Он просительно поглядывал в мою сторону, несколько раз порываясь заговорить. Наконец его прорвало:
– Вы иметь ошень интересирт книга! – сообщил он.
– А то! – гордо ответил я. – Неинтересных не держим.
– Я иметь желать покупать ваш бух!
– Не просто бух, а гроссбух! – для порядка прибавил я.
– О, да – это есть гроссбух! Я давать за эта книга десять рублей ассигнацией! Это очень хороша цена, – добавил он, не увидев восторга на моем лице.
– Эта книга не продается, – ответил я, – тем более что я сам купил ее за две тысячи рублей серебром.
– Это не есть хорошо! Это неправильный цена!
– Известно, что русскому человеку хорошо, то немцу смерть! – порадовал я библиофила народной поговоркой.
– Смерть не хорошо! Двадцать рублей хорошо!
– Двадцать тысяч дашь, будем разговаривать, – ради спортивного интереса начал я торговаться.
– Нет, это не правильный цена. Правильный и последний мой цена пятьдесят рублей!
– Да мне за нее на аукционе Кристи пару лимонов баксов отвалят! Это же раритет! Библиографический уникум! А картинки какие – пальчики оближешь!
Немец ничего не понял, но запротестовал:
– Найн аукцион, давать сто рублей! Это мой самый последний цена!
Так мы и шли в сторону села. Библиотекарь к «самой последней цене» добавлял очередные пятьдесят рублей и призывно заглядывал мне в глаза. Я отвечал решительным отказом, ожидая, на какой сумме он, в конце концов, остановится. Когда предложение перевалило за тысячу, мне стало по-настоящему интересно. Это было слишком много за книгу во времена, когда антиквариат и исторические реликвии еще не вошли в моду и не приобрели настоящую стоимость. За такие деньги можно было купить античную скульптуру известного мастера.
Постепенно цена поднялась до двух тысяч. На что я, кстати, опять отрицательно покачал головой. Теперь интерес для меня стоял даже не в самой книге, которая мне была не нужна, а в непонятном упорстве покупателя. Не знаю, какую зарплату он получал за свою работу, думаю не очень большую, и почему-то собрался отдать жалование нескольких лет за «Черную магию»!
Вдруг библиотекарь остановился на месте и воскликнул, едва ли не с отчаяньем в голосе:
– Я иметь предложение, от которого вы не иметь сил отказаться! Я вам давать пять тысяч рублей аргентум (серебром) и получать книга и магарыч ваша сабль!
Теперь мне стал понятен интерес странного немца ко мне, чернокнижию и, главное, сабле.
– Ich will nicht diese der Sache verkaufen! – сказал я по-немецки. Не знаю, насколько правильно мне удалось построить фразу, но то, что я ничего продавать не буду, библиотекарь понял правильно.
– Ober, mein Gott! Ich bin umgekommen! – с отчаяньем воскликнул он и, круто повернувшись, ушел не прощаясь.
Я только пожал плечами и пошел своей дорогой. Кузница находилась с нашего края села и занимала часть мрачного кирпичного здания. Я прошел внутрь прокопченного цеха, иначе было сложно назвать просторное с высокими потолками помещение, где одновременно работали на трех горнах около двадцати человек рабочих. Тотчас ко мне подошел крупный человек с немецким лицом в кожаном фартуке и прихваченными сыромятным ремешком волосами.
– Вы по какому делу, мой господин? – спросил он на вполне понятном русском языке.
– Хочу посмотреть, как ремонтируют мою карету.
– О, бите, она скоро будет готова. Хеер барон лично распорядился. Извольте посмотреть.
Мы прошли вглубь цеха, и я полюбопытствовал, какими ударными темпами проводится ремонт. Сломанную ось делали заново из мощного дубового бруса, я удивился, каким образом могла поломаться прежняя ось. Мастер, давая мне возможность насладиться зрелищем труда и быстрых темпов, отошел распечь одного из рабочих. Я воспользовался моментом и спросил у русского подмастерья, где лежит наша прежняя ось.
– Во двор вытащили, лежит у плетня, – сказал тот, указывая рукой направление.
Тотчас подскочил мастер:
– Вас что-то интересует, мой господин?
– Хочу посмотреть нашу старую ось.
– Я сказал барину, куда мы ее оттащили, – вмешался в разговор подмастерье.
Кузнец вспыхнул, кольнул словоохотливого русского парня злым взглядом и прошипел сквозь зубы:
– Gene von hier aus, der Dummkopf weg! (Уходи отсюда, дурак!)
Эту фразу мы с подмастерьем поняли без перевода, тот мгновенно исчез, а я, поблагодарив мастера на его родном языке, пошел посмотреть, чем парень так прогневал шефа.
Лопнувшая балка была с немецкой аккуратностью утилизирована и лежала прикрытая рогожами. Я убрал их в сторону, и принялся рассматривать место слома. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что произошло. Ось самым элементарным образом перепилили пополам, не завершив операцию ровно настолько, чтобы она развалилась, когда рыдван пару раз хорошо тряхнет на колдобинах дороги. Налицо была чистая диверсия. Кому-то было нужно, чтобы мы застряли в этой местности.
– Что вы хотите наблюдать? – подойдя, спросил меня мастер.
– Элементарный интерес, – ответил я будничным голосом. – Накажу кучера, за то, что он плохо проверил карету.
– О, да! – оживился немец. – Русский мужик нужно много пороть!
– Яволь, мой фюрер! – ответил я, вставая с корточек.
– Dass solches? (Что такое?) – удивленно спросил мастер.
Я не ответил, приветливо ему улыбнулся и, пожелав всего наилучшего, покинул кузницу. Вообще-то улыбаться мне было не с чего. Теперь, когда связались многие факты, делалось ясно, что мы попали в очень неприятную историю. Нужно было что-то срочно предпринять, иначе нас здесь элементарно свинтят и не оставят никаких следов.
Выйдя за огороженную плетнем территорию кузницы, я спрятался за углом здания и попытался сообразить, что мне нужно сделать в первую очередь. Однако ничего придумать не успел. На дороге со стороны поместья показалось знакомое ландо. Его сопровождали два всадника. Пришлось юркнуть за угол здания, чтобы не попасться на глаза Карлу Францевичу.
Отступая вдоль глухой стены здания, я дошел до незапертых дверей. Дальше путь преграждал плетень, огораживающий территорию кузницы. Я ждал, когда гости проедут, чтобы незаметно ретироваться. Однако копыта застучали по сбитой земле не со стороны кузницы, а с моей. Чертыхнувшись, я проскользнул в приоткрытую дверь. За ней были обычные сени, из которых следующие двери вели внутрь дома.
Сказавши «А», пришлось говорить «Б»; стараясь не скрипеть петлями, я приоткрыл ее за собой. Облегченно вздохнув, я вошел в просторную комнату, служившую, скорее всего, подсобным помещением при кузнице. Вдоль стен стояли какие-то примитивные механизмы, с бревенчатого потолка вниз спускались веревочные блоки. Помещение освещалось через два небольших оконца.
Бегло оглядевшись, на случай, если придется отступать дальше, я понял, что здесь укрыться практически невозможно. Единственное укромное место, загороженный дощатой перегородкой угол, было занято лавкой, заваленной тряпьем.
«На черта мне пришло в голову прятаться», – рассердившись на собственную неловкость, подумал я, когда прямо перед окном остановилась лошадь, и послышались голоса.
– Заходите, сударь! – громко сказал кому-то фон Герц, и в сенях заскрипели половицы.
«Ну, надо же, идиот, нашел-таки приключение на свою голову!» – самокритично подумал я, заползая по грязному полу под лавку. Там было тесно, пыльно и воняло затхлостью.
Теперь, снизу, мне были видны только ноги. Их в комнату вошло разом несколько пар. Одни, в идеально отутюженных панталонах, принадлежали барону, вторые, в маленьких бальных туфлях, скорее всего, мажордому Александру Александровичу, сыну поэта. Вряд ли в имении мог оказаться еще один человек в такой странной для деревни обуви. Кроме этих двоих, половицами скрипели еще две пары толстых ног в грубых, мещанских сапогах.
– Позвольте, барон, зачем вы меня сюда привезли? – послышался удивленный голос мажордома Перепечина. – Мне сюда ехать нужды не было!
– Зато у меня была нужда, – холодно сказал Карл Францевич. – Потрудитесь рассказать, о чем вы вчера так долго разговаривали с приезжим лекарем?
– Что за допрос, барон, вы забываете, что я брянский дворянин и сын великого российского поэта!
– Отвечайте, Перепечин, иначе очень пожалеете, что рассердили меня. Вы знаете, что я делаю с ослушниками!
– Позвольте, Карл Францевич, ни о чем таком мы с лекарем не говорили. Он, узнав мою фамилию, восторгался стихотворениями моего батюшки, великого российского поэта. Только и всего.
– Лжете, Перепечин, вы ему много чего разболтали. Теперь потрудитесь все вспомнить и мне пересказать.
– Ничего я ему не говорил! – плачущим голосом заныл сын поэта. – Не нужно меня пугать!
– Я вас не пугаю, пугать будет Емеля.
– Что еще за Емеля, не знаю никакого Емели, отпустите меня, ради Бога. Не забывайте, что я брянский дворянин!
– А ну-ка, помогите русскому дворянину вспомнить, что он наболтал пришлому шпиону! – приказал барон, как вскоре стало понятно, владельцам мещанских сапог.
Те приблизились к балетным туфлям, и последние, сделав в воздухе отчаянное антраша, исчезли из поля моего зрения.
Тут же раздался отчаянный, почти женский визг Александра Александровича.
– Подымай, выше, – сказал густой простонародный голос, – а то Емеля опять будет ругаться.
Только теперь я догадался, для чего служат веревочные блоки, свисающие с потолка.
– Заткните ему рот, – приказал Карл Францевич, вклиниваясь между воплей мажордома, – у меня в ушах звенит.
Вопль внезапно захлебнулся, и послышалось жалобное мычание.
– Позовите Емелю, пусть развяжет ему язык, – приказал Карл Францевич, и его ноги приблизились к лавке, под которой я лежал. Она хрустнула под тяжестью тела, а ноги в отглаженных панталонах свободно перекрестились, разведя в разные стороны блестящие носки башмаков.
Одна из двух пар мещанских сапог протопала к выходу и спустя минуту вернулась с большими, толстыми ногами в холщовых портках, обутых в стертые сыромятные онучи.
– Вот тебе, Емеля, работа, – сказал барон. – Только смотри, не перестарайся.
– А то! – откликнулся грубый звероватый голос. – Сами с понятием!
– Знаю я, с каким ты понятием! В прошлый раз тоже обещал с понятием, а сам форейтора до смерти замучил.
Емеля не ответил, а ноги его встали широко и устойчиво. Раздался короткий свист кнута и отвратительный звук удара. Меня всего передернуло, и я с трудом сдержался, чтобы не выскочить из-под лавки и не прекратить пытку. Мычание, слышимое до сих пор, как по команде прекратилось. Откуда-то сверху на грязный пол полилась струйка крови.
– Никак помер? – удивленно сказал палач. – Он, поди, хворым был, а теперича скажете, вашество, что опять я виноват.
– Не может того быть, чтобы умер, это он в обмороке. Сними его, как очнется, воды не давай, а раны солью посыпь и свяжи хорошенько. Я вечером приеду, с ним поболтаю.
Ноги в панталонах и сапогах задвигались по полу и в сопровождении онуч вышли в сени.
Через пол мне было слышно, как затопали лошадиные копыта по земле.
Я выполз из-под лавки и встал на ноги, машинально отряхивая с себя пыль и паутину. Посередине комнаты безжизненно висел на вывернутых руках брянский дворянин.
Он был в окровавленной рваной рубахе. По модным, узким панталонам и балетным туфлям струилась кровь и капала на пол.
Возвращения палача можно было ждать каждую секунду.
Я огляделся в поисках чего-нибудь тяжелого. Подходящих предметов было много. Не раздумывая, я вытащил что-то вроде дубинки из одной машины и встал за входными дверями. Через минуту в комнату просунулась заросшая волосами голова. Она принадлежала какому-то огромному человеку, которому пришлось нагибать голову, чтобы войти в достаточно высокий дверной проем. Я размахнулся дубиной и опустил ее на гулко откликнувшийся череп. Емеля замычал и рухнул наземь, не издав ни звука.
Глава пятая
Спасителем быть приятно; чувствуешь себя если не героем, то вполне достойным человеком. Даже когда удается вызволить из рук негодяев ничтожного человека, брянского дворянина Перепечина. Однако для полного ощущения своего героизма необходимы определенные условия: овации и восхищенные зрители. Ничего этого в пыточном застенке, увы, не было. Было же два бездыханных тела, огромное, сопоставимое по габаритам с японскими борцами сумо, и мелкое, сына неведомого мне поэта. Что с ними делать дальше, я и думал, стоя в полном сомнении, посередине замусоренной комнаты.
Немного придя в себя от неожиданных событий, я первым делом запер на внутренний засов входную дверь. Теперь, по крайней мере, можно было не ждать неожиданных визитеров. Следующим моим шагом было освобождение с дыбы Перепечина, по-прежнему висевшего на вывернутых руках. Веревочный блок, с помощью которого его подвесили к потолку, оказался прост в эксплуатации, нужно было только освободить зашплинтованный ворот и, придерживая ручку, дать опуститься телу. Что я и сделал, после чего мажордом оказался лежащим на полу, рядом со своим палачом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Вы иметь ошень интересирт книга! – сообщил он.
– А то! – гордо ответил я. – Неинтересных не держим.
– Я иметь желать покупать ваш бух!
– Не просто бух, а гроссбух! – для порядка прибавил я.
– О, да – это есть гроссбух! Я давать за эта книга десять рублей ассигнацией! Это очень хороша цена, – добавил он, не увидев восторга на моем лице.
– Эта книга не продается, – ответил я, – тем более что я сам купил ее за две тысячи рублей серебром.
– Это не есть хорошо! Это неправильный цена!
– Известно, что русскому человеку хорошо, то немцу смерть! – порадовал я библиофила народной поговоркой.
– Смерть не хорошо! Двадцать рублей хорошо!
– Двадцать тысяч дашь, будем разговаривать, – ради спортивного интереса начал я торговаться.
– Нет, это не правильный цена. Правильный и последний мой цена пятьдесят рублей!
– Да мне за нее на аукционе Кристи пару лимонов баксов отвалят! Это же раритет! Библиографический уникум! А картинки какие – пальчики оближешь!
Немец ничего не понял, но запротестовал:
– Найн аукцион, давать сто рублей! Это мой самый последний цена!
Так мы и шли в сторону села. Библиотекарь к «самой последней цене» добавлял очередные пятьдесят рублей и призывно заглядывал мне в глаза. Я отвечал решительным отказом, ожидая, на какой сумме он, в конце концов, остановится. Когда предложение перевалило за тысячу, мне стало по-настоящему интересно. Это было слишком много за книгу во времена, когда антиквариат и исторические реликвии еще не вошли в моду и не приобрели настоящую стоимость. За такие деньги можно было купить античную скульптуру известного мастера.
Постепенно цена поднялась до двух тысяч. На что я, кстати, опять отрицательно покачал головой. Теперь интерес для меня стоял даже не в самой книге, которая мне была не нужна, а в непонятном упорстве покупателя. Не знаю, какую зарплату он получал за свою работу, думаю не очень большую, и почему-то собрался отдать жалование нескольких лет за «Черную магию»!
Вдруг библиотекарь остановился на месте и воскликнул, едва ли не с отчаяньем в голосе:
– Я иметь предложение, от которого вы не иметь сил отказаться! Я вам давать пять тысяч рублей аргентум (серебром) и получать книга и магарыч ваша сабль!
Теперь мне стал понятен интерес странного немца ко мне, чернокнижию и, главное, сабле.
– Ich will nicht diese der Sache verkaufen! – сказал я по-немецки. Не знаю, насколько правильно мне удалось построить фразу, но то, что я ничего продавать не буду, библиотекарь понял правильно.
– Ober, mein Gott! Ich bin umgekommen! – с отчаяньем воскликнул он и, круто повернувшись, ушел не прощаясь.
Я только пожал плечами и пошел своей дорогой. Кузница находилась с нашего края села и занимала часть мрачного кирпичного здания. Я прошел внутрь прокопченного цеха, иначе было сложно назвать просторное с высокими потолками помещение, где одновременно работали на трех горнах около двадцати человек рабочих. Тотчас ко мне подошел крупный человек с немецким лицом в кожаном фартуке и прихваченными сыромятным ремешком волосами.
– Вы по какому делу, мой господин? – спросил он на вполне понятном русском языке.
– Хочу посмотреть, как ремонтируют мою карету.
– О, бите, она скоро будет готова. Хеер барон лично распорядился. Извольте посмотреть.
Мы прошли вглубь цеха, и я полюбопытствовал, какими ударными темпами проводится ремонт. Сломанную ось делали заново из мощного дубового бруса, я удивился, каким образом могла поломаться прежняя ось. Мастер, давая мне возможность насладиться зрелищем труда и быстрых темпов, отошел распечь одного из рабочих. Я воспользовался моментом и спросил у русского подмастерья, где лежит наша прежняя ось.
– Во двор вытащили, лежит у плетня, – сказал тот, указывая рукой направление.
Тотчас подскочил мастер:
– Вас что-то интересует, мой господин?
– Хочу посмотреть нашу старую ось.
– Я сказал барину, куда мы ее оттащили, – вмешался в разговор подмастерье.
Кузнец вспыхнул, кольнул словоохотливого русского парня злым взглядом и прошипел сквозь зубы:
– Gene von hier aus, der Dummkopf weg! (Уходи отсюда, дурак!)
Эту фразу мы с подмастерьем поняли без перевода, тот мгновенно исчез, а я, поблагодарив мастера на его родном языке, пошел посмотреть, чем парень так прогневал шефа.
Лопнувшая балка была с немецкой аккуратностью утилизирована и лежала прикрытая рогожами. Я убрал их в сторону, и принялся рассматривать место слома. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что произошло. Ось самым элементарным образом перепилили пополам, не завершив операцию ровно настолько, чтобы она развалилась, когда рыдван пару раз хорошо тряхнет на колдобинах дороги. Налицо была чистая диверсия. Кому-то было нужно, чтобы мы застряли в этой местности.
– Что вы хотите наблюдать? – подойдя, спросил меня мастер.
– Элементарный интерес, – ответил я будничным голосом. – Накажу кучера, за то, что он плохо проверил карету.
– О, да! – оживился немец. – Русский мужик нужно много пороть!
– Яволь, мой фюрер! – ответил я, вставая с корточек.
– Dass solches? (Что такое?) – удивленно спросил мастер.
Я не ответил, приветливо ему улыбнулся и, пожелав всего наилучшего, покинул кузницу. Вообще-то улыбаться мне было не с чего. Теперь, когда связались многие факты, делалось ясно, что мы попали в очень неприятную историю. Нужно было что-то срочно предпринять, иначе нас здесь элементарно свинтят и не оставят никаких следов.
Выйдя за огороженную плетнем территорию кузницы, я спрятался за углом здания и попытался сообразить, что мне нужно сделать в первую очередь. Однако ничего придумать не успел. На дороге со стороны поместья показалось знакомое ландо. Его сопровождали два всадника. Пришлось юркнуть за угол здания, чтобы не попасться на глаза Карлу Францевичу.
Отступая вдоль глухой стены здания, я дошел до незапертых дверей. Дальше путь преграждал плетень, огораживающий территорию кузницы. Я ждал, когда гости проедут, чтобы незаметно ретироваться. Однако копыта застучали по сбитой земле не со стороны кузницы, а с моей. Чертыхнувшись, я проскользнул в приоткрытую дверь. За ней были обычные сени, из которых следующие двери вели внутрь дома.
Сказавши «А», пришлось говорить «Б»; стараясь не скрипеть петлями, я приоткрыл ее за собой. Облегченно вздохнув, я вошел в просторную комнату, служившую, скорее всего, подсобным помещением при кузнице. Вдоль стен стояли какие-то примитивные механизмы, с бревенчатого потолка вниз спускались веревочные блоки. Помещение освещалось через два небольших оконца.
Бегло оглядевшись, на случай, если придется отступать дальше, я понял, что здесь укрыться практически невозможно. Единственное укромное место, загороженный дощатой перегородкой угол, было занято лавкой, заваленной тряпьем.
«На черта мне пришло в голову прятаться», – рассердившись на собственную неловкость, подумал я, когда прямо перед окном остановилась лошадь, и послышались голоса.
– Заходите, сударь! – громко сказал кому-то фон Герц, и в сенях заскрипели половицы.
«Ну, надо же, идиот, нашел-таки приключение на свою голову!» – самокритично подумал я, заползая по грязному полу под лавку. Там было тесно, пыльно и воняло затхлостью.
Теперь, снизу, мне были видны только ноги. Их в комнату вошло разом несколько пар. Одни, в идеально отутюженных панталонах, принадлежали барону, вторые, в маленьких бальных туфлях, скорее всего, мажордому Александру Александровичу, сыну поэта. Вряд ли в имении мог оказаться еще один человек в такой странной для деревни обуви. Кроме этих двоих, половицами скрипели еще две пары толстых ног в грубых, мещанских сапогах.
– Позвольте, барон, зачем вы меня сюда привезли? – послышался удивленный голос мажордома Перепечина. – Мне сюда ехать нужды не было!
– Зато у меня была нужда, – холодно сказал Карл Францевич. – Потрудитесь рассказать, о чем вы вчера так долго разговаривали с приезжим лекарем?
– Что за допрос, барон, вы забываете, что я брянский дворянин и сын великого российского поэта!
– Отвечайте, Перепечин, иначе очень пожалеете, что рассердили меня. Вы знаете, что я делаю с ослушниками!
– Позвольте, Карл Францевич, ни о чем таком мы с лекарем не говорили. Он, узнав мою фамилию, восторгался стихотворениями моего батюшки, великого российского поэта. Только и всего.
– Лжете, Перепечин, вы ему много чего разболтали. Теперь потрудитесь все вспомнить и мне пересказать.
– Ничего я ему не говорил! – плачущим голосом заныл сын поэта. – Не нужно меня пугать!
– Я вас не пугаю, пугать будет Емеля.
– Что еще за Емеля, не знаю никакого Емели, отпустите меня, ради Бога. Не забывайте, что я брянский дворянин!
– А ну-ка, помогите русскому дворянину вспомнить, что он наболтал пришлому шпиону! – приказал барон, как вскоре стало понятно, владельцам мещанских сапог.
Те приблизились к балетным туфлям, и последние, сделав в воздухе отчаянное антраша, исчезли из поля моего зрения.
Тут же раздался отчаянный, почти женский визг Александра Александровича.
– Подымай, выше, – сказал густой простонародный голос, – а то Емеля опять будет ругаться.
Только теперь я догадался, для чего служат веревочные блоки, свисающие с потолка.
– Заткните ему рот, – приказал Карл Францевич, вклиниваясь между воплей мажордома, – у меня в ушах звенит.
Вопль внезапно захлебнулся, и послышалось жалобное мычание.
– Позовите Емелю, пусть развяжет ему язык, – приказал Карл Францевич, и его ноги приблизились к лавке, под которой я лежал. Она хрустнула под тяжестью тела, а ноги в отглаженных панталонах свободно перекрестились, разведя в разные стороны блестящие носки башмаков.
Одна из двух пар мещанских сапог протопала к выходу и спустя минуту вернулась с большими, толстыми ногами в холщовых портках, обутых в стертые сыромятные онучи.
– Вот тебе, Емеля, работа, – сказал барон. – Только смотри, не перестарайся.
– А то! – откликнулся грубый звероватый голос. – Сами с понятием!
– Знаю я, с каким ты понятием! В прошлый раз тоже обещал с понятием, а сам форейтора до смерти замучил.
Емеля не ответил, а ноги его встали широко и устойчиво. Раздался короткий свист кнута и отвратительный звук удара. Меня всего передернуло, и я с трудом сдержался, чтобы не выскочить из-под лавки и не прекратить пытку. Мычание, слышимое до сих пор, как по команде прекратилось. Откуда-то сверху на грязный пол полилась струйка крови.
– Никак помер? – удивленно сказал палач. – Он, поди, хворым был, а теперича скажете, вашество, что опять я виноват.
– Не может того быть, чтобы умер, это он в обмороке. Сними его, как очнется, воды не давай, а раны солью посыпь и свяжи хорошенько. Я вечером приеду, с ним поболтаю.
Ноги в панталонах и сапогах задвигались по полу и в сопровождении онуч вышли в сени.
Через пол мне было слышно, как затопали лошадиные копыта по земле.
Я выполз из-под лавки и встал на ноги, машинально отряхивая с себя пыль и паутину. Посередине комнаты безжизненно висел на вывернутых руках брянский дворянин.
Он был в окровавленной рваной рубахе. По модным, узким панталонам и балетным туфлям струилась кровь и капала на пол.
Возвращения палача можно было ждать каждую секунду.
Я огляделся в поисках чего-нибудь тяжелого. Подходящих предметов было много. Не раздумывая, я вытащил что-то вроде дубинки из одной машины и встал за входными дверями. Через минуту в комнату просунулась заросшая волосами голова. Она принадлежала какому-то огромному человеку, которому пришлось нагибать голову, чтобы войти в достаточно высокий дверной проем. Я размахнулся дубиной и опустил ее на гулко откликнувшийся череп. Емеля замычал и рухнул наземь, не издав ни звука.
Глава пятая
Спасителем быть приятно; чувствуешь себя если не героем, то вполне достойным человеком. Даже когда удается вызволить из рук негодяев ничтожного человека, брянского дворянина Перепечина. Однако для полного ощущения своего героизма необходимы определенные условия: овации и восхищенные зрители. Ничего этого в пыточном застенке, увы, не было. Было же два бездыханных тела, огромное, сопоставимое по габаритам с японскими борцами сумо, и мелкое, сына неведомого мне поэта. Что с ними делать дальше, я и думал, стоя в полном сомнении, посередине замусоренной комнаты.
Немного придя в себя от неожиданных событий, я первым делом запер на внутренний засов входную дверь. Теперь, по крайней мере, можно было не ждать неожиданных визитеров. Следующим моим шагом было освобождение с дыбы Перепечина, по-прежнему висевшего на вывернутых руках. Веревочный блок, с помощью которого его подвесили к потолку, оказался прост в эксплуатации, нужно было только освободить зашплинтованный ворот и, придерживая ручку, дать опуститься телу. Что я и сделал, после чего мажордом оказался лежащим на полу, рядом со своим палачом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42