Потом ударил он, пытаясь обманным движением пробиться сквозь мою звенящую сталь. Я увернулся и так же неудачно ответил контратакой. Стало, похоже, что коса нашла на камень. Теперь мы, злые от неудач, стояли друг против друга, и каждый не решался начать первым.
– Ты кто такой будешь? – вдруг, спросил он.
– Так, мимо проходил, – ответил я, не давая себя отвлечь от боя.
– По шапке, вроде, басурман, по одежде наш, казак. Да и дерешься знатно.
– Правильно угадал, я запорожец, прискакал наказать вас за подлость!
По его лицу пробежала тень. Потом он резко повернул голову и посмотрел в сторону. Я ожидал чего-то подобного, но не успел отреагировать атакой, он же в уверенности, что смог заставить меня отвлечься, сделал отработанный выпад. Я следил за его рукой, вовремя отклонился, и сам воткнул клинок в левую сторону его груди. Казак вскрикнул и отшатнулся назад. Это было последнее, что я запомнил в том бою.
Потом, мне рассказали коровинские крестьяне, что меня сзади ударили по голове. Подобрали меня рядом с заколотым казаком. Сначала они подумали, что я убит, потом заметили признаки жизни и с другими раненными привезли в ближнее село.
Судя по всему, пока я «упивался радостью победы» над опытным противником, кто-то сзади рубанул меня саблей по голове. Спасла мне жизнь татарская шапка с металлическим вкладышем. Клинок разрубил ее пополам, но только слегка рассек голову. Удар был такой силы, что я, упал и надолго потерял сознание...
В тот момент, когда я пришел в себя, ничего этого понятно не знал. Лежал и пытался понять, куда попал. Б голове крутились какие-то отрывочные воспоминания, никак не соединяясь в единое целое. Скрипнула входная дверь.
– Водицы испить не хочешь? – спросила, входя в избу, женщина в темном бесформенном сарафане, с замотанной до глаз черным платком головой, как я решил здешняя хозяйка.
– Нет, не хочу, – с трудом произнося слова, отказался я. Голова у меня гудела, в глазах плыли черные точки, самочувствие было соответствующее. – Что со мной?
– С тобой-то? Ничего. Лежишь на лавке.
Формально она была права, я действительно лежал на лавке в закопченной избе. Что это за изба и я как сюда попал, было непонятно. Попробовал вспомнить, но ничего кроме боя в лесу, в памяти не осталось.
– Меня ранили? – уточнив, переспросил я.
– Тебя? – переспросила она, подошла к лавке и будто видела впервые в жизни, долго рассматривала. Потом вздохнула и согласилась: – Похоже, что так. Ты водица испить не хочешь?
– Нет, не хочу.
Я прислушался к собственным ощущениям. Отчетливо болела только голова. Подняться и проверить, что со мной, сил еще не было, тогда я спросил, уточнив вопрос:
– Ранили меня в голову?
– В голову? – опять она повторила мои последние слова. – В голову, а то еще куда! Так ты водицы испить, значит, не хочешь?
– Здесь есть кто-нибудь из Коровино? – не ответив на сакраментальный вопрос, спросил я.
– Из Коровино? Не знаю, я не местная, – сказала женщина. – Тут в селе много всяких крестьян. Не знаю, кто из них здешний, кто какой. Коровино ведь казаки еще давно дотла сожгли!
– А здесь ты что делаешь?
– Я, что делаю? – удивилась она. – Водицу тебе подаю. Не хочешь?...
– Нет!
В голове у меня уже достаточно прояснилось.
– Не хозяйка, говоришь, а кто?
– Так, живу пока, за тобой присматриваю. Может что подать?
– Пить я не хочу! – поспешил я предотвратить ее обычный вопрос. Сходи лучше позови кого-нибудь из бывших казачьих пленников.
– Чего ходить? Я и есть пленница. Под их игом целый месяц жила. Не ведаю, как живой осталась! Видно Господь так захотел.
– Постой, так ты тоже была в овраге?
– Вестимо была. И в Коровино была, когда казаки его грабили и жгли. Они меня давно захватили, хотели за большие деньги в султанский гарем продать. Потому видно и берегли, не надругались.
– Продать? В гарем султана? – переспросил я, не зная чему больше удивляться, тому, что она знает эти слова или считает себя такой ценностью, По мне тетка была не слишком молода и совсем непривлекательна, Однако у женщин часто существует собственная самооценка, не всегда соответствующая общей.
– Султану, – подтвердила она, – на туретчину, или персидскому шаху.
Я опять едва не переспросил, что она имеет в виду, но успел поймать себя за язык и пробормотал под нос:
– Ну да, тогда конечно, если шаху, то и говорить не о чем...
– А ты, случаем, еще не захотел водицы испить? – не слушая, спросила она. – Водица здесь целебная. Тебе старому человеку беречь себя нужно, неровен час, расхвораешься.
– Старому человеку? – как попугай повторил я за рей. – Это, в каком смысле старому?
– Ну, не старому старику, а просто старому, – пояснила она. – Тебе уже, поди, годков двадцать пять сравнялось?
– Двадцать пять, – опять повторил я за ней и замолчал, догадался, что у бедолаги от тяжких испытаний поехала крыша. – Нет, мне уже тридцать...
– Правда? – удивилась она. – А я бы тебе больше двадцати пяти не дала.
– Выходит, для своих дряхлых лет я хорошо сохранился.
– Выходит, – скорбно согласилась женщина.
– Значит, ты не местная. А откуда?
– Я то? Я сама из Калуги. Мой батюшка там воеводой.
– Кем? – опять воскликнул я.
– Воеводой, – не без гордости повторила она.
Мне уже случалось сталкиваться с девушками из знатных семей, и ничего хорошего из этого не получалось. Потому, если все это не бред душевнобольной, то меня могли ожидать очередные неприятности. Однако разговор у нас еще не кончился, и я спросил, намереваясь выяснить правду:
– Как же ты к казакам попала?
– Очень просто, они меня на дороге остановили. Батюшкиных стрельцов поубивали, а меня с мамкой с собой увели.
– И где эта мамка?
– Померла, сердешная. Уже девятый день намедни прошел. Уж я так убивалась...
– Пусть будет ей земля пухом, – сказал я.
Женщина, кивнула, промокнула кончиком платка слезу и перекрестилась.
– Так, выходит, ты уже давно в плену? – продолжил я допрос.
– Давно, казаки, когда с Днепра сюда шли, нас с мамкой и захватили. Сначала хотели у батюшки выкуп требовать, а потом решил в гарем султану продать. Их атаман сказал, что так они больше червонцев получат.
Похоже, что на султане и гареме ее крепко заклинило.
– А кто такой султан и что такое гарем?
Как ни странно, ответила она правильно.
– Понятно, – задумчиво сказал я, уже не зная, что и думать. Женщина была так закутана, что разглядеть что-либо кроме носа и губ я не мог. – А звать то тебя как?
– Марфой кличут, – ответила она, подумала и поправилась, – Марфой Ниловной.
Влюбляться в Марфу Ниловну я не планировал. На романтические встречи и близкие отношения с красивыми женщинами мне последнее время везло, но как истинно русского человека после окончания каждого романа, мучила совесть. Обычная борьба духа с плотью. Как мужчину, сеятеля собственного генофонда, меня привлекает каждая подходящая женщина. Но когда плоть побеждает условности морали, душа мстит стыдом и раскаяньем. Правда и то, что стыд не дым, глаза не ест, но все равно, обойтись без психологических травм и самобичевания никак не получается.
Скорее всего, это какой-то рудимент прошлого, оставшийся в мужской ментальности с тех пор, когда женщина в любви была слабее, уязвимее, и слишком многим рисковала. В новые времена, когда и женщины и мужчины принялись тасовать друг друга как карты в колоде, это выглядит старомодно, но что поделаешь, против натуры, как говорится, не попрешь.
– Марфой, говоришь зовут? Это хорошо, – сказал я, непонятно для чего. – Марфа красивое имя...
– Сама знаю, что красивое, как же иначе! Плохим бы меня родители не назвали! – подтвердила она.
Разговор у нас с ней явно не получался. Нужно было менять тему, и я спросил, то, что меня интересовало:
– Ты не заешь казака по имени Степан, который вас вместе со мной спасал?
– Нет, не знаю, – не задумываясь, ответила она.
– Ты вспомни, он высокий казак, с перевязанной головой.
– Казак? – рассеяно переспросила она. – Ты хочешь?...
– Хочу, – перебил я, – принеси ведро теплой воды и корыто.
– Зачем?
– Мне нужно помыть голову, она вся в крови!
Было, похоже, что, вся моя голова опять превратилась в засохшую кровяную коросту. Я попробовал дотронуться до раны, но не смог до нее добраться. В таком виде девушке не понравишься, даже такой заторможенной.
– А ты в баню сходи, – посоветовала она, не двигаясь с места.
– Сходи бы, да встать не могу. Так принесешь или нет?
Марфа задумалась, потом согласилась.
– Ладно, пойду, скажу мужичке.
Я остался один. В избе было сумеречно, свет проникал только через волоковое окошко в крыше, служащее для выхода дыма. Я уже привык к спартанской простоте русского жилища и давно перестал обращать внимание на интерьеры, вернее будет сказать, на их отсутствие.
Только теперь, когда ничто не отвлекало внимание, я вспомнил о собаке и лошадях, которых мы с запорожцем оставили в лесу. Если Степан погиб, они так там и остались.
Однако пока заниматься их судьбой я не мог. Нужно было сначала прийти в норму. О лошадях я не беспокоился, ручей протекал рядом с нашей тамошней стоянкой, а в лесу и на пустыре им было полно корма. Другое дело Полкан, не умеющий сам добывать еду, к тому же раненый.
В избу вернулась Марфа со старой женщиной, которая с трудом несла большое деревянное ведро с водой.
– Марфа, мне нужно срочно найти казака Степана! В лесу остались наши лошади и собака.
Пока дочь воеводы обдумывала мои слова, в разговор вмешалась крестьянка:
– В сарае твоя лошаденка, а Полкан во дворе. Строгий пес, мой хозяин хотел его привязать, так он так зубы оскалил, что к нему подойти побоялись!
Я подумал, раз собаку знают по имени, значит, запорожец жив и попросил женщину:
– Ты за ним пригляди, хозяюшка, и корми хорошо, а я в долгу не останусь.
– Это уж как водится, – поклонилась она, – хоть Он и пес, а как никак, божья тварь.
– И еще, принеси, пожалуйста, корыто, мне нужно рану промыть.
Женщина согласно кивнула и, не медля, отправилась выполнять просьбу. Я же попытался сесть на лавке. С большим трудом удалось приподняться и опереться спиной о стену. Голова кружилась от слабости и потери крови, но я уже привык к постоянным ударам судьбы и научился их преодолевать.
Понимание, что за все необходимо бороться и тебе никто кроме самого себя не поможет, сформировалось постепенно. Слишком мы привыкли к тому, что кто-то должен думать за нас, спасать, заботиться о тепле, пище и когда оказываемся в опасности, не пытаемся самостоятельно решить проблему, а первым делом ждем чьей-нибудь помощи. По этому поводу стоит вспомнить, трагедию с домами близнецами в Нью-Йорке, атакованными террористами. Лишь небольшая часть людей попавшихся в огненный капкан пыталась спастись самостоятельно, основная масса пассивно ждала помощи.
– Помоги мне сесть, – попросил я Марфу, безучастно наблюдавшую за моими усилиями спустить с лавки ноги.
Она подошла, и начала неловко помогать, причиняя лишнюю боль. Раздражения против нее не появилось. Сам не раз битый, я мог понять состояние человека перенесшего испытания, выпавшие на ее долю.
– Больно? – спросила она, заметив, гримасы на лице. – Дать водицы испить?
– Давай, – наконец согласился я, ощущая противную дрожь во всем теле и сухость во рту.
Девушка отправилась в сени и вернулась с деревянной кружкой. Я отпил несколько глотков действительно вкусной воды. Сразу стало легче.
То, что я затеял, было необходимо, но слишком утомительно. Помыться самому мне сил не хватило. Хозяйка и Марфа в четыре руки размачивали и раздирали ссохшиеся волосы.
– Ишь, как его огрели, – сетовала крестьянка, – поди, теперь след на всю жизнь останется.
– Ничего, под волосами видно не будет, – успокоила Марфа.
Я слушал в пол уха, с трудом удерживаясь от провала в забытье. Оказывается, преодолеть можно все, даже беспамятство. Когда женщины кончили возиться с моей головой, откинулся на лавку. Кто-то из них поднял мне ноги, и я смог вытянуться, испытывая своеобразное блаженство покоя.
– Пусть поспит, – сказала хозяйка, – ишь, как побледнел.
Как она в полутьме избы сумело это заметить, я не понял, но спросить сил не было.
Я лежал с закрытыми глазами, пока не уснул. За исключением других снадобий, сон пока был моим единственным лекарством.
Разбудил меня свет. Я приоткрыл глаза и, не поворачивая головы, осмотрелся. Вставленные в специальное устройство горели сразу три лучины. В избе было так тихо, что когда отгоревшие части падали в специальную противопожарную плошку с водой, было слышно шипение.
Посередине избы стояла нагая женщина и расчесывала волосы. Я не сразу понял, что прекрасное видение мне не снится, и только спустя минуту догадался, кто это. В тусклом свете рассмотреть детали было невозможно, но и то, что я увидел, показалось неземным и прекрасным!
Живой свет лучин придавал коже розоватый оттенок. Распущенные волосы будто светились. Полутьма скрывала детали, дополняемые воображением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Ты кто такой будешь? – вдруг, спросил он.
– Так, мимо проходил, – ответил я, не давая себя отвлечь от боя.
– По шапке, вроде, басурман, по одежде наш, казак. Да и дерешься знатно.
– Правильно угадал, я запорожец, прискакал наказать вас за подлость!
По его лицу пробежала тень. Потом он резко повернул голову и посмотрел в сторону. Я ожидал чего-то подобного, но не успел отреагировать атакой, он же в уверенности, что смог заставить меня отвлечься, сделал отработанный выпад. Я следил за его рукой, вовремя отклонился, и сам воткнул клинок в левую сторону его груди. Казак вскрикнул и отшатнулся назад. Это было последнее, что я запомнил в том бою.
Потом, мне рассказали коровинские крестьяне, что меня сзади ударили по голове. Подобрали меня рядом с заколотым казаком. Сначала они подумали, что я убит, потом заметили признаки жизни и с другими раненными привезли в ближнее село.
Судя по всему, пока я «упивался радостью победы» над опытным противником, кто-то сзади рубанул меня саблей по голове. Спасла мне жизнь татарская шапка с металлическим вкладышем. Клинок разрубил ее пополам, но только слегка рассек голову. Удар был такой силы, что я, упал и надолго потерял сознание...
В тот момент, когда я пришел в себя, ничего этого понятно не знал. Лежал и пытался понять, куда попал. Б голове крутились какие-то отрывочные воспоминания, никак не соединяясь в единое целое. Скрипнула входная дверь.
– Водицы испить не хочешь? – спросила, входя в избу, женщина в темном бесформенном сарафане, с замотанной до глаз черным платком головой, как я решил здешняя хозяйка.
– Нет, не хочу, – с трудом произнося слова, отказался я. Голова у меня гудела, в глазах плыли черные точки, самочувствие было соответствующее. – Что со мной?
– С тобой-то? Ничего. Лежишь на лавке.
Формально она была права, я действительно лежал на лавке в закопченной избе. Что это за изба и я как сюда попал, было непонятно. Попробовал вспомнить, но ничего кроме боя в лесу, в памяти не осталось.
– Меня ранили? – уточнив, переспросил я.
– Тебя? – переспросила она, подошла к лавке и будто видела впервые в жизни, долго рассматривала. Потом вздохнула и согласилась: – Похоже, что так. Ты водица испить не хочешь?
– Нет, не хочу.
Я прислушался к собственным ощущениям. Отчетливо болела только голова. Подняться и проверить, что со мной, сил еще не было, тогда я спросил, уточнив вопрос:
– Ранили меня в голову?
– В голову? – опять она повторила мои последние слова. – В голову, а то еще куда! Так ты водицы испить, значит, не хочешь?
– Здесь есть кто-нибудь из Коровино? – не ответив на сакраментальный вопрос, спросил я.
– Из Коровино? Не знаю, я не местная, – сказала женщина. – Тут в селе много всяких крестьян. Не знаю, кто из них здешний, кто какой. Коровино ведь казаки еще давно дотла сожгли!
– А здесь ты что делаешь?
– Я, что делаю? – удивилась она. – Водицу тебе подаю. Не хочешь?...
– Нет!
В голове у меня уже достаточно прояснилось.
– Не хозяйка, говоришь, а кто?
– Так, живу пока, за тобой присматриваю. Может что подать?
– Пить я не хочу! – поспешил я предотвратить ее обычный вопрос. Сходи лучше позови кого-нибудь из бывших казачьих пленников.
– Чего ходить? Я и есть пленница. Под их игом целый месяц жила. Не ведаю, как живой осталась! Видно Господь так захотел.
– Постой, так ты тоже была в овраге?
– Вестимо была. И в Коровино была, когда казаки его грабили и жгли. Они меня давно захватили, хотели за большие деньги в султанский гарем продать. Потому видно и берегли, не надругались.
– Продать? В гарем султана? – переспросил я, не зная чему больше удивляться, тому, что она знает эти слова или считает себя такой ценностью, По мне тетка была не слишком молода и совсем непривлекательна, Однако у женщин часто существует собственная самооценка, не всегда соответствующая общей.
– Султану, – подтвердила она, – на туретчину, или персидскому шаху.
Я опять едва не переспросил, что она имеет в виду, но успел поймать себя за язык и пробормотал под нос:
– Ну да, тогда конечно, если шаху, то и говорить не о чем...
– А ты, случаем, еще не захотел водицы испить? – не слушая, спросила она. – Водица здесь целебная. Тебе старому человеку беречь себя нужно, неровен час, расхвораешься.
– Старому человеку? – как попугай повторил я за рей. – Это, в каком смысле старому?
– Ну, не старому старику, а просто старому, – пояснила она. – Тебе уже, поди, годков двадцать пять сравнялось?
– Двадцать пять, – опять повторил я за ней и замолчал, догадался, что у бедолаги от тяжких испытаний поехала крыша. – Нет, мне уже тридцать...
– Правда? – удивилась она. – А я бы тебе больше двадцати пяти не дала.
– Выходит, для своих дряхлых лет я хорошо сохранился.
– Выходит, – скорбно согласилась женщина.
– Значит, ты не местная. А откуда?
– Я то? Я сама из Калуги. Мой батюшка там воеводой.
– Кем? – опять воскликнул я.
– Воеводой, – не без гордости повторила она.
Мне уже случалось сталкиваться с девушками из знатных семей, и ничего хорошего из этого не получалось. Потому, если все это не бред душевнобольной, то меня могли ожидать очередные неприятности. Однако разговор у нас еще не кончился, и я спросил, намереваясь выяснить правду:
– Как же ты к казакам попала?
– Очень просто, они меня на дороге остановили. Батюшкиных стрельцов поубивали, а меня с мамкой с собой увели.
– И где эта мамка?
– Померла, сердешная. Уже девятый день намедни прошел. Уж я так убивалась...
– Пусть будет ей земля пухом, – сказал я.
Женщина, кивнула, промокнула кончиком платка слезу и перекрестилась.
– Так, выходит, ты уже давно в плену? – продолжил я допрос.
– Давно, казаки, когда с Днепра сюда шли, нас с мамкой и захватили. Сначала хотели у батюшки выкуп требовать, а потом решил в гарем султану продать. Их атаман сказал, что так они больше червонцев получат.
Похоже, что на султане и гареме ее крепко заклинило.
– А кто такой султан и что такое гарем?
Как ни странно, ответила она правильно.
– Понятно, – задумчиво сказал я, уже не зная, что и думать. Женщина была так закутана, что разглядеть что-либо кроме носа и губ я не мог. – А звать то тебя как?
– Марфой кличут, – ответила она, подумала и поправилась, – Марфой Ниловной.
Влюбляться в Марфу Ниловну я не планировал. На романтические встречи и близкие отношения с красивыми женщинами мне последнее время везло, но как истинно русского человека после окончания каждого романа, мучила совесть. Обычная борьба духа с плотью. Как мужчину, сеятеля собственного генофонда, меня привлекает каждая подходящая женщина. Но когда плоть побеждает условности морали, душа мстит стыдом и раскаяньем. Правда и то, что стыд не дым, глаза не ест, но все равно, обойтись без психологических травм и самобичевания никак не получается.
Скорее всего, это какой-то рудимент прошлого, оставшийся в мужской ментальности с тех пор, когда женщина в любви была слабее, уязвимее, и слишком многим рисковала. В новые времена, когда и женщины и мужчины принялись тасовать друг друга как карты в колоде, это выглядит старомодно, но что поделаешь, против натуры, как говорится, не попрешь.
– Марфой, говоришь зовут? Это хорошо, – сказал я, непонятно для чего. – Марфа красивое имя...
– Сама знаю, что красивое, как же иначе! Плохим бы меня родители не назвали! – подтвердила она.
Разговор у нас с ней явно не получался. Нужно было менять тему, и я спросил, то, что меня интересовало:
– Ты не заешь казака по имени Степан, который вас вместе со мной спасал?
– Нет, не знаю, – не задумываясь, ответила она.
– Ты вспомни, он высокий казак, с перевязанной головой.
– Казак? – рассеяно переспросила она. – Ты хочешь?...
– Хочу, – перебил я, – принеси ведро теплой воды и корыто.
– Зачем?
– Мне нужно помыть голову, она вся в крови!
Было, похоже, что, вся моя голова опять превратилась в засохшую кровяную коросту. Я попробовал дотронуться до раны, но не смог до нее добраться. В таком виде девушке не понравишься, даже такой заторможенной.
– А ты в баню сходи, – посоветовала она, не двигаясь с места.
– Сходи бы, да встать не могу. Так принесешь или нет?
Марфа задумалась, потом согласилась.
– Ладно, пойду, скажу мужичке.
Я остался один. В избе было сумеречно, свет проникал только через волоковое окошко в крыше, служащее для выхода дыма. Я уже привык к спартанской простоте русского жилища и давно перестал обращать внимание на интерьеры, вернее будет сказать, на их отсутствие.
Только теперь, когда ничто не отвлекало внимание, я вспомнил о собаке и лошадях, которых мы с запорожцем оставили в лесу. Если Степан погиб, они так там и остались.
Однако пока заниматься их судьбой я не мог. Нужно было сначала прийти в норму. О лошадях я не беспокоился, ручей протекал рядом с нашей тамошней стоянкой, а в лесу и на пустыре им было полно корма. Другое дело Полкан, не умеющий сам добывать еду, к тому же раненый.
В избу вернулась Марфа со старой женщиной, которая с трудом несла большое деревянное ведро с водой.
– Марфа, мне нужно срочно найти казака Степана! В лесу остались наши лошади и собака.
Пока дочь воеводы обдумывала мои слова, в разговор вмешалась крестьянка:
– В сарае твоя лошаденка, а Полкан во дворе. Строгий пес, мой хозяин хотел его привязать, так он так зубы оскалил, что к нему подойти побоялись!
Я подумал, раз собаку знают по имени, значит, запорожец жив и попросил женщину:
– Ты за ним пригляди, хозяюшка, и корми хорошо, а я в долгу не останусь.
– Это уж как водится, – поклонилась она, – хоть Он и пес, а как никак, божья тварь.
– И еще, принеси, пожалуйста, корыто, мне нужно рану промыть.
Женщина согласно кивнула и, не медля, отправилась выполнять просьбу. Я же попытался сесть на лавке. С большим трудом удалось приподняться и опереться спиной о стену. Голова кружилась от слабости и потери крови, но я уже привык к постоянным ударам судьбы и научился их преодолевать.
Понимание, что за все необходимо бороться и тебе никто кроме самого себя не поможет, сформировалось постепенно. Слишком мы привыкли к тому, что кто-то должен думать за нас, спасать, заботиться о тепле, пище и когда оказываемся в опасности, не пытаемся самостоятельно решить проблему, а первым делом ждем чьей-нибудь помощи. По этому поводу стоит вспомнить, трагедию с домами близнецами в Нью-Йорке, атакованными террористами. Лишь небольшая часть людей попавшихся в огненный капкан пыталась спастись самостоятельно, основная масса пассивно ждала помощи.
– Помоги мне сесть, – попросил я Марфу, безучастно наблюдавшую за моими усилиями спустить с лавки ноги.
Она подошла, и начала неловко помогать, причиняя лишнюю боль. Раздражения против нее не появилось. Сам не раз битый, я мог понять состояние человека перенесшего испытания, выпавшие на ее долю.
– Больно? – спросила она, заметив, гримасы на лице. – Дать водицы испить?
– Давай, – наконец согласился я, ощущая противную дрожь во всем теле и сухость во рту.
Девушка отправилась в сени и вернулась с деревянной кружкой. Я отпил несколько глотков действительно вкусной воды. Сразу стало легче.
То, что я затеял, было необходимо, но слишком утомительно. Помыться самому мне сил не хватило. Хозяйка и Марфа в четыре руки размачивали и раздирали ссохшиеся волосы.
– Ишь, как его огрели, – сетовала крестьянка, – поди, теперь след на всю жизнь останется.
– Ничего, под волосами видно не будет, – успокоила Марфа.
Я слушал в пол уха, с трудом удерживаясь от провала в забытье. Оказывается, преодолеть можно все, даже беспамятство. Когда женщины кончили возиться с моей головой, откинулся на лавку. Кто-то из них поднял мне ноги, и я смог вытянуться, испытывая своеобразное блаженство покоя.
– Пусть поспит, – сказала хозяйка, – ишь, как побледнел.
Как она в полутьме избы сумело это заметить, я не понял, но спросить сил не было.
Я лежал с закрытыми глазами, пока не уснул. За исключением других снадобий, сон пока был моим единственным лекарством.
Разбудил меня свет. Я приоткрыл глаза и, не поворачивая головы, осмотрелся. Вставленные в специальное устройство горели сразу три лучины. В избе было так тихо, что когда отгоревшие части падали в специальную противопожарную плошку с водой, было слышно шипение.
Посередине избы стояла нагая женщина и расчесывала волосы. Я не сразу понял, что прекрасное видение мне не снится, и только спустя минуту догадался, кто это. В тусклом свете рассмотреть детали было невозможно, но и то, что я увидел, показалось неземным и прекрасным!
Живой свет лучин придавал коже розоватый оттенок. Распущенные волосы будто светились. Полутьма скрывала детали, дополняемые воображением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42