распределены и в значительной мере сыграны. А в
наших кругах реабилитированные вообще оказались ничуть не лучше сталинских
мракобесов. Во всяком случае, я на самом себе испытал это. На место
сталинского холуя Каммари редактором "Вопросов философии" стал слегка
пострадавший М. Розенталь. Его ближайшим помощником стал некто Е.
Ситковский, отсидевший в ГУЛАГе много лет. И первой акцией этих жертв
сталинских палачей было то, что они подряд отклонили ряд моих статей. А
Ситковский совместно с Модржинской, сотрудницей Берии, в течение многих лет
преследовали меня открытыми и закулисными доносами и клеветой. По отношению
ко мне сталинские палачи и их жертвы, [345] сталинские "реакционеры" и
хрущевские "либералы" проявили удивительное единодушие. Если я и пробился в
какой-то мере, то произошло это благодаря общей тенденции к "либерализации",
случайностям, моей предприимчивости и, как это ни странно, пиетету по
отношению ко мне со стороны бывших сталинских зубров. Первую мою статью в
"Вопросах философии" опубликовали по указанию одного из самых гнусных
сталинистов - М.Б. Митина. Мои первые книги к печати подписали бывшие
ведущие сталинисты Федосеев и Константинов. Бывший сталинист А.Ф. Окулов,
одно время исполнявший обязанности директора института, выпустил меня на
защиту докторской диссертации и настаивал на избрании в Академию наук. Мое
избрание несколько раз срывали "либералы" и "прогрессисты". Я, говоря это,
не хочу реабилитировать сталинистов. Я хочу лишь сказать, что мой конфликт
со сталинистами исчерпал себя. Его место занял более глубокий конфликт -
конфликт с самими основами коммунистического социального строя,
олицетворявшегося теперь не сталинистами, а "либералами". Кто становится
твоим врагом, зависит от того, что ты сам есть и что ты делаешь.
В общественной жизни место сталинистов стремительно занимали "либералы".
Они оказались также враждебными мне, как и сталинисты. Но глубже. И не явно.
Сталинисты были врагами открытыми. Тогда было как на войне. "Либералы" же
даже не считали себя моими врагами. Зачастую это были приятные, умные,
образованные и дружелюбные люди. Но в тысячах мелочей ощущалось, что мы -
существа разной породы. Видимый враг исчез. Появился другой враг. Он
распылился, принял очертания друзей. Врага вроде бы не было совсем, но он
был повсюду. Врагом становилась сама нормальная среда советского общества.
Она становилась чужеродной мне. Меня призывали раствориться в этой среде,
жить и действовать как все. А я не мог. И обрекался на одиночество среди
множества людей. Состояние этого периода я описал в моих книгах довольно
подробно, особенно в "Зияющих высотах" и в "Евангелии для Ивана".
Мои либеральные, прогрессивные и образованные друзья и коллеги
наперегонки бросились устраивать [346] свои делишки, стремясь получше
устроиться и урвать побольше жизненных благ. Именно в эти годы начали
рваться к власти и привилегиям те либеральные карьеристы, ловкачи и хапуги,
которые потом преуспели при Брежневе и вышли на поверхность. Поскольку эта
оргия приспособленчества, стяжательства и карьеризма происходила еще на
низших ступенях социальной иерархии и касалась ничтожных преимуществ, она
была особенно омерзительной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
ПРОРЫВ
Несмотря на всяческие препоны, которые чинили мне "либеральные" друзья и
доброжелатели, я все-таки вырвался на "стратегический простор" - сделал
первый и очень успешный шаг на пути завоевания независимого и
исключительного положения, причем в самом центре советской идеологии.
Занимаясь "проталкиванием" в печать нашего сборника статей по логике, я
узнал все детали формальных процедур издания книг и решил (по совету Л.
Митрохина) попытаться напечатать мою собственную книгу, что по тем временам
и в моем положении было неслыханной дерзостью. У меня к этому времени
накопились знания по многозначной логике, вполне достаточные для книги. В
советской философии я тогда оказался единственным специалистом в этой
области. За рекордно короткий срок я написал книгу "Философские проблемы
многозначной логики". Слово "философские" я вставил в название, поскольку
книга издавалась под грифом Института философии. Чтобы получить одобрение
сектора, ученого совета и дирекции, я насытил книгу ссылками на классиков
марксизма и марксистских философов. Мои коллеги были чрезвычайно довольны
тем, что я наконец-то "образумился" и превратился в такого [341] же
марксистского болтуна, как и они сами. Все указанные инстанции одобрили
книгу. Я оформил нужную документацию и отнес книгу в издательство "Наука".
Теперь издательство должно было включить книгу в свои планы. Книга по
принятым нормам должна была выйти в свет не раньше, чем через два года. Но я
знал, что к концу отчетного года в издательстве образуется дефицит денег для
гонораров, т. е. образуется избыток книг, за которые надо платить гонорары,
и возможность "протолкнуть" безгонорарную книгу вне очереди. Хотя моя книга
была неплановая и я за нее имел право на гонорар, я решил отказаться от
гонорара, лишь бы книга вышла в свет быстрее. Кроме того, по дороге в
издательство я заменил текст книги другим, не имеющим абсолютно ничего
общего с марксизмом. В результате книга была издана буквально в течение
нескольких месяцев, причем книга совершенно немарксистская. И это в
идеологическом учреждении! Это произошло в начале 1960 года. Но было уже
поздно принимать против меня меры.
Книга очень быстро принесла мне известность не только в Советском Союзе,
но и за рубежом. Ее вскоре перевели на польский язык, что было важным
признанием: польская логика имела высокий международный авторитет. Затем
книга была издана по-английски и по-немецки. Когда директор нашего института
П.Н. Федосеев посетил США и увидел мою книгу в библиотеке конгресса, он с
гордостью заявил, что давал разрешение на ее публикацию. Замечу кстати, что
книга оказалась за рубежом нелегально. Я игнорировал все советские законы,
касающиеся издания советских книг за рубежом. В дальнейшем мне удалось
опубликовать еще ряд книг, тоже зачастую обходя законы и жертвуя гонораром.
В наших кругах стало фигурировать выражение "безгонорарная логика
Зиновьева". Но зато я смог на этом пути завоевать исключительное положение.
Я завоевал возможность развивать свои собственные, причем немарксистские
идеи, работая в важнейшем идеологическом учреждении страны, создавать свою
собственную логическую группу, печатать результаты моих исследований и
исследований моих учеников, издавать наши работы на Западе. Нигде в другом
месте в Советском Союзе я такую возможность получить не смог бы. Моему [342]
примеру последовали многие другие молодые советские философы, занимавшиеся
логикой и методологией науки. Наш сектор в Институте философии стал
организующим центром этого интеллектуального прорыва рамок советской
философии.
Занять такую позицию для меня было принципиально важно. Я не хотел
работать в пользу марксизма. Это не значит, что я перестал считать марксизм
серьезным явлением. Наоборот, я стал относиться к нему серьезнее после
многих лет специального изучения. Дело в том, что я установил для себя
различие между научным подходом к природе, обществу и познанию и
идеологическим. Несмотря на отдельные научные элементы, марксизм превратился
в идеологию, очень похожую на науку, но наукой не являющуюся. Моя личная
попытка развивать научные идеи в рамках марксизма потерпела крах. Я заметил,
что мне скорее простят полностью немарксистский подход к проблемам, которые
находятся в сфере интересов марксистской идеологии, чем намерение
реформировать ее изнутри. Эту ситуацию я специально описал в книге "Светлое
будущее". У меня, далее, появилось научное честолюбие. Я почувствовал, что
могу идти своим путем и добиться своих результатов, и хотел, чтобы мои
результаты выглядели именно как мои собственные, а не как интерпретация и
пересказ чужих. Наконец я начал вырабатывать для себя совершенно
сознательную жизненную концепцию, одним из принципов которой стало идти
своим путем вопреки всем и всему.
В моей профессиональной сфере начался новый процесс, к которому я не мог
отнестись одобрительно. Многие ограничения сталинского периода рухнули. Но
вместо настоящего творчества, как я его себе представлял, появились тучи
посредственностей, изображавших из себя самых что ни на есть прогрессивных
мыслителей и прикрывавших свою посредственность ссылками на новейшие
достижения науки и техники. Если против мракобесия сталинистов можно было
еще как-то бороться, ссылаясь на упомянутые достижения науки, то против того
словоблудия и идиотизма, какие выросли на основе этих достижений и
прикрывались ими, бороться уже было нельзя. Тебя немедленно зачисляли в
[343] мракобесы. Например, перестали рассматривать теорию относительности
Эйнштейна как буржуазную идеалистическую философию. Но бросились в другую
крайность. Теперь при попытке доказать, что спекуляции за счет теории
относительности логически несостоятельны, на тебя обрушивались так, будто
это ты организовал ГУЛАГ и гитлеровские лагеря. Начав создавать свою
собственную логическую теорию, во многом отличавшуюся от принятых и
признанных систем математической логики, я сразу же ощутил, что чем крупнее
дело ты затеваешь, тем мельче и многочисленнее становятся твои враги и тем
больнее становятся их укусы. Их социальная функция - не допустить того,
чтобы ты вырос в нечто значительное, отличное от них самих.
СОЦИАЛЬНЫЕ ПЕРЕМЕНЫ
При Хрущеве, как известно, из лагерей выпущены и реабилитированы миллионы
жертв сталинских репрессий. Дело, безусловно, благородное. И уж одним этим
Хрущев навечно заслужил добрую память человечества. Я коснусь этой темы лишь
в той мере, в какой это затронуло меня лично и мои интересы. То, что я скажу
ниже, не имеет целью хоть в какой-то мере унизить жертвы сталинских
репрессий. Я буду это говорить исключительно в интересах истины.
Вклад освобожденных из лагерей и реабилитированных бывших заключенных в
дело десталинизации советского общества фактически оказался ничтожным. Они
уцелели благодаря десталинизации, осуществленной не ими, но сами не были ее
источником. Они не породили ни единой свежей идеи насчет преобразований
общества, которая заслуживала бы внимания и уважения. Наиболее активные из
уцелевших, претендовавшие на некую роль в истории, несли всякую чепуху как о
прошлом, так и о будущем России и вообще всего человечества. Все рекорды на
этот счет побил А. Солженицын. Нельзя жертвам приписывать то, на что они не
способны ни при каких обстоятельствах. Фактическую десталинизацию советского
общества осуществили не те, кто был в ГУЛАГе, а те, кто в нем не был и даже
не очень[344] то пострадал от сталинизма. Антисталинистское движение
зародилось в широких массах свободного населения еще во время войны. Оно
достигло огромных размеров после войны. Борьба против сталинизма шла на всех
уровнях советского общества. И она дала результаты. Запад проглядел эту
грандиозную борьбу. Это характерно для западного отношения к советской
жизни. Зато сравнительно слабое диссидентское движение, не имеющее корней в
массе населения, было раздуто и до сих пор раздувается на Западе до размеров
эпохального явления. Хрущевский "переворот" был результатом, а не началом
антисталинистского движения. Реабилитация заключенных - тоже. Повторяю и
подчеркиваю: роль реабилитированных в десталинизации советского общества
практически равна нулю в сравнении с тем, что сделалось объективно, т. е.
самим изменением образа жизни широких масс населения. И если серьезный
мыслитель искренне хочет блага своему народу и существенных преобразований в
пользу своего народа, он должен прежде всего принимать во внимание интересы,
возможности и положение самой активной, деловой и творческой части
населения, причем в ее нормальной жизнедеятельности.
Хрущевский "переворот" произошел прежде всего в интересах тех, кто не был
в ГУЛАГе, и лишь в ничтожной мере в интересах реабилитированных.
"Освободители" думали сначала о себе и о своем будущем и лишь во вторую
очередь о жертвах прошлого и о прошлом. Места в обществе уже были заняты
новыми людьми, роли уже были распределены и в значительной мере сыграны. А в
наших кругах реабилитированные вообще оказались ничуть не лучше сталинских
мракобесов. Во всяком случае, я на самом себе испытал это. На место
сталинского холуя Каммари редактором "Вопросов философии" стал слегка
пострадавший М. Розенталь. Его ближайшим помощником стал некто Е.
Ситковский, отсидевший в ГУЛАГе много лет. И первой акцией этих жертв
сталинских палачей было то, что они подряд отклонили ряд моих статей. А
Ситковский совместно с Модржинской, сотрудницей Берии, в течение многих лет
преследовали меня открытыми и закулисными доносами и клеветой. По отношению
ко мне сталинские палачи и их жертвы, [345] сталинские "реакционеры" и
хрущевские "либералы" проявили удивительное единодушие. Если я и пробился в
какой-то мере, то произошло это благодаря общей тенденции к "либерализации",
случайностям, моей предприимчивости и, как это ни странно, пиетету по
отношению ко мне со стороны бывших сталинских зубров. Первую мою статью в
"Вопросах философии" опубликовали по указанию одного из самых гнусных
сталинистов - М.Б. Митина. Мои первые книги к печати подписали бывшие
ведущие сталинисты Федосеев и Константинов. Бывший сталинист А.Ф. Окулов,
одно время исполнявший обязанности директора института, выпустил меня на
защиту докторской диссертации и настаивал на избрании в Академию наук. Мое
избрание несколько раз срывали "либералы" и "прогрессисты". Я, говоря это,
не хочу реабилитировать сталинистов. Я хочу лишь сказать, что мой конфликт
со сталинистами исчерпал себя. Его место занял более глубокий конфликт -
конфликт с самими основами коммунистического социального строя,
олицетворявшегося теперь не сталинистами, а "либералами". Кто становится
твоим врагом, зависит от того, что ты сам есть и что ты делаешь.
В общественной жизни место сталинистов стремительно занимали "либералы".
Они оказались также враждебными мне, как и сталинисты. Но глубже. И не явно.
Сталинисты были врагами открытыми. Тогда было как на войне. "Либералы" же
даже не считали себя моими врагами. Зачастую это были приятные, умные,
образованные и дружелюбные люди. Но в тысячах мелочей ощущалось, что мы -
существа разной породы. Видимый враг исчез. Появился другой враг. Он
распылился, принял очертания друзей. Врага вроде бы не было совсем, но он
был повсюду. Врагом становилась сама нормальная среда советского общества.
Она становилась чужеродной мне. Меня призывали раствориться в этой среде,
жить и действовать как все. А я не мог. И обрекался на одиночество среди
множества людей. Состояние этого периода я описал в моих книгах довольно
подробно, особенно в "Зияющих высотах" и в "Евангелии для Ивана".
Мои либеральные, прогрессивные и образованные друзья и коллеги
наперегонки бросились устраивать [346] свои делишки, стремясь получше
устроиться и урвать побольше жизненных благ. Именно в эти годы начали
рваться к власти и привилегиям те либеральные карьеристы, ловкачи и хапуги,
которые потом преуспели при Брежневе и вышли на поверхность. Поскольку эта
оргия приспособленчества, стяжательства и карьеризма происходила еще на
низших ступенях социальной иерархии и касалась ничтожных преимуществ, она
была особенно омерзительной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82