Но я это не думаю, я это чувствую… Он должен понять, должен использовать этот шанс. У нас может быть нормальная семья. Ведь мы так хорошо общались с ним, разговаривали… у нас было много хорошего. Иначе… будет плохо. И мне, и ему. Но ему будет хуже.
— Не понимаю, - сказала Иволга, - хоть убей - не понимаю тебя. Он же тебя предал. Потом, он… он же враг. И не просто. Арнис - ты же сама рассказывала… что он там делал с Арнисом? Ты же, вроде бы, сама его и нашла.
— Да, - Ильгет опустила голову, - да, но он ничего не делал. Он слабый. Его заставили воевать… охранять там… знаешь, он же совсем не военный человек. И он не садист по сути… Во всяком случае, причинять кому-то боль - это ему не доставляет удовольствия.
— Знаешь, Ильгет, извини… но если бы я оказалась в тот момент в твоем положении… если бы рядом был… да кто угодно из наших, связанный, в крови, если бы я видела, что кого-то из наших пытали… даже не из нашей декурии, неважно. Просто любого квиринца. Того, кто стоял бы рядом, я бы размазала по стенке. В буквальном смысле. И не спросила бы, делал он что-то, не делал… и кто бы это ни был - муж, сват, брат…
— Уверена, что нет, Иволга. Нет. Муж - ладно. А если брат, отец? Или представь, что это был бы твой сын?
— Ну ладно, ладно, не размазала бы тогда. Наверное. Просто набила бы морду, отправила в лагерь и больше никогда бы не разговаривала.
Ильгет долго, беспомощно молчала.
— Не знаю, - сказала она, - может быть, я не права. Я чувствую, что вот так уйти… бросить его - было бы неправильно. Иногда я уже хочу, чтобы у него опять появилась любовница… Это как сбросить ответственность. Но у него никого нет.
Тяжело уходить с Квирина летом, в самом начале июня, когда густо-зеленая звенящая листва еще не запылилась, и не просверкивает желтизной, когда так ласково море, и всеми соблазнами манит теплая Набережная. Тяжело уходить, зная, что вернешься лишь к холодам. Если, конечно, вообще вернешься.
Ильгет решила пойти пешком через всю кипарисовую аллею, от площади Тишины. Пита на этот раз не стал возражать. Он вообще как-то притих в последние дни, ничего от Ильгет не требовал и вел себя просто идеально.
Они молча шли по аллее, обрамленной темной строгой рамкой высоких, пиками взлетающих к небу кипарисов.
Час стоял ранний, и особого движения на аллее не было, лишь изредка навстречу Эйтлинам попадались эстарги и работники космодрома в бикрах, еще реже - люди в обычной одежде. Вскоре подошли к церкви Святого Квиринуса, неправдоподобно прекрасными белыми башнями вставшей слева от аллеи, чуть поодаль, за узорчатой светлой оградой. Ильгет лишь взглянула на церковь и по привычке хотела пройти мимо, чтобы не сердить Питу, но вдруг вспомнила, что сегодня - можно.
Сегодня можно быть искренней. Если он и разозлится - разлука все сгладит.
— Я зайду, - она искоса глянула на мужа. Пита кивнул.
— Да, конечно.
Сам он остался у ограды. Ильгет двинулась к церкви. Альвы с собой не было. Но это неважно. Ильгет вошла, перекрестилась. Поставила свечку перед Распятием, встала на колени и помолилась, почти без слов. Она не знала специальной молитвы - что говорят в таких случаях, да и не хотелось ничего говорить… Господи, помилуй! Господи, защити! Специально она попросила Святую Деву позаботиться об оставленном на Квирине Пите…
Ильгет вышла из церкви спокойная, умиротворенная. Вскинула на плечо сумку, зашагали дальше.
— Ты там… поосторожнее, - вдруг сказал Пита. Ильгет взглянула на него искоса. Горячая волна благодарности вдруг залила сердце: он любит меня! Он беспокоится обо мне!
— Постараюсь, - она нашла руку Питы, горячо сжала ее, - а ты не скучай. Только я тебе писать не смогу…
— Да из меня тоже… еще тот писатель.
Вскоре они вошли в здание космопорта. Ильгет бросила быстрый взгляд по сторонам… Вон Гэсс стоит с Мари, непривычно присмиревший и грустный. Мари смотрит в сторону. Дэцин разговаривает со своим приятелем-ско, Ильгет его смутно знала. Проводить и встретить на Квирине - это святое. Это очень тяжело, когда тебя никто не провожает. Или никто не встречает. У Дэцина, кажется, и родных-то нет, но друзья находятся всегда.
Ильгет поспешно повернулась к мужу. Взяла его за руки.
Самый родной… самый близкий человек. Да, друзья - это хорошо, но у них своя жизнь, свои семьи, своя любовь. А это - моя плоть. И снова рвать ее пополам и уходить… Но он всегда, всегда останется мне родным. Ильгет захотелось плакать. Она ткнулась носом в куртку Питы. Он прижал ее к себе и гладил по волосам.
— Я… люблю тебя, - прошептала она.
— Я знаю, - тихо ответил Пита.
Она замолчала. Как рассказать Пите все, что она чувствует сейчас?
Страшно, что больше она никогда не увидит Квирина, что жизнь вот сейчас кончится, и последнее хорошее, что она видит - вот этот сероватый гемопласт пола, и зеленые разлапистые ветви декоративных елей, и бесшумно скользящие транспортные тележки…
Но об этом нельзя говорить, табу. Никто об этом не говорит на прощание, ведь у тех, кто остается, тоже сердце разрывается… наверное. Неизвестно, насколько Пита переживает. Да нет, наверное, переживает все-таки. Кажется, даже побледнел. И такой молчаливый…
Страшно - что будет на Визаре. Как она справится, ведь задание на этот раз очень сложно.
Да нет, ему это тоже неинтересно, да и не знает он об этом ничего. Сейчас уже поздно начинать рассказ.
Ильгет поймала себя на том, что снова ищет какую-то тему для разговора.
— Ты извини, - вдруг вырвалось у нее.
— За что? - удивился Пита.
— Ну за то, что я оставляю тебя… так надолго.
Пита пожал плечами.
— Ну что поделаешь… если надо.
Помолчав, он сказал.
— Я пока тут займусь учебой. Майлик сказала, я буду готов скоро…
— Я всегда говорила, что ты талантливый человек! - воскликнула Ильгет, - так быстро здесь осваиваешься. Вот мне еще до звания учиться и учиться.
— Да ну, - отмахнулся Пита, - вернешься и сдашь.
— Я не хочу никуда улетать, - беспомощно сказала Ильгет. В этот миг ей действительно не хотелось ничего. Никого. Господи, да почему все это произошло? Проклятые сагоны… жили бы до сих пор спокойно с Питой на Ярне. Может, ребенка бы усыновили…
Не надо никакого Квирина. Никакой там карьеры, ни материальных удобств, даже звезд - и тех по-хорошему-то не надо. Только бы быть рядом со своим родным, близким человеком. Пусть даже не ладится что-то. Ну и что?
— "Гессар", - Дэцин выкрикнул название скультера, готового вылететь на Визар, - все в накопитель! Повторяю, "Гессар" в накопитель!
Ильгет качнулась и оторвалась от мужа. Быстро, не оборачиваясь на него, пошла к выходу.
Глава 6. Визар. Иная вера.
Дурных предзнаменований с утра было достаточно. Кавура Лакки разбила кувшин с остатками молока, Панторикс едва не прибил ее за это, пообещал вычесть стоимость кувшина из очередной награды, но ведь белую проклятую жидкость назад не загонишь. А еще квохтала рябая наседка, да так, будто эчер забрался в курятник. И всадник на черном аганке был первым, кто с утра проскакал мимо ворот. Не нужно быть тэйфином, чтобы предугадать беду при таких обстоятельствах.
Но поразмыслив, Панторикс решил не огорчаться, все не так уж просто. В последнее время он совсем запутался, привычные, от учителя полученные знания давали сбой, оказывались ненужными, а вот то, что твердил Ниньяпа… Панторикс до сих пор пребывал в ошеломлении оттого, что именно он, скромный тэйфин, еще молодой и ничего не достигший, удостоился такого внимания. Возможно, плохие приметы Ниньяпа объявил бы вздором, не стоящим внимания.
Панторикс удалился в кантарий, кавур Нэши привычно подал облачение, стал шнуровать на спине черный аслом, продев полосы под мышки. Нэши был чистокровный гэла, в отличие от других слуг Панторикса, его отец был продан за бедность, и Нэши давно уже стал правой рукой тэйфина, его ушами и глазами повсюду. Преданность - редкое качество. Ниньяпа тоже ценит преданность… Нэши возился со сложной шнуровкой и пересказывал вполголоса все то, что слышал он, и слышали те, кому он это поручал, во всем городке.
— Анада, я слышал, понесла от Щербатого, то, что понесла - совершенно точно, уже виден и живот, а что от Щербатого, таковы слухи, о досточтимый… Мун сказал, что не собирается продавать свою пару аганков, хочет, вроде бы, заняться разведением.
Панторикс не слушал кавура - нахмурился, и верный раб легко прочел его мысли. Все эти новости, недавно еще могущие заинтересовать хозяина, ныне превратились в ничто. Есть дела поважнее… Нэши знал, о чем хочет услышать хозяин. Но тянул, ибо ничего ободряющего, увы, сказать было нельзя.
— Ты слышал, проницательный, что две чужеземки, айталы, согласились на встречу с тобой, и хвастливо заверяют всех, что им ничего не стоит показать себя лучшими тэйфи, будто это возможно.
Панторикс отметил про себя, что Нэши перебирает слегка. Чужеземки - мысль о них свербила в его голове незаживающей раной уже десять малых кругов, но назвать их айталами, это пожалуй чересчур, слишком уж презренное слово, означающее недостойных приблуд не гэлланских кровей, приходящих вечером под ворота и продающих свое тело за еду и ночлег. Лайлы, вот они кто, чужестранки, уроженки дальних земель, тех, куда не заходил даже Тэйфин Мореплаватель, седьмой от Панторикса, но его же династии.
Панториксу вчера удалось увидеть лайл, и вправду, сами лица их - диковинка, кожа светла, как лик Феары, и удивительно светлы волосы, особенно у одной, да и весь облик иной, не сравнить ни с гэла, ни с иными близкоживущими народами. Панторикс знал и раньше, что на Лайане живут странные, на людей-то не похожие народы, и Тэйфин Мореплаватель оставил свои записи, где говорилось о светлокожих и светловолосых людях с широкими глазами, похожими на лужицы прозрачной воды. Но никогда он не слышал, что лайские племена так сведущи в волшебстве, наоборот, знал, что с гэла, с настоящими тэйфинами во всем мире никто не может сравниться, да кому же еще Ниннай Акос дал подлинную силу, как не своему любимому творению, гэла.
Впрочем, это мы еще посмотрим… скорее всего, слухи о силе лайл преувеличены.
— Посмотрим, - процедил он сквозь зубы, - подготовь все необходимое, после полудня я должен встретиться с ними.
Сердце совершило скачок при мысли, что уже сегодня… Для всех тэйфин всемогущ и велик, но сам-то он хорошо знает предел своей силы. И если этот предел у лайл окажется дальше - кто спасет тэйфина от забвения и презрения толпы?
— Ждут ли сегодня посетители? - задал он обычный вопрос. Нэши сморщился.
— Две крестьянки, проницательный…
— Подождут, - решил Панторикс, - подашь завтрак через две средних доли.
— Повинуюсь, проницательный, - Нэши склонил голову, пятясь, вышел. Панторикс поддернул складки черно-белого облачения. Широким шагом вышел в Теннарий, святую святых, ни одному кавуру нет входа сюда, кроме как один раз во Время, для чистки и уборки под присмотром тэйфина. Теннарий, впрочем, невелик, шкаф со священными предметами (надо будет отобрать и отложить для Нэши то, что пригодится сегодня в этом нелепом, навязанном состязании с чужеземками), священное ложе и треножник с вечно тлеющим углем. Панторикс привычно поворошил уголь, добавил свежачка, щепок, бледный огонек заплясал над треножником. Панторикс проделал необходимые жесты, провел ладонями над огнем. Пальцы ощутили знакомое с детства святое тепло. Панторикс достал из шкафа сундучок со священным порошком анкилы, бросил в огонь желтоватую щепотку. Потянулась струйка темного дыма. Панторикс в совершенстве с детства знал, как применять анкилу, чуть больше - и ты погрузишься в освященный пророческий сон, чуть меньше, вот как сейчас, обретешь способность слышать нинья теннар, совсем чуть-чуть, только для настроя и благоговения, для приношений духам… только тэйфину доступна эта радость. В прежние благословенные времена жили целые роды тэйфинов, теперь же благодать не наследуется, а передается ученикам, и как итог - Панторикс один на всю Агрену. Только для него священная анкила, да еще для тех, кого приносят дважды в год в жертву Акосу, дабы они ушли в мир иной счастливыми, не зная боли и страха.
Панторикс вдохнул горький свежий дым. Затянулся. Раскинув полы облачения, опустился на священное ложе. Наступало то самое, хорошо знакомое с детства состояние, будто ты здесь и не здесь, будто тело твое, тяжелое и неповоротливое, возлежит на вполне осязаемом ложе, а стремительный дух без глаз и ушей уже летит где-то в неведомых сферах. Важно для тэйфина уметь входить в это состояние, может быть, важнее всего, и Панторикс умел это лучше, чем его учитель, чем вся, видимо, его династия, ибо только он удостоился…
"Приветствую, Панторикс".
Ниньяпа всегда звал его по имени, был дерзок и непочтителен, язык его - как жало змеи. Но общение с Ниньяпой - великое благо, ради него и не такое унижение можно вытерпеть. Только бы Дух не оставил тэйфина…
"Высокосияющий, светлейший Ниньяпа, как счастлив твой недостойный раб…"
Панторикс не произносил вслух этих слов, они рождались в его голове, точно так же, как и ответы Ниньяпы, но спутать эти последние с собственными мыслями было никак невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Не понимаю, - сказала Иволга, - хоть убей - не понимаю тебя. Он же тебя предал. Потом, он… он же враг. И не просто. Арнис - ты же сама рассказывала… что он там делал с Арнисом? Ты же, вроде бы, сама его и нашла.
— Да, - Ильгет опустила голову, - да, но он ничего не делал. Он слабый. Его заставили воевать… охранять там… знаешь, он же совсем не военный человек. И он не садист по сути… Во всяком случае, причинять кому-то боль - это ему не доставляет удовольствия.
— Знаешь, Ильгет, извини… но если бы я оказалась в тот момент в твоем положении… если бы рядом был… да кто угодно из наших, связанный, в крови, если бы я видела, что кого-то из наших пытали… даже не из нашей декурии, неважно. Просто любого квиринца. Того, кто стоял бы рядом, я бы размазала по стенке. В буквальном смысле. И не спросила бы, делал он что-то, не делал… и кто бы это ни был - муж, сват, брат…
— Уверена, что нет, Иволга. Нет. Муж - ладно. А если брат, отец? Или представь, что это был бы твой сын?
— Ну ладно, ладно, не размазала бы тогда. Наверное. Просто набила бы морду, отправила в лагерь и больше никогда бы не разговаривала.
Ильгет долго, беспомощно молчала.
— Не знаю, - сказала она, - может быть, я не права. Я чувствую, что вот так уйти… бросить его - было бы неправильно. Иногда я уже хочу, чтобы у него опять появилась любовница… Это как сбросить ответственность. Но у него никого нет.
Тяжело уходить с Квирина летом, в самом начале июня, когда густо-зеленая звенящая листва еще не запылилась, и не просверкивает желтизной, когда так ласково море, и всеми соблазнами манит теплая Набережная. Тяжело уходить, зная, что вернешься лишь к холодам. Если, конечно, вообще вернешься.
Ильгет решила пойти пешком через всю кипарисовую аллею, от площади Тишины. Пита на этот раз не стал возражать. Он вообще как-то притих в последние дни, ничего от Ильгет не требовал и вел себя просто идеально.
Они молча шли по аллее, обрамленной темной строгой рамкой высоких, пиками взлетающих к небу кипарисов.
Час стоял ранний, и особого движения на аллее не было, лишь изредка навстречу Эйтлинам попадались эстарги и работники космодрома в бикрах, еще реже - люди в обычной одежде. Вскоре подошли к церкви Святого Квиринуса, неправдоподобно прекрасными белыми башнями вставшей слева от аллеи, чуть поодаль, за узорчатой светлой оградой. Ильгет лишь взглянула на церковь и по привычке хотела пройти мимо, чтобы не сердить Питу, но вдруг вспомнила, что сегодня - можно.
Сегодня можно быть искренней. Если он и разозлится - разлука все сгладит.
— Я зайду, - она искоса глянула на мужа. Пита кивнул.
— Да, конечно.
Сам он остался у ограды. Ильгет двинулась к церкви. Альвы с собой не было. Но это неважно. Ильгет вошла, перекрестилась. Поставила свечку перед Распятием, встала на колени и помолилась, почти без слов. Она не знала специальной молитвы - что говорят в таких случаях, да и не хотелось ничего говорить… Господи, помилуй! Господи, защити! Специально она попросила Святую Деву позаботиться об оставленном на Квирине Пите…
Ильгет вышла из церкви спокойная, умиротворенная. Вскинула на плечо сумку, зашагали дальше.
— Ты там… поосторожнее, - вдруг сказал Пита. Ильгет взглянула на него искоса. Горячая волна благодарности вдруг залила сердце: он любит меня! Он беспокоится обо мне!
— Постараюсь, - она нашла руку Питы, горячо сжала ее, - а ты не скучай. Только я тебе писать не смогу…
— Да из меня тоже… еще тот писатель.
Вскоре они вошли в здание космопорта. Ильгет бросила быстрый взгляд по сторонам… Вон Гэсс стоит с Мари, непривычно присмиревший и грустный. Мари смотрит в сторону. Дэцин разговаривает со своим приятелем-ско, Ильгет его смутно знала. Проводить и встретить на Квирине - это святое. Это очень тяжело, когда тебя никто не провожает. Или никто не встречает. У Дэцина, кажется, и родных-то нет, но друзья находятся всегда.
Ильгет поспешно повернулась к мужу. Взяла его за руки.
Самый родной… самый близкий человек. Да, друзья - это хорошо, но у них своя жизнь, свои семьи, своя любовь. А это - моя плоть. И снова рвать ее пополам и уходить… Но он всегда, всегда останется мне родным. Ильгет захотелось плакать. Она ткнулась носом в куртку Питы. Он прижал ее к себе и гладил по волосам.
— Я… люблю тебя, - прошептала она.
— Я знаю, - тихо ответил Пита.
Она замолчала. Как рассказать Пите все, что она чувствует сейчас?
Страшно, что больше она никогда не увидит Квирина, что жизнь вот сейчас кончится, и последнее хорошее, что она видит - вот этот сероватый гемопласт пола, и зеленые разлапистые ветви декоративных елей, и бесшумно скользящие транспортные тележки…
Но об этом нельзя говорить, табу. Никто об этом не говорит на прощание, ведь у тех, кто остается, тоже сердце разрывается… наверное. Неизвестно, насколько Пита переживает. Да нет, наверное, переживает все-таки. Кажется, даже побледнел. И такой молчаливый…
Страшно - что будет на Визаре. Как она справится, ведь задание на этот раз очень сложно.
Да нет, ему это тоже неинтересно, да и не знает он об этом ничего. Сейчас уже поздно начинать рассказ.
Ильгет поймала себя на том, что снова ищет какую-то тему для разговора.
— Ты извини, - вдруг вырвалось у нее.
— За что? - удивился Пита.
— Ну за то, что я оставляю тебя… так надолго.
Пита пожал плечами.
— Ну что поделаешь… если надо.
Помолчав, он сказал.
— Я пока тут займусь учебой. Майлик сказала, я буду готов скоро…
— Я всегда говорила, что ты талантливый человек! - воскликнула Ильгет, - так быстро здесь осваиваешься. Вот мне еще до звания учиться и учиться.
— Да ну, - отмахнулся Пита, - вернешься и сдашь.
— Я не хочу никуда улетать, - беспомощно сказала Ильгет. В этот миг ей действительно не хотелось ничего. Никого. Господи, да почему все это произошло? Проклятые сагоны… жили бы до сих пор спокойно с Питой на Ярне. Может, ребенка бы усыновили…
Не надо никакого Квирина. Никакой там карьеры, ни материальных удобств, даже звезд - и тех по-хорошему-то не надо. Только бы быть рядом со своим родным, близким человеком. Пусть даже не ладится что-то. Ну и что?
— "Гессар", - Дэцин выкрикнул название скультера, готового вылететь на Визар, - все в накопитель! Повторяю, "Гессар" в накопитель!
Ильгет качнулась и оторвалась от мужа. Быстро, не оборачиваясь на него, пошла к выходу.
Глава 6. Визар. Иная вера.
Дурных предзнаменований с утра было достаточно. Кавура Лакки разбила кувшин с остатками молока, Панторикс едва не прибил ее за это, пообещал вычесть стоимость кувшина из очередной награды, но ведь белую проклятую жидкость назад не загонишь. А еще квохтала рябая наседка, да так, будто эчер забрался в курятник. И всадник на черном аганке был первым, кто с утра проскакал мимо ворот. Не нужно быть тэйфином, чтобы предугадать беду при таких обстоятельствах.
Но поразмыслив, Панторикс решил не огорчаться, все не так уж просто. В последнее время он совсем запутался, привычные, от учителя полученные знания давали сбой, оказывались ненужными, а вот то, что твердил Ниньяпа… Панторикс до сих пор пребывал в ошеломлении оттого, что именно он, скромный тэйфин, еще молодой и ничего не достигший, удостоился такого внимания. Возможно, плохие приметы Ниньяпа объявил бы вздором, не стоящим внимания.
Панторикс удалился в кантарий, кавур Нэши привычно подал облачение, стал шнуровать на спине черный аслом, продев полосы под мышки. Нэши был чистокровный гэла, в отличие от других слуг Панторикса, его отец был продан за бедность, и Нэши давно уже стал правой рукой тэйфина, его ушами и глазами повсюду. Преданность - редкое качество. Ниньяпа тоже ценит преданность… Нэши возился со сложной шнуровкой и пересказывал вполголоса все то, что слышал он, и слышали те, кому он это поручал, во всем городке.
— Анада, я слышал, понесла от Щербатого, то, что понесла - совершенно точно, уже виден и живот, а что от Щербатого, таковы слухи, о досточтимый… Мун сказал, что не собирается продавать свою пару аганков, хочет, вроде бы, заняться разведением.
Панторикс не слушал кавура - нахмурился, и верный раб легко прочел его мысли. Все эти новости, недавно еще могущие заинтересовать хозяина, ныне превратились в ничто. Есть дела поважнее… Нэши знал, о чем хочет услышать хозяин. Но тянул, ибо ничего ободряющего, увы, сказать было нельзя.
— Ты слышал, проницательный, что две чужеземки, айталы, согласились на встречу с тобой, и хвастливо заверяют всех, что им ничего не стоит показать себя лучшими тэйфи, будто это возможно.
Панторикс отметил про себя, что Нэши перебирает слегка. Чужеземки - мысль о них свербила в его голове незаживающей раной уже десять малых кругов, но назвать их айталами, это пожалуй чересчур, слишком уж презренное слово, означающее недостойных приблуд не гэлланских кровей, приходящих вечером под ворота и продающих свое тело за еду и ночлег. Лайлы, вот они кто, чужестранки, уроженки дальних земель, тех, куда не заходил даже Тэйфин Мореплаватель, седьмой от Панторикса, но его же династии.
Панториксу вчера удалось увидеть лайл, и вправду, сами лица их - диковинка, кожа светла, как лик Феары, и удивительно светлы волосы, особенно у одной, да и весь облик иной, не сравнить ни с гэла, ни с иными близкоживущими народами. Панторикс знал и раньше, что на Лайане живут странные, на людей-то не похожие народы, и Тэйфин Мореплаватель оставил свои записи, где говорилось о светлокожих и светловолосых людях с широкими глазами, похожими на лужицы прозрачной воды. Но никогда он не слышал, что лайские племена так сведущи в волшебстве, наоборот, знал, что с гэла, с настоящими тэйфинами во всем мире никто не может сравниться, да кому же еще Ниннай Акос дал подлинную силу, как не своему любимому творению, гэла.
Впрочем, это мы еще посмотрим… скорее всего, слухи о силе лайл преувеличены.
— Посмотрим, - процедил он сквозь зубы, - подготовь все необходимое, после полудня я должен встретиться с ними.
Сердце совершило скачок при мысли, что уже сегодня… Для всех тэйфин всемогущ и велик, но сам-то он хорошо знает предел своей силы. И если этот предел у лайл окажется дальше - кто спасет тэйфина от забвения и презрения толпы?
— Ждут ли сегодня посетители? - задал он обычный вопрос. Нэши сморщился.
— Две крестьянки, проницательный…
— Подождут, - решил Панторикс, - подашь завтрак через две средних доли.
— Повинуюсь, проницательный, - Нэши склонил голову, пятясь, вышел. Панторикс поддернул складки черно-белого облачения. Широким шагом вышел в Теннарий, святую святых, ни одному кавуру нет входа сюда, кроме как один раз во Время, для чистки и уборки под присмотром тэйфина. Теннарий, впрочем, невелик, шкаф со священными предметами (надо будет отобрать и отложить для Нэши то, что пригодится сегодня в этом нелепом, навязанном состязании с чужеземками), священное ложе и треножник с вечно тлеющим углем. Панторикс привычно поворошил уголь, добавил свежачка, щепок, бледный огонек заплясал над треножником. Панторикс проделал необходимые жесты, провел ладонями над огнем. Пальцы ощутили знакомое с детства святое тепло. Панторикс достал из шкафа сундучок со священным порошком анкилы, бросил в огонь желтоватую щепотку. Потянулась струйка темного дыма. Панторикс в совершенстве с детства знал, как применять анкилу, чуть больше - и ты погрузишься в освященный пророческий сон, чуть меньше, вот как сейчас, обретешь способность слышать нинья теннар, совсем чуть-чуть, только для настроя и благоговения, для приношений духам… только тэйфину доступна эта радость. В прежние благословенные времена жили целые роды тэйфинов, теперь же благодать не наследуется, а передается ученикам, и как итог - Панторикс один на всю Агрену. Только для него священная анкила, да еще для тех, кого приносят дважды в год в жертву Акосу, дабы они ушли в мир иной счастливыми, не зная боли и страха.
Панторикс вдохнул горький свежий дым. Затянулся. Раскинув полы облачения, опустился на священное ложе. Наступало то самое, хорошо знакомое с детства состояние, будто ты здесь и не здесь, будто тело твое, тяжелое и неповоротливое, возлежит на вполне осязаемом ложе, а стремительный дух без глаз и ушей уже летит где-то в неведомых сферах. Важно для тэйфина уметь входить в это состояние, может быть, важнее всего, и Панторикс умел это лучше, чем его учитель, чем вся, видимо, его династия, ибо только он удостоился…
"Приветствую, Панторикс".
Ниньяпа всегда звал его по имени, был дерзок и непочтителен, язык его - как жало змеи. Но общение с Ниньяпой - великое благо, ради него и не такое унижение можно вытерпеть. Только бы Дух не оставил тэйфина…
"Высокосияющий, светлейший Ниньяпа, как счастлив твой недостойный раб…"
Панторикс не произносил вслух этих слов, они рождались в его голове, точно так же, как и ответы Ниньяпы, но спутать эти последние с собственными мыслями было никак невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73