Илье Ефимовичу в том положении, в котором они находились с Машей, было не до гаданий и народных примет, но он увидел, как я расстроена и начал успокаивать, что такой приметы нет, и ничего плохого от потери кольца не бывает. Марья Ивановна, напротив, так за меня расстроилась и даже попыталась встать с лавки, чтобы обнять и утешить. Хорошо, что Костюков удержал ее под своим тулупом, иначе получилась бы не трогательная сцена, а большое смущение и конфуз.
– Кольцо это пустое, – наконец объяснил Костюков, после наших с Машей настояний. – Никакой особой мистики в такой потере нет. Очень часто непонятным образом бесследно пропадают и более крупные вещи. Меня беспокоит другое. Помните, что я говорил вам о выборе пути? Вы не приняли ни первого ни второго предложения. Поэтому, теперь вы вступаете на самую сложную и неведомую стезю. Что вас на ней ждет, я сказать не могу. Во всяком случае, сейчас. Когда окончательно выздоровею, смогу составить звездный гороскоп, применю другие гадания, тогда возможно сумею что-нибудь выяснить. Теперь же вам остается быть крайне осторожной и уповать на удачу и Божью милость.
– Не бойся, Алевтинушка, все будет у тебя хорошо, – попыталась успокоить меня Маша, но сама чуть не плакала от жалости ко мне. – Мы с Илюшей постараемся тебе помочь!
Из конюшни я ушла в глубокой задумчивости. Меня таинственная неизвестность пугает даже больше, чем уже пришедшее несчастье. С бедой можно хотя бы бороться, а так оставалось только ждать неизвестно чего. Костюков, когда меня успокаивал, немного лукавил. Таинственное исчезновение кольца его тоже огорчило. К народным приметам он относился с насмешкой, как любой профессионал скептически относится к любителям, но подсознательно встревожился. Я почувствовала его невысказанное беспокойство, и это не добавило мне бодрости.
Я так задумалась, что не заметила, как дорогу мне перешла баба с пустым ведром – еще одна плохая примета. Теперь мне оставалось дождаться, что дорогу перебегут заяц или черная кошка и все дурные приметы окажутся против меня.
Однако ни кошки, ни зайца во дворе не оказалось, но случилась не менее неприятная встреча. Мне навстречу шел человек небольшого роста со странным, заросшим густой рыжей бородой лицом. Я сразу же узнала незваного ночного гостя, тем более что думал он обо мне, причем с таким вожделением, что меня невольно бросило в жар. Непонятно почему, но сразу же вернулись отголоски ночного сладкого кошмара.
Я сделала вид, что его не замечаю, и хотела пройти мимо. Однако то, что он думал в ту минуту, принудило меня остановиться. Мужик тоже встал, как вкопанный, низко поклонился, бросил на меня пронзительный взгляд и тотчас потупил глаза.
– Тебя, кажется, зовут Евстигнеем? – стараясь, чтобы голос звучал ровно и уверено, спросила я.
– С утра, кажись, звали, – не очень вежливо ответил он, и опять ожег быстрым, жадным взглядом.
– Тогда отвечай, зачем ты подглядывал за мной нынешней ночью?
Он сделал вид что удивился и ответил, как и можно было ожидать:
– Не пойму я, о чем ты, барыня, толкуешь. Мы с тобой никогда раньше не встречались.
– Не считая того, что ты полночи простоял на лестнице и подглядывал за мной в окно! – сказала я, озвучив его сладкие воспоминания.
– Это был не я, ты меня с кем-то путаешь! – угрюмо, не поднимая глаз, ответил он. – Очень нужно мне на тебя смотреть, что я голых баб не видел!
Разговаривать больше было не о чем, я пошла дальше, а маленький мужик с тоской смотрел вслед, и от его горячих мыслей мне стало душно.
Неужели у людей нет других забот, чем мечтать только об этом, рассердилась я. Но, стараясь быть честной перед самой собой, подумала, что и меня заботит, как я выгляжу, и сколько мужчин смотрит на меня с вожделением. Конечно, этот Евстигней не был мне нужен ни в коем разе, но его бешеное желание подарила мне сказочный сон и, похоже, спасло жизнь. Он сто раз мог убить меня во сне, но вместо того стоял полночи на лестнице и просто на меня смотрел. А это, как ни крути, лучше, чем удар ножом в сердце.
Не претерпев по дороге в дом никакого ущерба, я вернулась в наши покои. Сидеть, одной запершись в комнатах было скучно. Читать мне не хотелось, занять себя было нечем, и я бездумно сидела возле окна, словно, ожидая новых неприятностей. На мое счастье ничего ни хорошего, ни плохого пока не происходило. В доме было тихо, даже ребятишки, обычно толпами бегающие по двору, попрятались по укромным углам, старались не попадаться на глаза хмурым, похмельным родителям.
Костюков обещал, что Алеша вернется только к полуночи. Я попыталась настроиться на мысли мужа, но у меня ничего не получалось. Не знаю, он ли был слишком далеко, или мои тяжелые думы мешали услышать другого человека. Чем «умнее» я становилась, тем сложнее оказывалась жизнь. Раньше, пока я была крестьянской или дворовой девочкой, все в ней было понятно просто. Многие дни сливались в один, и всегда можно было знать, что будет завтра.
Конечно, иногда случались запоминающиеся события, такие как престольные праздники, пожары, свадьбы, похороны. О них помнили долго, обсуждали каждую мелочь. Теперь у меня, не тот, что год, каждый новый день вмещал в себя столько всяких происшествий, что разобраться в них, я не успевала. В жизнь входили новые люди, очень разные и часто непонятные. Я путалась в их оценках. Красивый, ласковый помещик оказывался полусумасшедшим маньяком, а страшный, замученный неволей узник, другом и помощником.
Я сидела, думала и никак не могла для себя решить, какая жизнь мне больше нравится, прежняя или нынешняя. В этой жизни у меня появилась любовь, но совсем рядом с ней, оказывается, ходит смерть. Теперь я могла хорошо одеваться, сладко есть, ничего не делать. Зато часто не могла придумать, чем себя занять и от безделья, впадала в тоску, о которой раньше не имела даже представления.
Мои скорбные размышления прервала Марья Ивановна. Я впервые за два дня увидела ее одетой и поразилась, как сильно она похудела и побледнела. Она смущалась, боялась поднять на меня глаза, и передала просьбу Ильи Ефимовича, срочно к нему прийти.
– Хорошо, – сказала я, – сейчас же и пойду.
– Погоди, Алевтинушка, – остановила она меня, – мне тоже нужно с тобой поговорить.
Я и так знала, что ее точит, но не стала этого показывать и пригласила сесть. Бедная девушка опустилась на скамью, и свела коленки, так что юбка плотно обтянула ноги и спросила:
– Ты очень меня осуждаешь?
– Нет, зачем мне тебя осуждать. Каждый человек волен поступать так, как ему подсказывает сердце и совесть.
– Но ведь то, что я делаю грех…
– Не знаю, я ведь не священник, – схитрила я. – Ты и раньше это делала с Трегубовым, так в чем разница?
Маша задумалась, долго искала правильный ответ и, сказала, осуждающе качая головой:
– Такое нельзя сравнивать. Раньше я это делала по принуждению, от обмана и за кусок хлеба, а теперь ради удовольствия. С Василием Ивановичем и Вошиным это было как епитимья, а с Ильей Ефимовичем, я сама хочу быть, и мне это очень нравится. Как ты думаешь, мне теперь за это гореть в аду?
Честно говоря, мне стало приятно, что дворянская девушка, спрашивает такой совет у меня, простой крестьянки.
– Так ты была и с Вошиным? – удивленно, спросила я, прежде чем сказать, что я думаю о грехе и любви.
– Да, – просто ответила Маша, – они раньше всегда были вместе, и с девушками и друг с другом.
– Как это друг с другом? – не поняла я.
– Ну, так же, как с нами. Ты разве о таком не знаешь?
– А, а как такое может быть? – испугалась я. – Они же, у них же…
– Если хочешь, я тебе расскажу, – предложила она, но я уже прочитала ее мысли, все поняла и отрицательно покачала головой.
– Не нужно, я теперь и сама вспомнила, мне уже говорили. Только мне все это кажется странным. Если господь создал мужчину и женщину, значит, они должны любить друг друга, а не себеподобных.
– Не знаю, – развела руками Маша, – наверное, мы, девушки им надоедали и они хотели чего-нибудь нового. Так что ты думаешь о моем грехе?
– Какой еще, грех, – рассеяно, ответила я, все еще не в силах понять, зачем мужчинам любить друг друга, когда в мире достаточно женщин, которые для этого лучше приспособлены, – Бог не злой, а добрый и счастливых людей в ад не отправляет.
– Какая ты, Алевтинушка, умная! – благодарно сказала Маша, наконец, поднимая на меня глаза. – Я бы так хорошо, отродясь, не придумала!
– Да, ладно, – скромно ответила я, впервые в жизни услышав, что меня кто-то считает умной, – иди, отдыхай, а я схожу к твоему Костюкову.
Илья Ефимович, не лежал как обычно под тулупом, а сидел за колченогим столиком, разглядывая какие-то косточки.
Я решила, что он только что поужинал, и пожелала ему приятного аппетита. Он удивленно на меня посмотрел, снисходительно, усмехнулся, собрал кости в кулак, что-то над ним пошептал и широко растопырив пальцы, бросил снова на стол.
– Я не ем, а гадаю – без околичностей, сказал он, опять переходя со мной на ты. – Готовься, скоро тебя ждет дальняя дорога.
– Значит, нам нужно отсюда уезжать? – спросила я, порадовавшись, что теперь будет причина уговорить Алешу вернуться в город.
– Не вам, а тебе одной, об Алексее Григорьевиче я ничего не знаю. Ему я гадать не могу.
– Но как же так, мы ведь вместе! – испугалась я. – Как же мне без него?!
– Этого я не знаю. Говорю только что вижу, а вижу я, что впереди у тебя дальняя дорога и казенный дом. Можешь сама посмотреть, – добавил он, указывая на стол.
Я посмотрела, но ничего кроме костей не увидела и спросила:
– Почему казенный? Что я такого сделала, что меня посадят в острог? Может из-за Трегубова, или за то, что я ночью в рыжего выстрелила?
Костюков отрицательно, покачал головой:.
– Не думаю, с вами обоими вообще все непонятно. На мужа твоего ни карта, ни кость не ложатся, а тебя такая судьба ждет, что я сам себе не верю!
– Что за судьба? – испугалась я. – Неужто помру?
– Нет, не умрешь. Жизнь тебе предстоит такая длинная, что ей конца не видно. Только почему-то я не пойму, какая. Я даже не разберу, кто ты есть на самом деле. Ты, правда, из деревни?
– Правда, из Захаркино, это недалеко отсюда, верст тридцать, – ответила я. – Только туда, я, кажется, из Петербурга приехала.
– Что, значит, кажется, ты, что, сама не знаешь где жила?
– Не знаю, меня в Захаркино тамошний барин в младенчестве привез и в крестьянскую семью отдал. Вы, лучше, у Алексея Григорьевича спросите, он моим детством интересовался и лучше расскажет.
– Ну, хоть это стало понятно, – задумчиво сказал Илья Ефимович, вороша на столе кости. – То-то я гляжу, они так ложатся, что ты никак не можешь здешней крестьянкой быть. А кто твои родители?
– Откуда мне знать? Я всегда считалась крестьянской дочерью, а как с будущим мужем, с Алешей познакомилась, начались со мной всякие странные вещи происходить. Недавно вот, ни с того ни с сего, вдруг по-французски начала понимать.
– Ты правду говоришь? – окончательно запутался Костюков, снова собрал в руку и бросил кости на стол.
– Правду, вот тебе святой истинный крест, – ответила я и перекрестилась. – Могу, если желаете, по-французски с вами говорить.
– Французскому не обучен, – разглядывая как они легли, рассеяно, отказался он. – А что ты еще умеешь?
– Читать, немного писать, а вот счет плохо знаю, – призналась я.
– Это тебя в деревне научили? Поп?
– Нет, Алексей Григорьевич.
– И долго ты училась?
– Не очень, дня три, – скромно призналась я. – А почему вы считаете, что я уникум? – спросила я и поняла, что проговорилась. Вслух это слово он не произносил.
На мое счастье, Илья Ефимович так задумался, что не обратил на эту несуразность внимания.
– Потому что за три дня научиться грамоте обычному человеку невозможно.
– Чем же я такая необычная? Мне кажется, простая девушка как все. А что еще мне кости показывают? – перевела я разговор на более интересную тему.
– А показывают они, что не может темная крестьянка знать такие слова, как «уникум», – сердито сказал он. – Ничего не понимаю, или я гадать разучился или ты не из Петербурга сюда приехала, а с луны свалилась.
Мне совсем не понравилось, что он начинает считать меня лунатиком, и я напомнила:
– Но вы же раньше говорили, что у меня три дороги, даже две указывали… Какой же я после этого лунатик?
– Ладно, последний раз попробую, может быть по-другому получится, – не отвечая, на вопрос, сказал Костюков. – Подай мне в ковше воды и сядь напротив.
Я набрала в деревянный ковш воду и поставила перед ним. Илья Ефимович сдвинул его на мой край стола, достал огниво, выбил искру, раздул трут и зажег восковую свечу. На все это ушло у него несколько минут, которые я молча просидела на лавке. После этого он прилепил свечу к столу и начал водить над ней руками. Выглядело все это очень таинственно.
– Подуй на воду, – попросил он, спустя какое-то время.
Я наклонилась над ковшом и дунула так сильно, что вода разошлась кругами.
Костюков поднял свечу и быстро вылил в центр круга, растаявший вокруг фитиля воск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42