Травник помолчал – было видно, что свои теперешние слова он обдумывал долго, тщательно сравнивая все за и против.
– Этот мрачный кладбищенский остров, который и без того вечно подтачивают морские волны, мне сейчас представляется землями, столь тонко отделенными от того, Иного, мира, что, кажется, копни поглубже – и провалишься туда, откуда возврата нет никому, и для этого не нужно ни за откровения на Мосту Прощаний годами жизни расплачиваться, ни в Смертном скиту терять рассудок. Этот остров – такой вечный нарыв, который не проходит, но пока и не прорывается, потому что для этого нужно знать самое тонкое место. Или попытаться почувствовать его.
– Теперь мне все ясно, – твердо заявила Эгле. – Им нужен проводник. Туда.
– Получается, что они давно его ищут, – заметил Ян. Он был подавлен, но в душе его росло какое-то странное, доселе незнакомое ему чувство возмущения, как если бы он возмущался промочившим его дождем или негодовал по поводу пронизывающего до костей ветра.
– И вот теперь, похоже, нашли, – пробормотал Март и, зло сплюнув, прибавил совсем как Травник: – Посмотрим.
Эгле укоризненно посмотрела на русоволосого друида, а Коростель вспомнил, как точно так же Травник сказал «посмотрим», когда они выходили в деревне на двор Мотеюнаса навстречу Ночным.
– А кто же тогда был этот, черный, который Збышека помог вызволить? – спросил Коростель и вдруг осекся – понял.
– Шедув это был, с которым мы с тобой на Мосту Прощаний говорили, больше некому, – тихо ответил Травник, и при этих словах на его лицо словно набежала какая-то тень: скулы резко обозначились под кожей щек, глаза прищурились, расширились ноздри – Травник сейчас походил на усталую гончую собаку, которая только что взяла новый след и теперь выбирает, по какому идти.
– Неужто мертвого оживил и отпустил Темный Привратник? – сокрушенно покачал головой Март.
– Думаю, решали оба, – задумчиво проговорил Симеон. – Видать, послали нам его охранителем, хотя, может быть, что это и не единственная его служба.
– А по мне, так лучше бы Привратники приставили Шедува к тем дверям, через которые Птицелов пройти хочет, – пробормотал Ян, вспоминая темную фигуру на заснеженном мосту. – Хоть и неясно, чего зорзам там надо, но не нравится мне это.
– Мне думается, ищут они в Посмертии силу, – предположил Травник. – Силу или какие-то возможности. Такие, каких до сих пор ни у кого не было. Когда-то давно, когда еще мой учитель был жив, Птицелов встречался с Камероном, тайно, в городе Аукмере. Сманить хотел его.
– Неужто на свою сторону? – недоверчиво воскликнул Збышек, а Яну отчего-то стало не по себе.
– Нет у Птицелова никакой стороны, – сказал Травник. – Он один. Один, как луна, которая думает, что у нее свой свет есть. И все слуги его для Птицелова не более чем псы, преданные ему, но уже заранее преданные им.
– Темно как-то ты говоришь, Травник, – пожала плечами девушка. – Зачем ему их предавать? И кому? Нам, что ли?
– Предать собаку можно, отобрав у нее себя, – ответил друид. – Не ее прогнать – себя у нее отобрать. Как у женщины свое сердце назад вытянуть… А для собаки страшнее этого ничего нет. Так-то.
Травник медленно обвел потеплевшим взором друзей и неожиданно усмехнулся. Март удивленно вскинул брови, а Эгле и Коростель непонимающе переглянулись. Травник покатал на столе невзрачное семечко, потом указал пальцем на дощатый пол под ногами и заметил:
– Да… с жильем нам повезло, прямо-таки, не слишком. Стены-то крепкие, и крыша не худая. Худая память, однако. Помнишь, Март, историю Ивара?
– Какого Ивара? – осведомился молодой друид. – Ивара-изменщика? Из-за которого русинские разведчики полегли?
Травник кивнул.
– Помню эту историю, как же. Кто ее хоть раз услышит – ни в жизнь не забудет, – осторожно ответил Збышек. – Особенно русины. Те, думаю, многое бы отдали, попади он к ним в руки. А ты это к чему сейчас про изменщика вспомнил?
– Ни в чьи руки так и не попался Ивар-изменщик, – заметил Травник. – Осталась о нем только недобрая память. Да еще вот изба…
– Эта, что ли? – недоверчиво протянул Збышек, а Эгле вдруг выпустила из рук пустой чугунок, который с грохотом покатился под стол.
– Именно, – невесело улыбнулся Травник и похлопал ладонью по стене. – Это она и есть – избушка Предателя. Везет нам, а?
ГЛАВА 3
ИЗБУШКА ПРЕДАТЕЛЯ (окончание)
Ивар Предатель – никто и подумать не мог, ни в балтских дружинах, ни в литвинских полках, что когда-то назовут столь бесчестным именем рыжего Ивара, балагура и весельчака, который никогда не полезет за словом в карман. Никто не умел остро и тонко подшутить над приятелем, но так, чтобы не обидно было ему, а наоборот – настроение поднялось, сразу жить захотелось; никто не знал столько песен разудалых, иной раз и с перцем – из песни же, говорят, слова не выкинешь. Был Ивар разведчиком у балтов и подчинялся только Озолиню, вечно хмурому и всем недовольному человеку с постоянным выражением усталости и разочарования на лице. Командовал хмурый Озолинь маленьким отрядом ловких лазутчиков и неприметных проныр, которые запросто ходили в стан вражеских войск, как на приятную прогулку в соседнее село к куму, опрокинуть стаканчик-другой. По этой причине долго Ивар нигде не задерживался, бросали его то туда, то сюда, а куда он ходил и зачем – то никому было не ведомо, однако уважали Ивара крепко – знать, было за что.
На Остров Колдун Ивар тоже явился невесть откуда, но к тому времени на берегу озера уже стояла избушка, которую срубили для себя рыбаки, пару месяцев назад проплывавшие по своим надобностям и решившие остаться пожить недельку-другую на острове. Зачем им понадобилось на такой недолгий срок возводить себе целый дом, когда можно было и на лодках ночевать, так и осталось тайной. А потом поселился в избушке разведчик Ивар, да не один – с девицей-полюбовницей, которую привез себе из русинских земель. Что полюбовница – это уж потом говорили, когда проклинали разведчика Ивара в русинском стане, а немедля явившиеся в северную часть Колдуна лазутчики и проныры Озолиня переворачивали весь остров вверх дном в поисках Ивара, из-за которого столько доблестных воинов головы сложили. Похоже, была у них любовь – берег Ивар свою Славку, и потом, когда на остров стали прибывать войска и с той, и с другой стороны, видели приятели, как обнимал ее Ивар прилюдно и не стеснялся называть самыми сладкими словами.
Но невдомек было никому, что Славка тоже была здесь, на острове, по секретному делу, и знали об этом лишь трое: друг ее сердечный Ивар, Озолинь и русин Одинец, тот, что был в славенском войске навроде Озолиня у балтов. Правда, вместе они никогда не встречались, и даже когда в лесах стало тесно от разноязыких бойцов, любящих пошутковать, позадирать друг друга по горячей молодости, и все ходили друг к другу в гости, никто бородатого и вечно озабоченного Одинца рядом с хмурым балтом не видел.
Когда же на северном побережье острова высадились боевые дружины Севера, Фьордов и Приозерья, начала Славка в леса похаживать, да все чаще и чаще. Уходила с корзинкой, словно по ягоды, забираясь в глушь и скалы, и все время стремилась держаться ближе к палаточному лагерю свеев и шалашам норгов. Чудь, что тоже приплыла на узких, остроносых лодках явно свейского топора, Славка старательно обходила стороной – то ли неинтересны они ей были, то ли чуяли злыдни чужую девку издалека.
Ивар же все больше дома сидел да похаживал по лагерю литвинов, внимательно поглядывая на союзников, балагуря да посвистывая разные веселенькие мотивчики, которых он всегда знал неисчислимое множество. Но однажды собрались они в избушке Ивара втроем – разведчик, подруга его Славка и Озолинь – тот пришел ночью, когда стемнело. Потом уже один сотник, ходивший ночью порыбачить на озеро, рассказывал, что долго в избушке горела свеча и слышались оживленные голоса, причем Ивар, похоже, с чем-то решительно не соглашался, Славка ему перечила, а Озолинь изредка что-то говорил или коротко бросал пару слов, и Ивар тут же начинал кричать и ругаться снова. Сотник, которому в тот миг дороже всего была тишина, потому как страсть свежей рыбки хотелось, подождал немного, а потом взял и перебрался на другую сторону озера, где его и сморил сон, «и вся рыбалка дохлому псу под хвост», как впоследствии жалился мужик, рассказывая о том, как он последний раз видел бедную девку.
А бедную – потому что на рассвете ушла Славка опять к северным лагерям и не вернулась. Что-то она там разнюхивала у свеев, вот, видать, и попалась.
Два дня маялся Ивар, все ждал, что Славка его вернется, а на третий пошел к Озолиню и сильно кричал на него, причем прилюдно – несколько проныр, отдыхавших после ночного лазанья в скалах, где они считали вновь прибывшие лодки саамов, слышали, как Ивар «лаялся и поносил старшину непотребными словами». Выслушал Ивара старшина лазутчиков, плечами пожал, ничего путного ему не ответил, да и что он мог сказать – ясный день, попала девка в лапы к свеям. Плюнул тогда Ивар под ноги своему командиру, повернулся и ушел.
Той же ночью пробрался разведчик в свейский лагерь, поскольку проныра он был ловкий и по-свейски говорил отменно. Да только Славки нигде не нашел, а под утро нарвался на дозорных и еле ноги унес.
На вторую ночь полез зачем-то Ивар туда, где чудь табором стояла, хоть и обходила Славка этих страховидл, что носом чуяли не хуже собак. А на третье утро вернулся в свою избу с обломанной стрелой, торчащей из левого плеча. Наконечник у стрелы был саамов, хитро раздвоенный, так что не рискнул Ивар сам стрелу вынимать, сделал это ему озолинский лекарь, что всегда раненых и увечных лазутчиков и проныр пользовал. Перевязал Ивар плечо, попестовал раненую руку и даже лекаря не поблагодарил, а бросился на лежанку и провалялся там весь день. А ночью к нему в избушку пришел гость.
Был он со свейской стороны, и принес Ивару весточку от Славки, да только недоброй была эта весть. Попала Славка в руки к свеям, а те передали ее мечникам – как раз только-только переправился на остров корабль Ордена, и на нем были двое людей Монаха – страшного, по слухам, человека, который ведал самыми тайными орденскими секретами. Монах окутал весь Север сетью доносчиков и осведомителей, работали его люди и в Балтии, и у литвинов, и в Новом Городе у русинов, были шпионы Монаха и в краях полян и мазуров. Платил он им крепко, да многие работали не за деньги, а за совесть, а еще чаще – за страх, потому как умел Монах подцепить человека на крючок, с которого чем больше рвись, тем глубже острие уходит в душу. Везде, где пахло жареным, как из-под земли тут же являлись люди Монаха, а может, и он сам вылезал из орденской столицы, потому что как выглядел Монах, того никто не знал – на людях он никогда не показывался.
Человек Монаха прислал с лазутчиком всего несколько слов Ивару, но от этих слов задрожал разведчик, и смятение пришло в его душу. Сказал лазутчик Ивару о… родинках, сиречь родимых пятнышках, тех, что были на теле у его подруги, да в таких местах, что вслух не называются добрыми людьми при дневном свете. Передал человек Монаха, что с этих трех родинок, об одной из которых и сам Ивар не ведал, он и начнет забавляться с его милой подружкой. Еще сказал лазутчик, что человек, пославший его к Ивару, до таких забав большой выдумщик, и пересказал некоторые, что ему самому доводилось видеть на тайной службе.
Побледнел Ивар, и что-то в нем стало сгибаться, как молодой тополек, который наклоняют, чтобы петлю на кролика или лису привязать к нему было сподручнее. А лазутчик молвил, что может человек Монаха и подождать со своими страшными играми, если сослужит ему разведчик одну небольшую службу, и даже не службу – так, безделицу. И шепнул несколько слов ему на ухо, словно боялся, что стены избушки услышат и лесу расскажут или озеру. А уходя, добавил, что говорить о встрече с ним не советует – человек он подневольный и сейчас целиком в руках Ивара: захоти тот закричать, мигом ночная стража скрутит. Да только тогда Славке конец, и никогда Ивару ее не видать не только живой, но и мертвой, хотя жизнь ее будет такой долгой и нелегкой, что впору будет самой смерти возжелать всей душой. А может, и не свей был тот лазутчик – уж больно чисто говорил он на языке балтов, не иначе из латов был родом.
Не зарезал его Ивар, не скрутил и не выдал врага страже, что обходила дозором лагеря балтов и литвинов. У славенов и русин караул несли огромные свирепого вида собаки, так что невозможно было незамеченным подобраться к их шатрам и палаткам, а поляне, похоже, и вовсе не спали, подолгу засиживаясь у ярких костров за тихой беседой и грустными, протяжными песнями, до которых и они, и усатые мазуры всегда были большие охотники.
Приходил потом и второй лазутчик от свеев к Ивару, но это был уже совсем другой человек. Когда ему, раненному стрелой и потому выпавшему из лодки, что отчаливала с горящего острова после битвы, дознатчики Озолиня пригрозили огнем, он рассказал, что велено было ему ничего с Иваром не обсуждать, а только получить согласие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56