Для той же цели я создал и остальных детей.
Я не понимаю.
Он замолкает, чтобы откашляться и вытереть слезы.
– Восемнадцать лет назад, когда мы вышли, наконец, из ненавистного мира иллюзий, и я увидел, во что превратился мир реальный, я не знал, что делать. – Страдание заметно и в его глазах, и в его голосе. – Я сам был еще подростком, чуть старше, чем ты сейчас. Нужно было проделать колоссальную работу по восстановлению цивилизации и просто выжить самим. Непосильная работа. И сейчас тоже. Я сомневался в своих способностях. Кто я был? Просто человек. Мои собственные изыскания не отличались гениальностью, а теории Вашти казались опасными. Зато ученые из «Гедехтниса» были исполнены идей. Они сумели спасти человечество от полного вымирания. И они хотели вернуться. Если бы только я смог вернуть им жизнь, я мог бы быть спокоен, уверен, что они-то знают, что нужно делать.
– Так значит, мы для тебя пустые сосуды? И больше ничего?
– Нет, это не так, вы для меня намного больше этого. Я люблю вас всех куда больше, чем могу выразить словами. Вы – мои дети. Шли годы, я старался не думать о том, какую жертву я попрошу от вас однажды, но в глубине сознания всегда об этом помнил. Я знал, что не смогу заставить вас, но я старался воспитывать вас так, чтобы сама идея не казалась вам такой омерзительной. Отправиться к Богу и спасти мир?
– Зачем ты рассказываешь мне все это?
– Потому что эта мысль – острый нож для моей совести! – восклицает отец.
Он чуть не разбудил брата и сестру, и потому он снова переходит на шепот.
– Уже поздно рассказывать об этом Гессе, Мутаззу и Рашиду, но я могу рассказать это тебе. Еще не поздно попросить у тебя прощения.
Я молча смотрю на него. Челюсти мои плотно сжаты. Я не говорю ему то, что хочу сказать.
– Ты хочешь освободиться от бремени, – наконец решаюсь я. – Не ради меня, а ради себя самого.
– Возможно, так оно и есть, – признает он, – но ты должен знать правду. Ты заслуживаешь ее. Поэтому скажу тебе честно, Хаджи: я планировал этот жестокий эксперимент, но вряд ли я когда-нибудь решился бы его провести. Потерять всех своих детей, одного за другим? Это чудовищно. Я просто не мог себе представить силу этой боли.
– Господь вновь и вновь открывает наше сердце, пока оно не откроется полностью. Ты учил меня этому.
Он сжимает мою руку.
– Знаешь, почему я учил вас верить в Бога?
– Чтобы мы были храбрыми, когда придет время нас уничтожить?
– Да, – соглашается он, – но есть еще одна причина.
– Электрохимическая деятельность в головном мозге, которая возникает от религиозного прозрения?
– Да, и действует как смазочный материал. Значительно облегчает работу. Ты понимаешь? Весь процесс замены естественных нейронов искусственными проходит несравненно легче. Для тебя. А что касается меня самого, я потерял свою веру в тот момент, когда обнаружил, что весь мир превратился в склеп для миллиардов ни в чем не повинных людей.
От услышанного я чуть не задохнулся. Я буквально тону в истинности его лжи. Его слова меня опустошают, но я не сломаюсь.
– Миллиарды мертвых, Хаджи. Какой бог может это допустить?
– Бог, – утверждаю я.
Мой ответ приводит его в уныние. Он не смотрит мне в глаза, поскольку они полны разочарования, смирения и боли.
– Ты простишь меня? – спрашивает он.
– Только при одном условии.
– Назови его.
– Ты не станешь облегчать свою душу перед Далилой и Нгози, – говорю я. – Пусть они верят в то, во что верят. Ты не должен давать им повод сомневаться.
Из его глаз полились слезы. Он сказал, что смиренно соглашается на условие и благодарит меня от всего сердца. Он меня обнимает, а я не отталкиваю его. Через некоторое время я обнимаю его в ответ.
– Это было предопределено, – говорю я.
– Что именно?
– Возможно, ты потерял веру, возможно, тебе просто не дано, но я всегда буду верить. А ты был инструментом в руках Господа, чтобы это случилось. В том и было твое предназначение.
Мой отец удивленно смотрит на меня. Потом он ласково гладит меня по щеке и уходит.
Надеюсь, что мы поняли друг друга, но на сердце тяжело, веки тоже отяжелели. Дыхание замедляется, мне приходится делать усилие при вдохе, я засыпаю. Как было бы хорошо, если бы этот разговор оказался просто лихорадочным сном. Я знаю, что это не так, но какое блаженство притвориться, что это сон.
ДЕУС
Огонь дает тебе нерадужные ответы, они не развеивают твои опасения, но и не подтверждают их однозначно. Ты ублажаешь Пенни, стараясь сделать счастливым то время, что ей осталось жить. Ты везешь ее на северо-восток в Суффолк, ей становится заметно лучше. Когда ты уже надеешься, что опасность миновала, все начинается сначала: кашель, тошнота и рвота, на коже появляются отвратительные красные пятна. Болезнь прогрессирует, и ты все время посматриваешь, не появится ли отец. Ты и не хочешь, и надеешься, что вас поймают. Тебе кажется, что отец мог бы все исправить, даже если это и вправду Конец Света. С ним все стало бы просто, встало бы на свои места. Но ты не можешь обратиться к нему за помощью. Она боится. Возможно, когда ей станет лучше, ты снова обсудишь с ней этот вопрос.
– Военно-воздушные силы Великобритании, – говорит она, вглядываясь в знак над входом. – Сорок восьмое тактическое подразделение истребителей.
Это военная база Соединенного Королевства с американскими самолетами, ты чувствуешь прилив патриотизма.
– Теперь посмотрим, куда мы можем залезть, а куда нет.
Когда вы с отцом забирали самолет на базе «Лэнгли» в Виргинии, он обучил тебя тонкостям проникновения на военные базы. Его самолет – потрясающая штука, вы с ревом носились на нем над городами, фермами, дорогами. Все оказалось очень просто, куда проще, чем в виртуальной симуляции, на которой ты тренировался.
Глаза твоего ангела разгораются все ярче с каждым шагом, она требует, чтобы ты брал все подряд. На некоторые военные базы попасть практически невозможно, потому что солдаты на ней не впадали в панику, когда началась Черная напасть. Зато на других, как на этой, все оставили открытым, настоящая сокровищница опасных игрушек, и самые опасные – это истребители. Ты выбираешь F-42, чтобы вы могли сидеть рядом. Несмотря на болезнь, она находит силы, чтобы помочь тебе загрузить самолет. Она кладет в него ручной гранатомет, стреляющий ракетами, он может разнести в клочья ворота самого ада.
Она беспомощно поднимает пистолет.
– Научи, как из него стрелять, – просит она.
– Ладно, – соглашаешься ты. – Сильно отличается от фехтования, но есть кое-какие общие принципы.
Видимо, ты прекрасный учитель, потому что она все схватывает на лету. Вскоре вы уже оба палите почем зря, разбиваете окна, лампы, подстреливаете белку, оказавшуюся не в том месте и не в то время.
На твою возлюбленную военные маневры производят глубочайшее впечатление.
– Я должна быть солдатом, ведь это мой первый урок.
Ты возражаешь, что, по существу, это вовсе не урок, просто двое детишек забавляются оружием. Ей не нравятся твои слова, она заставляет тебя замолчать, прижимаясь всем телом, и благодарит за молчание поцелуем.
ПАНДОРА
Когда Рашиду было восемь лет, и он увлекался египтологией, он подарил мне амулет со скарабеем. Он рассказывал, что умерших фараонов мумифицировали, а их сердца вынимали из тела. Скарабея клали вместо сердца. Принимая подарок, я подмигнула и улыбнулась ему, но никогда не надевала амулет. Это прекрасной работы украшение, выполненное в форме жука. Рядом с сердцем я ношу только анх Хэллоуина. Как только отвезу смолу в Нимфенбург, тотчас отправлюсь в Грецию, отыщу амулет и буду надевать его во время молитвы. Рашид последовал за Мутаззом, и мы оплакиваем их обоих.
Рашид часто бывал в веселом настроении, а Мутазз был серьезным, зато, когда смеялся, в глазах вспыхивал ослепительный огонь. Я скучаю по ним обоим, я не могу смириться с их смертью, как не могла принять уход Лазаря, Тайлера и Симоны. Ни один из детей Исаака не провел в ГВР достаточно времени, чтобы я могла составить их искусственную личность, как с Симоной. Это несправедливо. Мне кажется, будто кто-то погасил свет в нашем театре жизни, а я бессмысленно продолжаю кричать «Браво!».
На одном из мониторов вспыхивает предупреждение и раздается сигнал тревоги, я смотрю на него и ничего не понимаю. Я разбираюсь в режимах коптера, но мне кажется, что этот огонек еще никогда не загорался.
– Маласи? Похоже, я здесь не одна? Мой радар засек еще один самолет.
– Это не Хэллоуин, – предупреждает Маласи. – Он все еще в Нимфенбурге.
Я прикидываю, кто это может быть, понять это несложно методом исключения. Через минуту появляется второй сигнал, продолжительнее и неприятнее первого.
– В меня выстрелили, – говорю я.
Маласи уже взял управление на себя, он бросает коптер из стороны в сторону, отчего у меня переворачиваются все внутренности. Он швыряет самолет вниз, вверх, крутит его, а вместе с ним кручусь и я. Маласи замечательный пилот, но он не может оторваться от ракеты. Дело не в программе, а в самой машине: коптер ничего не может против истребителя.
– Эй, что вы делаете? – кричу я, пробуя разные частоты, лицо заливает пот. Они не отвечают. Они уже все решили.
Ну конечно, я боюсь. Кто бы на моем месте не испугался? Но еще больше я разозлилась. Какие же ублюдки мои племянник и племянница. В какую игру они играют? Почему я стала мишенью для их ненависти? Маленькие долбаные кретины.
– Надень летный шлем, – говорит Маласи, он произносит это четко, но с волнением, я осматриваю свою кабину и понимаю, что совершенно не готова к подобной ситуации.
– Пошла, – говорит он.
ДЕУС
То, что мы делаем, не смешно, а нам все равно весело.
Ты поймал ее коптер лазером, теперь можешь взорвать в любую секунду. Это все равно, что поднести руку к лицу человека на дюйм и кричать снова и снова: «Я к тебе не прикасаюсь!» Ты не собираешься причинять вред Пандоре, но ты вооружен, а твоя возлюбленная хихикает, наблюдая, как ты ведешь цель.
– Ага, она испугалась, – веселится она. – Посмотри, удирает.
– Ага, наверное, она никак не может понять, что это за чертовщина.
– Класс.
Интересно, Пенни сейчас улыбается под шлемом? Тебе так нравится ее задумчивая улыбка, которая одновременно разрывает и успокаивает твое сердце.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваешь ты, когда увеличивается перегрузка.
– Ты шутишь? Мне так весело, что болеть просто некогда! – хохочет она и потихоньку кладет руку на кнопку пуска, потом отдергивает.
Ты замечаешь это и смеешься вместе с ней, но в ушах у тебя стучит кровь. Она продолжает свою игру, делает вид, что вот-вот запустит ракету, и при этом напевает тревожную, полную драматизма мелодию. Наконец она хватает твою руку и сильно сжимает.
– Ладно, на счет три давай покончим с ней. Один…
– Что?
– Два… Три!
Ничего не происходит, и вы оба смеетесь с облегчением.
– Ага, точно, – говоришь ты, – давай грохнем ее.
– Ага, – хохочет она, – потому что мы вне закона.
Наверное, это было самым идиотским развлечением в твоей жизни, зато она просто вне себя от восторга, и спорить с ней невозможно.
– Ладно, на этот раз по-настоящему. Один… Два… Три!
Когда произносишь вслух, еще смешнее. У тебя от хохота уже болят ребра. А слезы застилают глаза.
– Хорошо, – выдавливает она между взрывами хохота. – Один… Два…
ПАНДОРА
Управляемая лазером ракета уже выпущена, спасения нет. Я пытаюсь молиться Богу, пусть даже сама не знаю, верю я в него или нет. Мой разум кричит: «Только не это!» – а губы сами выкрикивают: «Дерьмо, дерьмо, дерьмо!» – словно ребенок, в приступе гнева повторяющий запретное слово.
Времени на размышления нет, потому что точка на экране, изображающая снаряд, несется к точке, изображающей меня, с беспощадной неотвратимостью. Когда они сливаются, я неожиданно взлетаю в небо – Маласи активировал отстреливающееся кресло. Я ору в шлем, все происходит так быстро, что я даже не понимаю, лечу я вверх или вниз, все вертится вокруг: океан, небо, падающий, разламывающийся коптер, все полыхает таким жарким огнем, словно я сама загорелась. Когда я осознаю, где верх, а где низ, выстреливает парашют и резко дергает меня вверх. Какое нежданное блаженство – парашют раскрылся, но в тот же миг я немею от изумления: что-то металлическое несется прямо на меня, врезается в голову, и мир скрывается в тумане. Появляется боль, но хуже боли угасающее сознание, а еще хуже – смутное ощущение, что парашют порван и Средиземное море вздымается мне навстречу куда быстрее, чем должно бы.
ДЕУС
Обгоревшие обломки. Волнующее зрелище. Когда ракета с визгом вырывается из орудия, тебе становится дурно, прихватывает живот, потом немного отпускает – она сумела катапультироваться, а потом становится еще хуже – пищевод наполняется жгучей кислотой: парашют порвался, и она падает, ее поглощают волны.
Ты держишь руку Пенни. Ваши пальцы лежат на кнопке. Она поворачивается к тебе, на лице беспредельное изумление, как и на твоем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Я не понимаю.
Он замолкает, чтобы откашляться и вытереть слезы.
– Восемнадцать лет назад, когда мы вышли, наконец, из ненавистного мира иллюзий, и я увидел, во что превратился мир реальный, я не знал, что делать. – Страдание заметно и в его глазах, и в его голосе. – Я сам был еще подростком, чуть старше, чем ты сейчас. Нужно было проделать колоссальную работу по восстановлению цивилизации и просто выжить самим. Непосильная работа. И сейчас тоже. Я сомневался в своих способностях. Кто я был? Просто человек. Мои собственные изыскания не отличались гениальностью, а теории Вашти казались опасными. Зато ученые из «Гедехтниса» были исполнены идей. Они сумели спасти человечество от полного вымирания. И они хотели вернуться. Если бы только я смог вернуть им жизнь, я мог бы быть спокоен, уверен, что они-то знают, что нужно делать.
– Так значит, мы для тебя пустые сосуды? И больше ничего?
– Нет, это не так, вы для меня намного больше этого. Я люблю вас всех куда больше, чем могу выразить словами. Вы – мои дети. Шли годы, я старался не думать о том, какую жертву я попрошу от вас однажды, но в глубине сознания всегда об этом помнил. Я знал, что не смогу заставить вас, но я старался воспитывать вас так, чтобы сама идея не казалась вам такой омерзительной. Отправиться к Богу и спасти мир?
– Зачем ты рассказываешь мне все это?
– Потому что эта мысль – острый нож для моей совести! – восклицает отец.
Он чуть не разбудил брата и сестру, и потому он снова переходит на шепот.
– Уже поздно рассказывать об этом Гессе, Мутаззу и Рашиду, но я могу рассказать это тебе. Еще не поздно попросить у тебя прощения.
Я молча смотрю на него. Челюсти мои плотно сжаты. Я не говорю ему то, что хочу сказать.
– Ты хочешь освободиться от бремени, – наконец решаюсь я. – Не ради меня, а ради себя самого.
– Возможно, так оно и есть, – признает он, – но ты должен знать правду. Ты заслуживаешь ее. Поэтому скажу тебе честно, Хаджи: я планировал этот жестокий эксперимент, но вряд ли я когда-нибудь решился бы его провести. Потерять всех своих детей, одного за другим? Это чудовищно. Я просто не мог себе представить силу этой боли.
– Господь вновь и вновь открывает наше сердце, пока оно не откроется полностью. Ты учил меня этому.
Он сжимает мою руку.
– Знаешь, почему я учил вас верить в Бога?
– Чтобы мы были храбрыми, когда придет время нас уничтожить?
– Да, – соглашается он, – но есть еще одна причина.
– Электрохимическая деятельность в головном мозге, которая возникает от религиозного прозрения?
– Да, и действует как смазочный материал. Значительно облегчает работу. Ты понимаешь? Весь процесс замены естественных нейронов искусственными проходит несравненно легче. Для тебя. А что касается меня самого, я потерял свою веру в тот момент, когда обнаружил, что весь мир превратился в склеп для миллиардов ни в чем не повинных людей.
От услышанного я чуть не задохнулся. Я буквально тону в истинности его лжи. Его слова меня опустошают, но я не сломаюсь.
– Миллиарды мертвых, Хаджи. Какой бог может это допустить?
– Бог, – утверждаю я.
Мой ответ приводит его в уныние. Он не смотрит мне в глаза, поскольку они полны разочарования, смирения и боли.
– Ты простишь меня? – спрашивает он.
– Только при одном условии.
– Назови его.
– Ты не станешь облегчать свою душу перед Далилой и Нгози, – говорю я. – Пусть они верят в то, во что верят. Ты не должен давать им повод сомневаться.
Из его глаз полились слезы. Он сказал, что смиренно соглашается на условие и благодарит меня от всего сердца. Он меня обнимает, а я не отталкиваю его. Через некоторое время я обнимаю его в ответ.
– Это было предопределено, – говорю я.
– Что именно?
– Возможно, ты потерял веру, возможно, тебе просто не дано, но я всегда буду верить. А ты был инструментом в руках Господа, чтобы это случилось. В том и было твое предназначение.
Мой отец удивленно смотрит на меня. Потом он ласково гладит меня по щеке и уходит.
Надеюсь, что мы поняли друг друга, но на сердце тяжело, веки тоже отяжелели. Дыхание замедляется, мне приходится делать усилие при вдохе, я засыпаю. Как было бы хорошо, если бы этот разговор оказался просто лихорадочным сном. Я знаю, что это не так, но какое блаженство притвориться, что это сон.
ДЕУС
Огонь дает тебе нерадужные ответы, они не развеивают твои опасения, но и не подтверждают их однозначно. Ты ублажаешь Пенни, стараясь сделать счастливым то время, что ей осталось жить. Ты везешь ее на северо-восток в Суффолк, ей становится заметно лучше. Когда ты уже надеешься, что опасность миновала, все начинается сначала: кашель, тошнота и рвота, на коже появляются отвратительные красные пятна. Болезнь прогрессирует, и ты все время посматриваешь, не появится ли отец. Ты и не хочешь, и надеешься, что вас поймают. Тебе кажется, что отец мог бы все исправить, даже если это и вправду Конец Света. С ним все стало бы просто, встало бы на свои места. Но ты не можешь обратиться к нему за помощью. Она боится. Возможно, когда ей станет лучше, ты снова обсудишь с ней этот вопрос.
– Военно-воздушные силы Великобритании, – говорит она, вглядываясь в знак над входом. – Сорок восьмое тактическое подразделение истребителей.
Это военная база Соединенного Королевства с американскими самолетами, ты чувствуешь прилив патриотизма.
– Теперь посмотрим, куда мы можем залезть, а куда нет.
Когда вы с отцом забирали самолет на базе «Лэнгли» в Виргинии, он обучил тебя тонкостям проникновения на военные базы. Его самолет – потрясающая штука, вы с ревом носились на нем над городами, фермами, дорогами. Все оказалось очень просто, куда проще, чем в виртуальной симуляции, на которой ты тренировался.
Глаза твоего ангела разгораются все ярче с каждым шагом, она требует, чтобы ты брал все подряд. На некоторые военные базы попасть практически невозможно, потому что солдаты на ней не впадали в панику, когда началась Черная напасть. Зато на других, как на этой, все оставили открытым, настоящая сокровищница опасных игрушек, и самые опасные – это истребители. Ты выбираешь F-42, чтобы вы могли сидеть рядом. Несмотря на болезнь, она находит силы, чтобы помочь тебе загрузить самолет. Она кладет в него ручной гранатомет, стреляющий ракетами, он может разнести в клочья ворота самого ада.
Она беспомощно поднимает пистолет.
– Научи, как из него стрелять, – просит она.
– Ладно, – соглашаешься ты. – Сильно отличается от фехтования, но есть кое-какие общие принципы.
Видимо, ты прекрасный учитель, потому что она все схватывает на лету. Вскоре вы уже оба палите почем зря, разбиваете окна, лампы, подстреливаете белку, оказавшуюся не в том месте и не в то время.
На твою возлюбленную военные маневры производят глубочайшее впечатление.
– Я должна быть солдатом, ведь это мой первый урок.
Ты возражаешь, что, по существу, это вовсе не урок, просто двое детишек забавляются оружием. Ей не нравятся твои слова, она заставляет тебя замолчать, прижимаясь всем телом, и благодарит за молчание поцелуем.
ПАНДОРА
Когда Рашиду было восемь лет, и он увлекался египтологией, он подарил мне амулет со скарабеем. Он рассказывал, что умерших фараонов мумифицировали, а их сердца вынимали из тела. Скарабея клали вместо сердца. Принимая подарок, я подмигнула и улыбнулась ему, но никогда не надевала амулет. Это прекрасной работы украшение, выполненное в форме жука. Рядом с сердцем я ношу только анх Хэллоуина. Как только отвезу смолу в Нимфенбург, тотчас отправлюсь в Грецию, отыщу амулет и буду надевать его во время молитвы. Рашид последовал за Мутаззом, и мы оплакиваем их обоих.
Рашид часто бывал в веселом настроении, а Мутазз был серьезным, зато, когда смеялся, в глазах вспыхивал ослепительный огонь. Я скучаю по ним обоим, я не могу смириться с их смертью, как не могла принять уход Лазаря, Тайлера и Симоны. Ни один из детей Исаака не провел в ГВР достаточно времени, чтобы я могла составить их искусственную личность, как с Симоной. Это несправедливо. Мне кажется, будто кто-то погасил свет в нашем театре жизни, а я бессмысленно продолжаю кричать «Браво!».
На одном из мониторов вспыхивает предупреждение и раздается сигнал тревоги, я смотрю на него и ничего не понимаю. Я разбираюсь в режимах коптера, но мне кажется, что этот огонек еще никогда не загорался.
– Маласи? Похоже, я здесь не одна? Мой радар засек еще один самолет.
– Это не Хэллоуин, – предупреждает Маласи. – Он все еще в Нимфенбурге.
Я прикидываю, кто это может быть, понять это несложно методом исключения. Через минуту появляется второй сигнал, продолжительнее и неприятнее первого.
– В меня выстрелили, – говорю я.
Маласи уже взял управление на себя, он бросает коптер из стороны в сторону, отчего у меня переворачиваются все внутренности. Он швыряет самолет вниз, вверх, крутит его, а вместе с ним кручусь и я. Маласи замечательный пилот, но он не может оторваться от ракеты. Дело не в программе, а в самой машине: коптер ничего не может против истребителя.
– Эй, что вы делаете? – кричу я, пробуя разные частоты, лицо заливает пот. Они не отвечают. Они уже все решили.
Ну конечно, я боюсь. Кто бы на моем месте не испугался? Но еще больше я разозлилась. Какие же ублюдки мои племянник и племянница. В какую игру они играют? Почему я стала мишенью для их ненависти? Маленькие долбаные кретины.
– Надень летный шлем, – говорит Маласи, он произносит это четко, но с волнением, я осматриваю свою кабину и понимаю, что совершенно не готова к подобной ситуации.
– Пошла, – говорит он.
ДЕУС
То, что мы делаем, не смешно, а нам все равно весело.
Ты поймал ее коптер лазером, теперь можешь взорвать в любую секунду. Это все равно, что поднести руку к лицу человека на дюйм и кричать снова и снова: «Я к тебе не прикасаюсь!» Ты не собираешься причинять вред Пандоре, но ты вооружен, а твоя возлюбленная хихикает, наблюдая, как ты ведешь цель.
– Ага, она испугалась, – веселится она. – Посмотри, удирает.
– Ага, наверное, она никак не может понять, что это за чертовщина.
– Класс.
Интересно, Пенни сейчас улыбается под шлемом? Тебе так нравится ее задумчивая улыбка, которая одновременно разрывает и успокаивает твое сердце.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваешь ты, когда увеличивается перегрузка.
– Ты шутишь? Мне так весело, что болеть просто некогда! – хохочет она и потихоньку кладет руку на кнопку пуска, потом отдергивает.
Ты замечаешь это и смеешься вместе с ней, но в ушах у тебя стучит кровь. Она продолжает свою игру, делает вид, что вот-вот запустит ракету, и при этом напевает тревожную, полную драматизма мелодию. Наконец она хватает твою руку и сильно сжимает.
– Ладно, на счет три давай покончим с ней. Один…
– Что?
– Два… Три!
Ничего не происходит, и вы оба смеетесь с облегчением.
– Ага, точно, – говоришь ты, – давай грохнем ее.
– Ага, – хохочет она, – потому что мы вне закона.
Наверное, это было самым идиотским развлечением в твоей жизни, зато она просто вне себя от восторга, и спорить с ней невозможно.
– Ладно, на этот раз по-настоящему. Один… Два… Три!
Когда произносишь вслух, еще смешнее. У тебя от хохота уже болят ребра. А слезы застилают глаза.
– Хорошо, – выдавливает она между взрывами хохота. – Один… Два…
ПАНДОРА
Управляемая лазером ракета уже выпущена, спасения нет. Я пытаюсь молиться Богу, пусть даже сама не знаю, верю я в него или нет. Мой разум кричит: «Только не это!» – а губы сами выкрикивают: «Дерьмо, дерьмо, дерьмо!» – словно ребенок, в приступе гнева повторяющий запретное слово.
Времени на размышления нет, потому что точка на экране, изображающая снаряд, несется к точке, изображающей меня, с беспощадной неотвратимостью. Когда они сливаются, я неожиданно взлетаю в небо – Маласи активировал отстреливающееся кресло. Я ору в шлем, все происходит так быстро, что я даже не понимаю, лечу я вверх или вниз, все вертится вокруг: океан, небо, падающий, разламывающийся коптер, все полыхает таким жарким огнем, словно я сама загорелась. Когда я осознаю, где верх, а где низ, выстреливает парашют и резко дергает меня вверх. Какое нежданное блаженство – парашют раскрылся, но в тот же миг я немею от изумления: что-то металлическое несется прямо на меня, врезается в голову, и мир скрывается в тумане. Появляется боль, но хуже боли угасающее сознание, а еще хуже – смутное ощущение, что парашют порван и Средиземное море вздымается мне навстречу куда быстрее, чем должно бы.
ДЕУС
Обгоревшие обломки. Волнующее зрелище. Когда ракета с визгом вырывается из орудия, тебе становится дурно, прихватывает живот, потом немного отпускает – она сумела катапультироваться, а потом становится еще хуже – пищевод наполняется жгучей кислотой: парашют порвался, и она падает, ее поглощают волны.
Ты держишь руку Пенни. Ваши пальцы лежат на кнопке. Она поворачивается к тебе, на лице беспредельное изумление, как и на твоем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40