«И ты до сих пор таким и остался», — подумал Велисарий, но вслух ничего не сказал. Старый гунн нахмурился.
— Я все равно не понимаю.
Велисарий вздохнул и отвернулся.
— Знаю, — пробормотал он. — Знаю.
Две недели спустя Нисибис сдался.
Конечно, это была не полная капитуляция. Римляне не маршировали по улицам. Правителям города требовалось спасти лицо, чтобы в дальнейшем спастись от гнева персидского правителя. А Велисарий, имея свои причины, не хотел рисковать своим триумфальным шествием по персидским землям. Он думал, что его войска находятся под его контролем, но… нет более сильного искушения, в особенности для наемников, которые составляли большую часть его армии, чем перспектива разграбления города после долгой осады.
Нет, лучше полностью избежать проблемы. Персы, как и римляне, были цивилизованными людьми. Потерянные богатства — это просто потерянные богатства. Скоро о них забудется. А зверства и жестокости остаются в памяти на века. Века этой глупой, бессмысленной, бесконечной войны между греками и персами, которая и так длится уже слишком долго.
Поэтому по улицам никто не маршировал и зверства не учинял. Но конечно, сокровищ было потеряно много. О, да. Нисибису пришлось расстаться с большим количеством добра. Часть выплатили в качестве дани, остальное — как выкуп за знатных господ. Которых Нисибис оставит у себя в приятном плену, пока знатные господа не вернут Нисибису уплаченное за них.
Римляне ушли из города с большим количеством трофеев, чем кто-либо из солдат мог мечтать. В течение трех дней слух о победе распространился, армию окружили прихлебатели. Среди них, в дополнение к обычным женщинам, были и ловкие торговцы. Солдаты из собственной армии Велисария быстро обменяли свои трофеи на не занимающие много места драгоценности и золотые и серебряные монеты. Они уже знали из опыта, что при суровых методах их полководца невозможно таскать с собой большое количество тяжелых или объемных трофеев. Как и великий Филипп из древней Македонии , Велисарий пользовался мулами для перевозки припасов. Повозки на колесах он разрешал использовать только для раненых и артиллерийских орудий.
Ливанская армия, наблюдавшая за процессом обмена, последовала примеру людей Велисария.
Великий полководец Велисарий, поистине великий. Возможно, немного странный. В некоторых вещах невероятно безжалостный. У костров рассказывалось о зарубленной персидской кавалерии и отсеченной голове хилиарха. Первые рассказы вызывали удовлетворенные улыбки, вторые — злорадство и торжество. Еще говорили, что он странно привередливый в некоторых вещах. Рассказывали о детях и женщинах, возвращенных персам в Нисибисе, причем в относительно неповрежденном виде, и об уроках, преподнесенных гуннам. Первые рассказы вызывали удивленные взгляды, вторые — злорадство.
Странный полководец. Но… великий полководец, в этом нет сомнений. Лучше подчиниться его требованиям.
Хорошему настроению армии значительно способствовала общительность и доброжелательность катафрактов, давно сопровождавших полководца. Они оказались прекрасными ребятами, эти фракийцы, самыми лучшими. Всем покупали выпивку, в любое время в любом месте, где останавливалась армия. А делала она это часто. Великий полководец был добр к победоносным войскам, и группа примазавшихся к войскам лиц каждый вечер ставила для воинов палатки. Судя по тому, как воины бросались деньгами, они просто купались в них.
И в самом деле купались. Как главнокомандующий, Велисарий получил большой процент трофеев, но половину тут же распределил между своими приближенными, как и поступал всегда. Эта традиция очень нравилась его катафрактам. И еще больше она нравилась Велисарию. Частично из-за удовольствия, которое он получал от щедрости. Но главным тут все-таки было не удовольствие, а холодный расчет все просчитывающего на несколько шагов вперед мозга. Да, его катафракты и так ему преданны, и по традиции, и по праву рождения. Но никогда не повредит закрепить связь так крепко, как только возможно.
Деньгами. И другими способами. Всеми доступными.
Нет, думал он, вспоминая отрубленную голову упрямого хилиарха, и стрелы, торчащие из груди трех гуннов, — лишняя преданность никогда не помешает.
Только трое из этой великой армии, возвращающейся с триумфом, не делили радости полководца и пребывали в отвратительном настроении. Двое из них — братья из Фракии. Хотя они и пережили последние события без серьезных увечий для тела, братья сильно грустили.
Как и подозревал Велисарий, Бузес и Кутзес на самом деле дураками не были. У них оказалось достаточно времени, пока они находились в плену в Нисибисе, чтобы обдумать прошлые события. И прийти к определенным выводам относительно так и не найденного каравана с деньгами.
В первый вечер обратного марша в Миндус братья вошли в шатер Велисария. Фактически прорвались в него. Оттолкнули Маврикия в сторону, что свидетельствовало о том, что до обретения истинного ума братьям еще далеко. Затем они бросили вызов полководцу, обвинив его в предательстве и двуличности.
В течение следующих нескольких минут Бузес и Кутзес выучили свой урок, как другие выучили этот урок до них. Некоторым, подобно старому гунну, главе клана, даже удалось пережить его без увечья для организма.
И им удалось, но с трудом.
Велисарий предоставил им три простых варианта на выбор.
Первый. Они могут молча согласиться с его триумфом, притвориться, что не произошло ничего необычного, и спасти остаток репутации. При помощи Велисария можно придумать и обыграть соответствующее прикрытие, все объясняющее. Им даже достанется часть трофеев.
Второй. Они могут немедленно покинуть расположение армии и жаловаться всему свету. Не пройдет и года (если, конечно, Юстиниан решит проявить щедрость и благодушие в связи с победой над персами), как они вернутся назад в усадьбу во Фракии и будут там кормить свиней. Заливать пойло в корыта. Если же император решит не быть милостивым — а милосердие не является одной из его выдающихся черт — они будут кормить свиней на одной из многочисленных усадьб Юстиниана. Причем, может, даже не кормить, а убирать помои.
И, наконец, имелся третий вариант, если они намерены уж слишком возмущаться и выносить их возмущение и их самих станет невозможно. Третий вариант означал…
Валентина.
В конце концов братья распрощались с глупостью. Да, с трудом и не без горьких слез и теплых объятий с уходящим другом. Но в итоге им удалось отправить глупость в путь, а самим пойти другой дорогой.
Фактически к ночи они оказались в благостном расположении духа. Большое количество вина вместе с полученными трофеями помогло появлению добродушия и мягкости. Но имелось еще одно маленькое утешение.
По крайней мере — на этот раз — честных фракийских ребят обманул другой фракиец. Не какой-то там проклятый грек или армянин.
После того как они ушли, Велисарий задул светильник и лег.
Он устал, но сон не шел. Ему требовалось кое-что узнать. Он дал мыслям побродить по лабиринту разума, пока они не добрались до места, которое он считал трещиной в барьере.
Велисарий почувствовал присутствие камня.
«Значит это был ты, да? Помогал мне в битве?»
И тогда Велисарий обнаружил третье — существо? — которое не разделяло самодовольства полководца. Вначале мысли камня оставались неясными. Странно, но под ними была какая-то враждебность. Не упрек, не обвинение, как раньше. Скорее…
Да. Раздражение.
«Странно. Почему…»
Внезапно мысль оформилась.
Помог. Трудно .
Затем с очевидным раздражением.
Очень трудно .
Затем, как значительно младший брат мог бы сказать тупому старшему.
Глупо .
«Глупо? Что глупо?»
Глупый .
Велисарий сел, пораженный.
«Я? Почему это я глупый?»
Очень сильное раздражение.
Не ты глупый. Вы все. Все глупые .
Теперь с большой силой.
Кретины .
Велисарий сидел и хмурился. Он не мог придумать, что так расстроило камень.
Он почувствовал новую концепцию, новую мысль, пытающуюся прорваться сквозь преграду. Но мысль отступила, пораженная явившимися образами.
Внезапно сквозь разум быстро пронеслось видение.
Сцена из дневной битвы. Масса кавалеристов, сражающихся друг с другом, падающих с коней. Колени плотно сжимают лошадиные бока. Руки сжимают луки седел. Но люди все равно падают на землю каждый раз, когда по ним наносится удар или они сами неправильно рассчитывают удары.
Кретины .
Еще одно видение. На мгновение появившийся образ.
По степи галопом несется всадник. Какой-то варвар. Велисарий не узнал, к какому племени тот относится. Но сидит на лошади очень грациозно и уверенно. Крупным планом показываются его ноги. Даже ступни .
Мысль наконец прорывается.
Стремена .
Челюсть Велисария отвисла.
— Да будь я проклят! — прошептал он. — Почему об этом никто никогда не подумал?
Глупые .
Глава 9

Константинополь.
Осень 528 года н. э.
— Человек года! — воскликнул Ситтас. — О, слава триумфальному завоевателю! — он выпил кубок одним глотком. — Я бы поднялся поприветствовать тебя, Велисарий, но боюсь лишиться чувств в присутствии такой знаменитости. — Он икнул. — Ты знаешь, я склонен преклоняться перед героями. Ужасная привычка, просто ужасная. — Он схватил кувшин, стоявший на небольшом столике рядом с кушеткой, и помахал им. — Я бы тебе тоже налил выпить, но боюсь разлить вино. Понимаешь, дрожу в компании такой легендарной личности, как девочка, у которой кружится голова, когда рядом мужчина, который ей нравится.
Ситтас снова наполнил кубок. Его мясистая рука была тверда, как скала.
— Кстати говоря о девочках, у которых кружатся головы, позволь мне… представить тебя моей подруге. — Ситтас махнул рукой в направлении женщины, сидевшей рядом с ним на кушетке. — Это Ирина. А это знаменитый полководец Велисарий. И его очаровательная жена Антонина.
Велисарий пересек комнату и вежливо поклонился женщине, но не Ситтасу.
Нельзя сказать, что Ирина была красива в традиционном смысле, но привлекательна — определенно. Светлая кожа, каштановые волосы, карие глаза и крупный нос с горбинкой. Казалось, ей около тридцати, но Велисарий решил, что на самом деле она старше, чем выглядит.
По выражению лица Велисария ничего нельзя было прочесть, оно не изменяло своего спокойного выражения. Но он сильно удивился. Ирина очень не походила на предыдущих женщин Ситтаса. Старше их всех примерно лет на пятнадцать и, судя по первому впечатлению, вдвое умнее всех предшественниц вместе взятых.
— Не надо смотреть на него так внимательно, Ирина, — предупредил Ситтас. — Никогда не знаешь, что может произойти с этими мифическими полубожественными личностями. Вдруг забеременеешь от его ауры.
Ирина улыбнулась.
— Пожалуйста, не обращай на него внимания. Он притворяется пьяным.
— У него это неплохо получается, — вставила Антонина. — Не удивительно, с такой-то практикой.
На мясистом лице Ситтаса появилась выражение оскорбленной невинности. Оно ему очень не подходило.
— Я обиделся, — заскулил он. — Я в ярости. Оскорблен вне всякой меры. — Он снова осушил кубок и протянул руку к кувшину. — Ты видишь, к чему привели твои оскорбления, подлая женщина? Привели меня к пьянству, черт побери! К пьянству!
Ирина встала и прошла к длинному столу, стоявшему у дальней стены, вернулась с кубком в каждой руке и вручила их Велисарию и Антонине.
— Пожалуйста, садитесь, — предложила она, кивая на еще одну кушетку. Большая комната была заставлена различными кушетками, все с дорогой обивкой. Правда, цвета обивки резко не сочетались с мозаикой и гобеленами, украшавшими стены. Настенные украшения казались еще более дорогими, чем кушетки. Правда, все свидетельствовало об исключительно плохом вкусе.
После того как полководец с женой сели, Ирина наполнила их кубки из другого кувшина, поставила кувшин на стол и вернулась на свое место.
— Ситтас мне много о вас рассказывал, — сообщила Ирина.
— А я говорил тебе, что у него гораздо лучший вкус в плане мебели? — пробормотал Ситтас. Его глаза-бусинки восхищенно рассматривали комнату.
— У ондатры лучше вкус, чем у тебя, Ситтас, — мило заметила Ирина. Затем улыбнулась Велисарию и Антонине. — Вам эта комната не кажется ужасной?
Антонина рассмеялась.
— Напоминает медвежью берлогу.
— Очень богатого медведя, — благодушно прокомментировал Ситтас. — Который может себе позволить игнорировать мелочные нападки низкородных людишек с псевдохудожественным вкусом. Плебейская зависть, вот это что такое, — он склонился вперед. — Но хватит о мебели! Давайте-ка послушаем тебя, Велисарий. Я хочу знать все в подробностях. Все детали, слышишь? Не потерплю твоей обычной лаконишности.
— Такого слова нет, Ситтас. Надо говорить: лаконичности, — поправила Ирина.
— Конечно, есть! Я же его только что употребил, так? Как бы я мог употребить несуществующее слово?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63