– У моей жены, – сказал он, – маленькая смешная родинка за левым ухом. У тебя ведь такой нет?
– Конечно, нет.
– Поверни-ка голову, дай взглянуть.
– Я уже сказала тебе – родинки у меня нет.
– Все равно я хочу в этом убедиться.
Он медленно обошел вокруг кровати.
– Сиди на месте, – сказал он. – Прошу тебя, не двигайся.
Он медленно приближался к ней, не спуская с нее глаз, и в уголках его рта появилась улыбка.
Женщина подождала, пока он не приблизился совсем близко, и тогда резко, так резко, что он даже не успел увернуться, с силой ударила его по лицу. И когда он сел на кровать и начал плакать, она взяла у него из рук нож и быстро вышла из комнаты. Спустившись по лестнице вниз, она направилась в гостиную, туда, где стоял телефон.
Моя любимая, голубка моя
Есть у меня давняя привычка вздремнуть после ленча. Обычно я устраиваюсь в гостиной в кресле, подкладываю подушку под голову, ноги кладу на небольшую квадратную, обитую кожей скамеечку и читаю что-нибудь, покуда не засыпаю.
В ту пятницу я сидел в кресле, как всегда уютно расположившись, и держал в руках свою любимую книгу "Бабочки-однодневки" Даблдея и Вествуда, когда моя жена, никогда не отличавшаяся молчаливостью, заговорила, приподнявшись на диване, который стоял напротив моего кресла.
– Эти двое, – спросила она, – в котором часу они должны приехать?
Я не отвечал, поэтому она повторила свой вопрос громче.
Я вежливо ответил ей, что не знаю.
– Они мне совсем не нравятся, – продолжала она. – Особенно он.
– Хорошо, дорогая.
– Артур, я сказала, что они мне совсем не нравятся.
Я опустил книгу и взглянул на жену. Закинув ноги на спинку дивана, она листала журнал мод.
– Мы ведь только раз их и видели, – возразил я.
– Ужасный тип, просто ужасный. Без конца рассказывает анекдоты, или какие-то там истории, или еще что-то.
– Я уверен, ты с ними поладишь, дорогая.
– Она тоже хороша. Когда, по-твоему, они явятся?
Я отвечал, что они должны приехать около шести часов.
– А тебе они разве не кажутся ужасными? – спросила она, ткнув в мою сторону пальцем.
– Видишь ли...
– Они до того ужасны, что хуже некуда.
– Мы ведь уже не можем им отказать, Памела.
– Хуже просто некуда, – повторила она.
– Тогда зачем ты их пригласила? – выпалил я и тотчас же пожалел, ибо я взял себе за правило – никогда, если можно, не провоцировать жену.
Наступила пауза, в продолжение которой я наблюдал за выражением ее лица, дожидаясь ответа. Это крупное белое лицо казалось мне иногда таким необычным и притягательным, что я, случалось, предпринимал усилия, чтобы оторвать от него взгляд. В иные вечера, когда она сидела за вышивкой или рисовала свои затейливые цветочки, лицо ее каменело и начинало светиться какой-то таинственной внутренней силой, не поддающейся описанию, и я сидел, не в силах отвести от него взгляд, хотя и делал при этом вид, будто читаю. Да вот и сейчас, в эту самую минуту, я должен признаться, что в этой женщине было что-то волшебное, с этой ее кислой миной, прищуренными глазами, наморщенным лбом, недовольно вздернутым носиком, что-то прекрасное, я бы сказал – величавое. И еще про нее надо добавить, что она такая высокая, гораздо выше меня, хотя сегодня, когда ей пошел пятьдесят первый год, думаю, лучше сказать "большая", чем "высокая".
– Тебе отлично известно, зачем я их пригласила, – резко ответила она. – Чтобы сразиться в бридж, вот и все. Играют они просто здорово, к тому же на приличные ставки.
Она подняла глаза и увидела, что я внимательно смотрю на нее.
– Ты ведь, наверное, и сам так думаешь, не правда ли?
– Ну конечно, я...
– Артур, не будь кретином.
– Я встречался с ними только однажды и должен признаться, что они довольно милые люди.
– Такое можно про любого идиота сказать.
– Памела, прошу тебя... пожалуйста. Давай не будем вести разговор в таком тоне.
– Послушай, – сказала она, хлопнув журналом о колени, – ты же не хуже меня знаешь, что это за люди. Два самодовольных дурака, которые полагают, что можно напроситься в любой дом только потому, что они неплохо играют в бридж.
– Уверен, ты права, дорогая, но вот чего я никак не возьму в толк, так это...
– Еще раз говорю тебе – я их пригласила, чтобы хоть раз сыграть приличную партию в бридж. Нет у меня больше сил играть со всякими раззявами. И все равно не могу примириться с тем, что эти ужасные люди будут в моем доме.
– Я тебя понимаю, дорогая, но не слишком ли теперь поздно...
– Артур!
– Да?
– Почему ты всегда споришь со мной? Ты же испытываешь к ним не меньшую неприязнь, и ты это знаешь.
– По-моему, тебе не стоит так волноваться, Памела. Да и потом, мне показалось, что это воспитанные молодые люди, с хорошими манерами.
– Артур, к чему этот высокопарный слог?
Она глядела на меня широко раскрытыми глазами, и, чтобы укрыться от ее сурового взора (иногда мне становилось от него не по себе), я поднялся и направился к французскому окну, которое выходило в сад.
Трава на большой покатой лужайке перед домом была недавно подстрижена, и по газону тянулись светлые и темно-зеленые полосы. В дальнем конце наконец-то зацвели два ракитника, и длинные золотые цепочки ярко выделялись на фоне растущих позади них деревьев. Распустились и розы, и ярко-красные бегонии, и на цветочном бордюре зацвели все мои любимые гибридные люпины, колокольчики, дельфиниумы, турецкие гвоздики и большие бледные ароматные ирисы. Кто-то из садовников возвращался по дорожке после обеда. За деревьями была видна крыша его домика, а за ним дорожка вела через железные ворота к Кентербери-роуд.
Дом моей жены. Ее сад. Как здесь замечательно! Как покойно! Если бы только Памела чуть-чуть поменьше тревожилась о моем благополучии, пореже старалась бы сделать мне что-то приятное в ущерб собственным интересам, тогда все было бы божественно. Поверьте, я не хочу, чтобы у вас создалось впечатление, будто я не люблю ее – я обожаю самый воздух, которым она дышит, – или не могу совладать с ней, или не хозяин самому себе. Я лишь хочу сказать, что то, как она себя ведет, временами меня чуточку раздражает. К примеру, все эти ее повадки. Как бы мне хотелось, чтобы она от них отказалась, особенно от манеры тыкать в меня пальцем, чтобы подчеркнуть сказанное. Должен признать, что роста я довольно небольшого, и подобный жест, не в меру употребляемый человеком вроде моей жены, может подействовать устрашающе. Иногда мне трудно убедить себя в том, что она женщина невластная.
– Артур! – крикнула она. – Иди-ка сюда.
– Что такое?
– Мне пришла в голову потрясающая мысль. Иди же сюда.
Я подошел к дивану, на котором она возлежала.
– Послушай-ка, – сказала она, – хочешь немного посмеяться?
– Посмеяться?
– Над Снейпами.
– Что еще за Снейпы?
– Очнись, – сказала она. – Генри и Сэлли Снейп. Наши гости.
– Ну?
– Слушай. Я тут лежала и думала, что это за ужасные люди... и как они себя ужасно ведут... он – со своими шутками, и она – точно какая-нибудь помирающая от любви воробьиха...
Она помолчала, плутовато улыбаясь, и я почему-то подумал, что вот сейчас она произнесет нечто страшное.
– Что ж, если они себя так ведут в нашем присутствии, то каковы же они должны быть, когда остаются наедине?
– Погоди-ка, Памела...
– Артур, не будь дураком. Давай сегодня посмеемся немного, хотя бы раз от души посмеемся.
Она приподнялась на диване, лицо ее неожиданно засветилось каким-то безрассудством, рот слегка приоткрылся, и она глядела на меня своими круглыми серыми глазами, причем в каждом медленно загоралась искорка.
– Почему бы нет?
– Что ты затеяла?
– Это же очевидно. Неужели ты не понимаешь?
– Нет, не понимаю.
– Нам нужно лишь спрятать микрофон в их комнате.
Должен признаться, я ожидал чего-то более неприятного, но, когда она произнесла это, был так поражен, что не нашелся, что ответить.
– Именно так и сделаем, – сказала она.
– Да ты что! – воскликнул я. – Ну уж нет. Погоди минуту. На это ты не пойдешь.
– Почему?
– Более гнусного ничего и придумать нельзя. Это все равно что... все равно что... подслушивать у дверей или читать чужие письма, только гораздо хуже. Ты серьезно говоришь?
– Конечно, серьезно.
Я знал, как сильно моя жена не любит, когда ей возражают, но иногда ощущал необходимость заявить свои права, хотя и понимал, что чрезмерно при этом рискую.
– Памела, – резко возразил я, – я запрещаю тебе делать это!
Она спустила ноги с дивана.
– Артур, кем это ты прикидываешься? Я тебя просто не понимаю.
– Меня понять несложно.
– Что за чепуху ты несешь? Сколько раз ты проделывал штуки похуже этой.
– Никогда!
– О да, еще как проделывал! Что это тебе вдруг взбрело в голову, будто ты лучше меня?
– Ничего подобного я никогда не делал.
– Хорошо, мой мальчик, – сказала она и навела на меня палец, точно револьвер. – Что ты скажешь насчет твоего поведения у Милфордов в Рождество? Помнишь? Ты так смеялся, что я вынуждена была закрыть тебе рот рукой, чтобы они нас не услышали. Что скажешь?
– Это другое, – сказал я. – Это было не в нашем доме. И они не были нашими гостями.
– А какая разница?
Она сидела, глядя на меня, и подбородок ее начал презрительно подниматься.
– Ведешь себя, как эдакий напыщенный лицемер, – сказала она. – Что это с тобой происходит?
– Видишь ли, Памела, я действительно думаю, что это гнусно. Я правда так думаю.
– Но послушай, Артур. Я человек мерзкий. Да и ты тоже – где-то в глубине души. Поэтому мы и находим общий язык.
– Впервые слышу такую чепуху.
– Вот если бы ты вдруг задумал стать совершенно другим человеком – тогда другое дело.
– Давай прекратим весь этот разговор, Памела.
– Послушай, – продолжала она, – если ты действительно решил измениться, то что же мне остается делать?
– Ты не понимаешь, что говоришь.
– Артур, и как только такой хороший человек, как ты, может иметь дело с гадюкой?
Я медленно опустился в кресло, стоявшее против дивана; она не спускала с меня глаз. Женщина она большая, с крупным белым лицом, и, когда она глядела на меня сурово – вот прямо как сейчас, – я, как бы это сказать?.. погружался в нее, точно утопал в ней как в ушате со сливками.
– Ты серьезно обо всей этой затее с микрофоном?
– Ну конечно. Самое время немного посмеяться. Ну же, Артур. Не будь таким деликатным.
– Это нечестно, Памела.
– Это так же честно, – она снова выставила палец, – так же честно, как и в том случае, когда ты вынул из сумочки Мэри Проберт ее письма и прочитал их от начала до конца.
– Этого нам не нужно было делать.
– Нам?
– Но ведь ты их потом тоже читала, Памела?
– Это никому нисколько не повредило. Ты тогда так сказал. А эта затея ничем не хуже.
– А как бы тебе понравилось, если бы кто-то с тобой такое проделал?
– Да как бы я могла возмущаться, если б не знала, что за моей спиной что-то происходит? Ну же, Артур. Не будь таким застенчивым.
– Мне нужно подумать.
– Может, великий радиоинженер не знает, как соединить микрофон с динамиком?
– Проще простого.
– Ну так действуй. Действуй же.
– Я подумаю и потом дам тебе ответ.
– На это у нас нет времени. Они могут явиться в любую минуту.
– Тогда я не буду этого делать. Я не хочу, чтобы меня застукали за этим занятием.
– Если они явятся, прежде чем ты закончишь, я просто попридержу их здесь. Ничего страшного. А сколько, кстати, времени?
Было почти три часа.
– Они едут из Лондона, – сказала она, – а уж отбудут никак не раньше чем после ленча. У тебя много времени.
– Куда ты намерена их поселить?
– В большую желтую комнату в конце коридора. Это ведь не слишком далеко?
– Думаю, что-то можно сделать.
– Да, и вот еще что, – сказала она, – а куда ты поставишь динамик?
– Я не говорил, что собираюсь это сделать.
– Бог ты мой! – вскричала она. – Посмотрел бы кто-нибудь на тебя. Видел бы ты свое лицо. Ты даже порозовел и весь горишь, так тебе не терпится приступить к делу. Поставь динамик к нам в спальню – почему бы и нет? Да приступай же, и поживее.
Я заколебался. Я всегда проявлял нерешительность, когда она приказывала мне что-то сделать, вместо того чтобы вежливо попросить.
– Не нравится мне все это, Памела.
Но она уже ничего не говорила, а просто сидела, совершенно не двигаясь, и глядела на меня. На лице ее застыло обреченное выражение, будто она стояла в длинной очереди. По опыту я знал, что это дурной знак. Она была точно граната, из которой выдернули чеку, и должно лишь пройти какое-то время, прежде чем – бах! – она взорвется. Мне показалось, что в наступившей тишине я слышу, как тикает механизм.
Поэтому я тихо поднялся, пошел в мастерскую, взял микрофон и полторы сотни футов провода. Теперь, когда ее не было рядом, я, должен признаться, и сам начал испытывать какое-то волнение, а в кончиках пальцев ощутил приятное покалывание. Ничего особенного, поверьте, со мной не происходило – правда, ничего особенного. Черт побери, да нечто подобное я каждый день испытываю, когда по утрам раскрываю газету, чтобы убедиться, как падают в цене кое-какие из многочисленных акций моей жены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113