ваше свидетельство о рождении; ваш военный билет.
Леон, думая об этой кипе бумаг, печатей и подписей, вытер взмокший лоб.
Человек прямой и простодушный, он подумал: «Ну и ну! Боже милостивый, сколько хлопот для того, чтобы добрый труженик мог связать жизнь с доброй труженицей!»
В Америке или в Англии двум любящим молодым людям достаточно лишь предстать перед официальным лицом и сказать: «Соедините нас!»
И — дело сделано, без помех, препятствий, писанины, беготни, денежных затрат, без потери времени. Подобная простота процедуры не мешает английской или американской семье быть крепко спаянной, всеми уважаемой ячейкой общества, не препятствует иметь детей, получающихся у них ничуть не хуже наших.
Конторщик, привыкший к тому, как в испуге отшатываются от него все желающие вступить в брак при оглашении списка требуемых документов, злорадно ухмылялся и думал: «Когда ты обегаешь все эти мэрии да архивы, я прекраснейшим образом и без труда изыщу какую-нибудь зацепку и заставлю тебя начать все сначала. Ишь ты, жениться он надумал! Ты у меня много километров избегаешь и гербовую бумагу жрать будешь!»
Леон ушел в ярости. И, направляясь к невесте, говорил себе: «Ну, не абсурд ли это?! Я ведь у вас, идиоты, требую лишь того, о чем, узнав о нашей любви, вы сами должны бы радеть. Нам нужно ваше согласие на то, чтобы рожать детей, когда так просто было бы заключить наш брак на основе взаимного согласия! Свободно заключенный союз, жажда двух чистых сердец соединиться, любить, соблюдать друг другу верность!.. Да плевал бы я на этого смехотворного господина мэра с его трехцветной перевязью! С чего это он должен разрешать или не разрешать нам с Мими жить вместе! Но он, видите ли, блюдет мораль, и только росчерком его пера наши дети будут законнорожденными!»
Если бы речь шла о нем одном, юноша прекрасно бы обошелся безо всяких формальностей. Но он не хотел отпугнуть Мими, в глубине души рассуждавшую точно так же. А еще больше он не желал задеть щепетильность ее матери, которая, как он полагал, придерживалась старорежимных правил и хранила верность предрассудкам.
Леон понятия не имел о том, что у этой замечательной женщины есть единственное больное место. Он не знал, что ее безупречная вдовья жизнь началась с того самого дня, как один негодяй обесчестил и бросил ее.
Когда юноша пришел обедать, он, по понятным причинам, был взволнован и, поведав будущей теще, какую уйму формальностей им придется выполнить, добавил:
— Меня утешает лишь, что всю эту дурацкую процедуру должен проделать не только жених, но и невеста. Я перед вами для того, чтобы избавить вас от всех этих хлопот, матушка Казен!
И несчастная женщина, понимая, что ее горестная тайна будет разоблачена, побледнела и подумала: «Пресвятой Боже, вот то, чего я так боялась!»
ГЛАВА 20
Матушка Казен всю ночь ворочалась с боку на бок, думая: вскоре Мими узнает о том, что она незаконнорожденная. Она спрашивала себя: что-то подумает о ней Леон, боялась постыдного признания, которое ей придется сделать, опасалась, что его уважение к ней поколеблется либо вовсе исчезнет.
Тихонько плача, укрывшись с головой одеялом, чтобы не услышала дочь, бедная женщина шептала:
— Господи, Господи, а что, если он примет меня за одну из любительниц заводить интрижки?.. Что, если перенесет на Мими тень позора ее матери?
На следующее утро, после бессонной ночи, пользуясь тем, что дочь ушла закупать провизию для обеда, она отважилась на решительный разговор с Леоном.
Он явился веселый, как всегда, и, расцеловав старуху в обе щеки, постарался разогнать ее мрачное настроение.
Но вместо того, чтобы проясниться лицом и улыбнуться юноше, как это было всегда, она стала еще пасмурней, возле губ залегла горестная складка, а из глаз выкатились две крупные слезы.
Ничто так не раздирает душу, как молчаливое горе. Крики и рыдания все же облегчают сердце…
Леон опешил, увидя, как слезы брызнули из покрасневших за бессонную ночь глаз матушки Казен. Он взял ее руки в свои и, низко склонясь над больной, стал утешать ее голосом, дрожащим от неподдельного сочувствия, полным истинно сыновней любви:
— Матушка, дорогая! Добрая моя матушка Казен, что с вами? Скажите, какое тайное горе вас так гложет? Во имя моей любви к Мими, скажите мне все без утайки. Вы же знаете, как я отношусь к вам.
Послышалось громкое рыдание, и, разом покончив со всеми колебаниями, женщина стала изливать ему душу:
— Да, вы должны все знать… Мою позорную тайну… Закон скоро вас оповестит…
— О каком позоре вы говорите, матушка? Ни к вам, ни к Мими это слово не имеет ни малейшего касательства!
— Нет, имеет. Во всяком случае ко мне, уже так давно несущей на себе клеймо позора! Ох, бедная я, горемычная! Леон, мальчик мой дорогой, не судите меня строго!..
О Господи, как ужасно в этом признаваться… Мими — дитя без отца… А я… а я — мать-одиночка… Потому что так называют женщин, ставших матерью без мужа…
У Леона вырвался глубокий вздох облегчения.
Видя, какие страдания переживает матушка Казен, какие мучительные колебания предшествовали ее исповеди, он подумал уж было, не запятнано ли чем-либо их имя.
Он гордо и в то же время сердечно улыбнулся и ласково ответил ей:
— Вы стали жертвой непорядочного человека или фатального стечения обстоятельств. Тем хуже для подлого соблазнителя, раз он недооценил вас. А что касается обстоятельств, то от судьбы не уйдешь, кто посмеет осуждать ее жертв?
— О, дитя мое… Дорогое дитя, как вы добры!
— Я люблю вас и почитаю, как родную мать. И никогда не позволил бы себе судить вас, такую преданную и самоотверженную, с кем жизнь обошлась так неласково…
— Леон, сынок, ты узнаешь все!
— А зачем? Это печальная история об обманутой любви, о человеке, изменившем своему слову. Теперь я могу воссоздать вашу жизнь, полную слез, лишений, тяжелого труда… Вы жили с раной в сердце, нося траур по своей любви…
При этих благородных, полных достоинства словах над иссеченным морщинами лбом старухи прямо-таки сияние возникло! Слезы все еще лились, но какие же это были сладостные слезы!
— Ваша правда! — Она совсем расчувствовалась и просто преобразилась на глазах. — Эти восемнадцать лет мучений могут искупить минутную слабость, один-единственный миг, когда я забылась, потому что…
Охваченный глубоким сочувствием и уважая мужество, с которым госпожа Казен переносила свою беду, юноша опустился на колени перед постелью, взял руку женщины и поднес к губам:
— Вы благородная, вы святая и заслуживаете любви и почтения. Не надо краснеть за то, что вы стали матерью, вы должны этим гордиться.
— Молю вас, Мими ни о чем не должна узнать! О, друг мой, я умру от стыда, если мне придется краснеть перед дочерью…
— Ваша воля будет уважена, клянусь!
— Благодарю. Я заживу спокойно и радостно, глядя на ваше счастье.
Мими явилась раскрасневшаяся, немного запыхавшаяся от бега. Она спешила вернуться домой, потому что ее расстроила увязавшаяся за ней девица, скорее всего, проститутка.
И это было уже в третий или в четвертый раз…
Эта продувного вида дылда уже несколько раз как бы случайно попадалась ей в различных лавках и грубым голосом заговаривала с ней. Она спрашивала, нельзя ли в их квартале найти работу, затем осведомлялась о таких вещах, от упоминания о которых Мими делалось не по себе.
Работа! О какой работе могла идти речь, когда о профессии этой барышни можно было с уверенностью сказать: она принадлежит к «ночным красавицам».
Мими избегала ее, но та становилась все более навязчивой, с места в карьер выказывала девушке самые горячие дружеские чувства, которые та отнюдь не разделяла.
Только что они в очередной раз встретились во фруктовой лавке, и девица, как старая знакомая, стала жать руки и спрашивать, что новенького. Мими не хотела показаться ханжой, поэтому отвечала вежливо, но холодно и сразу же собралась уходить. Но та, нимало не смущаясь, удержала ее и сказала:
— Вы так милы, такая душка. Приходите ко мне в гости. Меня зовут Клеманс. Я живу совсем рядом, на улице Дюлон, в однокомнатной квартирке с крохотной кухонькой, настоящий рай. Я угощу вас обедом.
Чтобы отвязаться от нее, Мими ответила полусогласием с твердым намерением забыть про обещание:
— Да, да… Но сегодня я спешу…
Клеманс, продолжая шнырять по кварталу, думала про себя: «Я тебя, голубушка, рано или поздно прищучу. У себя ли дома или где-нибудь еще. Вот тогда пойдет потеха!»
Во встречах с этой девицей Мими не усмотрела ничего из ряда вон выходящего, оттого и не сочла нужным сообщить о таком незначительном факте матери или жениху.
Шли дни, и, несмотря на все происки чиновников мэрии, день свадьбы приближался. Были даны сообщения в газеты. Объявление о браке было вывешено на дверях мэрии. Имена жениха и невесты фигурировали в матримониальном вестнике и «Брачном листке». Еще неделя — и жених с невестой предстанут перед господином мэром.
О церковном венчании не могло быть и речи. Леон, будучи вольнодумцем, отвергал всяческие догмы. Мими же, со своей стороны, совсем не улыбалось исповедоваться, а потом выслушивать кучу избитых фраз.
Стало быть, бракосочетание намечалось исключительно гражданское.
Они посетят мэрию, а затем — банкет за городом, где соберется компания ближайших друзей.
Можно даже не говорить о том, что были приглашены мамаша Бидо и Селина, а также господин Людовик Монтиньи, прямо заявивший, что будет шафером невесты. Леон позвал своих друзей, рабочих из ателье.
Мими трудилась над белоснежным свадебным нарядом. Подружка покроила ткань, примерила. Платье сидело великолепно. И вот теперь ее пальчики, волшебные пальчики так и летали над шитьем. Наконец все было готово. Была пятница, вечер.
Завтра должен был наступить великий день. Они не ложились допоздна, чтобы к утру все было готово, и взбадривались черным кофе.
А Леон над ними подшучивал, острил по-доброму, насмехаясь над неизбывным пристрастием парижан к шляпному соку.
Когда был сделан последний стежок, вытащена последняя наметка и на сплетенный из лозы манекен надет готовый белый туалет, у всех вырвался возглас восхищения.
Матушка Казен, Леон, Мими, подруга-помощница, мамаша Бидо, Селина, пришедшие поглядеть на шедевр портняжного искусства, наперебой стали утверждать, что дочери банкиров и герцогов, безусловно, не выглядели лучше в день своего бракосочетания. И это, наверное, было правдой.
Прежде всего, разве кто-нибудь из этих высокопоставленных невест носил свадебное платье с такой элегантностью, с такой скромностью и достоинством, как Мими, не лишенная, однако, языческих добродетелей, свойственных настоящей женщине?!
И тут у всех присутствующих возникла одна и та же мысль, хоть и звучала она у каждого по-своему.
— Дитя мое, а что, если бы ты его примерила, — вырвалось у матери.
— Мими, я жажду увидеть вас в платье новобрачной, — сказал Леон.
— Котеночек мой, ты ж такая красотка, а в этом платье будешь просто восторг, — попросила мамаша Бидо. — Ведь его только раз надевают…
— Это будет генеральная репетиция! Как в театре, — Подруга-помощница уже предвкушала зрелище.
Работница Селина, добросердечная, малость потрепанная толстуха, любительница почесать языком, вдруг проворчала:
— А у нас, в Морвандьо, говорят, что заранее надевать свадебное платье — дурной знак.
Все хором запротестовали, тем более что присутствующие, в большей или меньшей степени, были люди здравомыслящие и чуждые суеверий. Подумать только, все они парижане, а Селина — провинциалка. И конечно же слова ее пропустили мимо ушей.
Мими с подругой уединились в комнатке девушки, и невеста быстренько переоделась.
Несколькими взмахами расчески подруга соорудила Мими изысканную прическу, украсила ее венком из флердоранжа, потом настежь распахнула двери.
Смеясь и предчувствуя, какой произведет эффект, она провозгласила:
— Новобрачная!
Закутанная в неосязаемую белоснежную вуаль, позволяющую видеть ее точеную фигурку, Мими была действительно неотразима.
От глубокого волнения, которое, кстати, она и не пыталась скрывать, грудь ее высоко вздымалась, личико раскраснелось, глаза сияли. Ее нежная улыбка была предназначена матери, обомлевшему от восхищения Леону, друзьям, пришедшим в восторг.
И впрямь, не часто увидишь невесту такой совершенной красоты. Избранница Леона, даже не подозревая об этом, была неповторима, и ее свадебный туалет, словно взятый из какой-нибудь лавчонки с улицы Сен-Сюльпис, где торговали старыми гравюрами, кустарными статуэтками Богоматери, бесполыми церковными ангелами, влачащими за собой белоснежные ватные шлейфы облаков, приобретал особый смысл.
Появление девушки вызвало настоящую бурю энтузиазма и всеобщей растроганности. Мать невесты плакала от радости. Леон, чуждый излишней сентиментальности, и то чувствовал, что у него пощипывает глаза.
Мамаша Бидо и Селина в восторге хлопали в ладоши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Леон, думая об этой кипе бумаг, печатей и подписей, вытер взмокший лоб.
Человек прямой и простодушный, он подумал: «Ну и ну! Боже милостивый, сколько хлопот для того, чтобы добрый труженик мог связать жизнь с доброй труженицей!»
В Америке или в Англии двум любящим молодым людям достаточно лишь предстать перед официальным лицом и сказать: «Соедините нас!»
И — дело сделано, без помех, препятствий, писанины, беготни, денежных затрат, без потери времени. Подобная простота процедуры не мешает английской или американской семье быть крепко спаянной, всеми уважаемой ячейкой общества, не препятствует иметь детей, получающихся у них ничуть не хуже наших.
Конторщик, привыкший к тому, как в испуге отшатываются от него все желающие вступить в брак при оглашении списка требуемых документов, злорадно ухмылялся и думал: «Когда ты обегаешь все эти мэрии да архивы, я прекраснейшим образом и без труда изыщу какую-нибудь зацепку и заставлю тебя начать все сначала. Ишь ты, жениться он надумал! Ты у меня много километров избегаешь и гербовую бумагу жрать будешь!»
Леон ушел в ярости. И, направляясь к невесте, говорил себе: «Ну, не абсурд ли это?! Я ведь у вас, идиоты, требую лишь того, о чем, узнав о нашей любви, вы сами должны бы радеть. Нам нужно ваше согласие на то, чтобы рожать детей, когда так просто было бы заключить наш брак на основе взаимного согласия! Свободно заключенный союз, жажда двух чистых сердец соединиться, любить, соблюдать друг другу верность!.. Да плевал бы я на этого смехотворного господина мэра с его трехцветной перевязью! С чего это он должен разрешать или не разрешать нам с Мими жить вместе! Но он, видите ли, блюдет мораль, и только росчерком его пера наши дети будут законнорожденными!»
Если бы речь шла о нем одном, юноша прекрасно бы обошелся безо всяких формальностей. Но он не хотел отпугнуть Мими, в глубине души рассуждавшую точно так же. А еще больше он не желал задеть щепетильность ее матери, которая, как он полагал, придерживалась старорежимных правил и хранила верность предрассудкам.
Леон понятия не имел о том, что у этой замечательной женщины есть единственное больное место. Он не знал, что ее безупречная вдовья жизнь началась с того самого дня, как один негодяй обесчестил и бросил ее.
Когда юноша пришел обедать, он, по понятным причинам, был взволнован и, поведав будущей теще, какую уйму формальностей им придется выполнить, добавил:
— Меня утешает лишь, что всю эту дурацкую процедуру должен проделать не только жених, но и невеста. Я перед вами для того, чтобы избавить вас от всех этих хлопот, матушка Казен!
И несчастная женщина, понимая, что ее горестная тайна будет разоблачена, побледнела и подумала: «Пресвятой Боже, вот то, чего я так боялась!»
ГЛАВА 20
Матушка Казен всю ночь ворочалась с боку на бок, думая: вскоре Мими узнает о том, что она незаконнорожденная. Она спрашивала себя: что-то подумает о ней Леон, боялась постыдного признания, которое ей придется сделать, опасалась, что его уважение к ней поколеблется либо вовсе исчезнет.
Тихонько плача, укрывшись с головой одеялом, чтобы не услышала дочь, бедная женщина шептала:
— Господи, Господи, а что, если он примет меня за одну из любительниц заводить интрижки?.. Что, если перенесет на Мими тень позора ее матери?
На следующее утро, после бессонной ночи, пользуясь тем, что дочь ушла закупать провизию для обеда, она отважилась на решительный разговор с Леоном.
Он явился веселый, как всегда, и, расцеловав старуху в обе щеки, постарался разогнать ее мрачное настроение.
Но вместо того, чтобы проясниться лицом и улыбнуться юноше, как это было всегда, она стала еще пасмурней, возле губ залегла горестная складка, а из глаз выкатились две крупные слезы.
Ничто так не раздирает душу, как молчаливое горе. Крики и рыдания все же облегчают сердце…
Леон опешил, увидя, как слезы брызнули из покрасневших за бессонную ночь глаз матушки Казен. Он взял ее руки в свои и, низко склонясь над больной, стал утешать ее голосом, дрожащим от неподдельного сочувствия, полным истинно сыновней любви:
— Матушка, дорогая! Добрая моя матушка Казен, что с вами? Скажите, какое тайное горе вас так гложет? Во имя моей любви к Мими, скажите мне все без утайки. Вы же знаете, как я отношусь к вам.
Послышалось громкое рыдание, и, разом покончив со всеми колебаниями, женщина стала изливать ему душу:
— Да, вы должны все знать… Мою позорную тайну… Закон скоро вас оповестит…
— О каком позоре вы говорите, матушка? Ни к вам, ни к Мими это слово не имеет ни малейшего касательства!
— Нет, имеет. Во всяком случае ко мне, уже так давно несущей на себе клеймо позора! Ох, бедная я, горемычная! Леон, мальчик мой дорогой, не судите меня строго!..
О Господи, как ужасно в этом признаваться… Мими — дитя без отца… А я… а я — мать-одиночка… Потому что так называют женщин, ставших матерью без мужа…
У Леона вырвался глубокий вздох облегчения.
Видя, какие страдания переживает матушка Казен, какие мучительные колебания предшествовали ее исповеди, он подумал уж было, не запятнано ли чем-либо их имя.
Он гордо и в то же время сердечно улыбнулся и ласково ответил ей:
— Вы стали жертвой непорядочного человека или фатального стечения обстоятельств. Тем хуже для подлого соблазнителя, раз он недооценил вас. А что касается обстоятельств, то от судьбы не уйдешь, кто посмеет осуждать ее жертв?
— О, дитя мое… Дорогое дитя, как вы добры!
— Я люблю вас и почитаю, как родную мать. И никогда не позволил бы себе судить вас, такую преданную и самоотверженную, с кем жизнь обошлась так неласково…
— Леон, сынок, ты узнаешь все!
— А зачем? Это печальная история об обманутой любви, о человеке, изменившем своему слову. Теперь я могу воссоздать вашу жизнь, полную слез, лишений, тяжелого труда… Вы жили с раной в сердце, нося траур по своей любви…
При этих благородных, полных достоинства словах над иссеченным морщинами лбом старухи прямо-таки сияние возникло! Слезы все еще лились, но какие же это были сладостные слезы!
— Ваша правда! — Она совсем расчувствовалась и просто преобразилась на глазах. — Эти восемнадцать лет мучений могут искупить минутную слабость, один-единственный миг, когда я забылась, потому что…
Охваченный глубоким сочувствием и уважая мужество, с которым госпожа Казен переносила свою беду, юноша опустился на колени перед постелью, взял руку женщины и поднес к губам:
— Вы благородная, вы святая и заслуживаете любви и почтения. Не надо краснеть за то, что вы стали матерью, вы должны этим гордиться.
— Молю вас, Мими ни о чем не должна узнать! О, друг мой, я умру от стыда, если мне придется краснеть перед дочерью…
— Ваша воля будет уважена, клянусь!
— Благодарю. Я заживу спокойно и радостно, глядя на ваше счастье.
Мими явилась раскрасневшаяся, немного запыхавшаяся от бега. Она спешила вернуться домой, потому что ее расстроила увязавшаяся за ней девица, скорее всего, проститутка.
И это было уже в третий или в четвертый раз…
Эта продувного вида дылда уже несколько раз как бы случайно попадалась ей в различных лавках и грубым голосом заговаривала с ней. Она спрашивала, нельзя ли в их квартале найти работу, затем осведомлялась о таких вещах, от упоминания о которых Мими делалось не по себе.
Работа! О какой работе могла идти речь, когда о профессии этой барышни можно было с уверенностью сказать: она принадлежит к «ночным красавицам».
Мими избегала ее, но та становилась все более навязчивой, с места в карьер выказывала девушке самые горячие дружеские чувства, которые та отнюдь не разделяла.
Только что они в очередной раз встретились во фруктовой лавке, и девица, как старая знакомая, стала жать руки и спрашивать, что новенького. Мими не хотела показаться ханжой, поэтому отвечала вежливо, но холодно и сразу же собралась уходить. Но та, нимало не смущаясь, удержала ее и сказала:
— Вы так милы, такая душка. Приходите ко мне в гости. Меня зовут Клеманс. Я живу совсем рядом, на улице Дюлон, в однокомнатной квартирке с крохотной кухонькой, настоящий рай. Я угощу вас обедом.
Чтобы отвязаться от нее, Мими ответила полусогласием с твердым намерением забыть про обещание:
— Да, да… Но сегодня я спешу…
Клеманс, продолжая шнырять по кварталу, думала про себя: «Я тебя, голубушка, рано или поздно прищучу. У себя ли дома или где-нибудь еще. Вот тогда пойдет потеха!»
Во встречах с этой девицей Мими не усмотрела ничего из ряда вон выходящего, оттого и не сочла нужным сообщить о таком незначительном факте матери или жениху.
Шли дни, и, несмотря на все происки чиновников мэрии, день свадьбы приближался. Были даны сообщения в газеты. Объявление о браке было вывешено на дверях мэрии. Имена жениха и невесты фигурировали в матримониальном вестнике и «Брачном листке». Еще неделя — и жених с невестой предстанут перед господином мэром.
О церковном венчании не могло быть и речи. Леон, будучи вольнодумцем, отвергал всяческие догмы. Мими же, со своей стороны, совсем не улыбалось исповедоваться, а потом выслушивать кучу избитых фраз.
Стало быть, бракосочетание намечалось исключительно гражданское.
Они посетят мэрию, а затем — банкет за городом, где соберется компания ближайших друзей.
Можно даже не говорить о том, что были приглашены мамаша Бидо и Селина, а также господин Людовик Монтиньи, прямо заявивший, что будет шафером невесты. Леон позвал своих друзей, рабочих из ателье.
Мими трудилась над белоснежным свадебным нарядом. Подружка покроила ткань, примерила. Платье сидело великолепно. И вот теперь ее пальчики, волшебные пальчики так и летали над шитьем. Наконец все было готово. Была пятница, вечер.
Завтра должен был наступить великий день. Они не ложились допоздна, чтобы к утру все было готово, и взбадривались черным кофе.
А Леон над ними подшучивал, острил по-доброму, насмехаясь над неизбывным пристрастием парижан к шляпному соку.
Когда был сделан последний стежок, вытащена последняя наметка и на сплетенный из лозы манекен надет готовый белый туалет, у всех вырвался возглас восхищения.
Матушка Казен, Леон, Мими, подруга-помощница, мамаша Бидо, Селина, пришедшие поглядеть на шедевр портняжного искусства, наперебой стали утверждать, что дочери банкиров и герцогов, безусловно, не выглядели лучше в день своего бракосочетания. И это, наверное, было правдой.
Прежде всего, разве кто-нибудь из этих высокопоставленных невест носил свадебное платье с такой элегантностью, с такой скромностью и достоинством, как Мими, не лишенная, однако, языческих добродетелей, свойственных настоящей женщине?!
И тут у всех присутствующих возникла одна и та же мысль, хоть и звучала она у каждого по-своему.
— Дитя мое, а что, если бы ты его примерила, — вырвалось у матери.
— Мими, я жажду увидеть вас в платье новобрачной, — сказал Леон.
— Котеночек мой, ты ж такая красотка, а в этом платье будешь просто восторг, — попросила мамаша Бидо. — Ведь его только раз надевают…
— Это будет генеральная репетиция! Как в театре, — Подруга-помощница уже предвкушала зрелище.
Работница Селина, добросердечная, малость потрепанная толстуха, любительница почесать языком, вдруг проворчала:
— А у нас, в Морвандьо, говорят, что заранее надевать свадебное платье — дурной знак.
Все хором запротестовали, тем более что присутствующие, в большей или меньшей степени, были люди здравомыслящие и чуждые суеверий. Подумать только, все они парижане, а Селина — провинциалка. И конечно же слова ее пропустили мимо ушей.
Мими с подругой уединились в комнатке девушки, и невеста быстренько переоделась.
Несколькими взмахами расчески подруга соорудила Мими изысканную прическу, украсила ее венком из флердоранжа, потом настежь распахнула двери.
Смеясь и предчувствуя, какой произведет эффект, она провозгласила:
— Новобрачная!
Закутанная в неосязаемую белоснежную вуаль, позволяющую видеть ее точеную фигурку, Мими была действительно неотразима.
От глубокого волнения, которое, кстати, она и не пыталась скрывать, грудь ее высоко вздымалась, личико раскраснелось, глаза сияли. Ее нежная улыбка была предназначена матери, обомлевшему от восхищения Леону, друзьям, пришедшим в восторг.
И впрямь, не часто увидишь невесту такой совершенной красоты. Избранница Леона, даже не подозревая об этом, была неповторима, и ее свадебный туалет, словно взятый из какой-нибудь лавчонки с улицы Сен-Сюльпис, где торговали старыми гравюрами, кустарными статуэтками Богоматери, бесполыми церковными ангелами, влачащими за собой белоснежные ватные шлейфы облаков, приобретал особый смысл.
Появление девушки вызвало настоящую бурю энтузиазма и всеобщей растроганности. Мать невесты плакала от радости. Леон, чуждый излишней сентиментальности, и то чувствовал, что у него пощипывает глаза.
Мамаша Бидо и Селина в восторге хлопали в ладоши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76