так, через несколько шагов будет еще одна лесенка, она спускается к мусорным бакам – в холодном ноябрьском воздухе запах безошибочно различим, – вот столб с другой стороны лестницы, и теперь впереди спуск; перила резко, под прямым углом изгибаются в правую сторону, подъезд большого кирпичного жилого дома, а оттуда уж и до ее собственного дома рукой подать.
«Интересно, сколько денег удалось сегодня заработать?» – подумала она. В холодную погоду играть трудно. На ней были шерстяные перчатки с обрезанными кончиками и хотя она старалась, чтобы пальцы ни на секунду не останавливались, все равно в какой-то момент они замерзали и переставали разгибаться, так что приходилось засовывать руки в карманы черного ватного пальто и отогреваться. На ней была большая муфта, алого, как ей сказала продавщица, цвета, люди так добры. А вот и мусорные баки прямо у входа в дом номер 1142 по Пирс-стрит, привратник никогда раньше полуночи не убирает их во двор, сидит, наверное, в своей подвальной комнатенке пьяный в доску, и вспоминает, что баки надо занести, тогда, когда их пора уже выносить. По всей округе вонь.
Она и сама бы не прочь сейчас глотнуть чего-нибудь холодненького, только не такого холодненького, как воздух. Улыбаясь собственному каламбуру, она вошла в подъезд и нащупала третий почтовый ящик слева – свой ящик. Она всегда проверяла, нет ли какой корреспонденции хотя за последнее время, помимо писем от племянницы она только однажды получила послание: город призывал ее к выполнению своих обязанностей в суде присяжных. Это письмо прочитал ей портной, и она долго-долго хохотала. А потом отпечатала ответ на своей специальной машинке, в которой уведомила, что была бы счастлива служить справедливости, будучи слепой, как Фемида, но, к сожалению, ей приходится каждый день выходить на улицу с аккордеоном, чтобы заработать на жизнь. Ей ничего не ответили, и с тех пор ее никто не беспокоил.
Из сумочки она вынула маленький ключ, вставила его в замок почтового ящика – замок за то время, что она жила здесь, ломался и чинился семнадцать раз, сейчас он, слава Богу, был в исправности, – и пошарила внутри. Ничего. Больше никаких сюрпризов. Теперь уж не припомнить, когда ей в последний раз преподносили сюрприз. Ах нет, вспомнила. Тогда ей исполнилось шестьдесят, и Джерри Эпштейн, сосед напротив, устроил в ее честь вечеринку. Пригласил всех жильцов дома и того портного, которого, как она тогда выяснила, звали Атанасиусом Парасевопулосом, но она все равно продолжала называть его портным, ибо не могла выговорить имени, даже про себя. Это был замечательный сюрприз – полно вкусной еды и виски – пожалуй, ей и впрямь не помешал бы сейчас добрый глоток, она до костей продрогла. Но это был единственный сюрприз, который ей удается вспомнить. «Печально, – подумала она. – Какая же радость в жизни без сюрпризов?»
Она положила ключ от почтового ящика в кошелек, а кошелек в сумку, открыла дверь в вестибюль и уверенно двинулась к лестнице. Левой рукой она держалась за перила, в правой была ненужная сейчас палка, а шею оттягивал тяжелый аккордеон. Хорошо бы поскорее избавиться от него, налить себе немного виски и посчитать деньги. Кто-то положил в кружку свернутую банкноту, только она не знала, какого достоинства, надо спросить Джерри, если он дома. А нет, – так утром обратиться к портному. Впрочем, завтра воскресенье, он не работает. Рука ее скользнула вверх по перилам. Женщина достигла площадки второго этажа, когда услышала, как внизу открылась и тут же закрылась дверь в вестибюль. Она прислушалась. Заскрипели ступеньки. Кто-то поднимался по лестнице. Шаги приблизились. Она дошла до пролета и двинулась было вверх, когда кто-то сзади грубо схватил ее. Она даже и вскрикнуть не успела. Последним сюрпризом в ее жизни стал нож, безжалостно полоснувший горло от уха до уха.
Глава 9
Город, на службе которого состоял Карелла, был разделен на пять больших отдельных районов, но само-то понятие «город» употреблялось только применительно к острову Айсола. Если вы живете в Калмз Пойнте или в Риверхеде, на противоположном берегу реки в Маджесте или в Беттауне, отправляясь на Айсолу, вы «едете в город». А уж вы находитесь либо в «верхнем городе», либо в «нижнем городе», либо в «центре». Если вы проехали через верхний город и выехали на один из мостов, что ведут в Риверхед, никто никогда не скажет, что вы движетесь на север; вы едете в Риверхед. А если из Риверхеда направляетесь в центр, то, стало быть, едете в город. Когда же вы из центра собрались в деловой квартал города и далее, в Олд Порт, то и дорога ваша лежит в нижний город. И так далее.
Совсем иное дело авеню и стрит.
Заботливые и дальновидные отцы-основатели для удобства приезжих распланировали город согласно простому узору решетки: Холл-авеню перерезает город с востока на запад, деля его на две равные половины. С севера остров ограничивает река Харб, через которую перекинут мост Гамильтона. Река длинная, широкая и грязная, а шире и грязнее всего она там, где сразу после второй мировой войны был построен мост Таслу Стройте. Говорят, дело там попахивало миллионными взятками. Скандал расследовал сам прокурор города – впрочем, и он, как впоследствии выяснилось, тоже был куплен, но это уже другая история. С юга Айсолу окаймляет река Дикс, где в тридцатые годы вылавливали во множестве трупы, закатанные в цемент. Позднее подобного рода находки стали более характерны для других мест, например, Сэнд Пойнта, где трупы гангстеров нередко разлагались в запертых багажниках автомобилей новейших марок. Улицы, идущие параллельно Холл-авеню, сходились и поворачивали в сторону Олд Порта, где можно было сесть на паром и добраться до Беттауна или через туннель – до Маджесты и Калмз Пойнта, или просто вернуться на северную оконечность острова и перебраться в Риверхед. Это был запутанный город, но все же лучше, чем Токио. Да и чем Билокси; надеюсь, никто не в обиде. Женщину с аккордеоном убили в центре. Вне всяких территориальных соображений или соображений служебного престижа, а всего лишь для простоты, полиция разделила центр города на два географических района – Мидтаун Ист и Мидтаун Уэст. Такое деление скорее перерезало город на две половинки по горизонтали, по талии, так сказать, чем по вертикали, от черепа до кончиков пальцев на ногах. Когда-то, впрочем, все было наоборот, город разбивался по длине, и на полицейском языке районы называли Мидтаун Норт и Мидтаун Саус. Правда, происходило это еще в те времена, когда по мощенным булыжником улицам ездили экипажи. Да, город был запутан, но еще более запутанной была система полицейских подразделений. Британская денежная система тоже когда-то была запутана, но все в конце концов меняется к лучшему.
Только не для женщины, которая лежала на площадке у лестничного пролета, ведущего на третий этаж. Сообщение принял дежурный Мидтаун Ист детектив по имени Бруно Таубер. Когда дед и бабка Таубера высадились на этих берегах, в написании имени был умляут, и произносилось оно как «Тойбер». В ходе натурализации умляут исчез, и имя приобрело свое нынешнее написание и произношение. Впрочем, даже сам Таубер не видел никакой разницы. Просто так говорили его отец, мать и братья. И он сам. Таубер. Наверное, дед с бабкой разницу знали, но их уже не было на свете, и, возможно, они согласились бы с мыслью, что все на свете в конце концов меняется к лучшему.
Таубер посмотрел на убитую. Вся лестничная площадка была залита кровью, пятна были и на клавишах аккордеона. О Боже, хоть одна суббота в этом городе может пройти без непременного убийства?
– А где тот человек, который позвонил в участок? – спросил Таубер у патрульного, стоявшего рядом.
– Да вон он. В сером свитере.
– Как его зовут?
– Не знаю.
– Ладно, спасибо. Только смотри, ничего здесь не трогай, понял?
– А с чего это мне трогать?
– Вот-вот, об этом я и толкую, – и Таубер пересек лестничную площадку, направляясь к человеку, стоявшему у входа в квартиру 1А.
Это был мужчина лет шестидесяти, худощавый, лысоватый, в мятых темных брюках и сером свитере. Надетом прямо на нижнее белье. Заметив на свитере множество прожженных дырок, Таубер автоматически определил, что этот человек курит трубку. Или же систематически пытается устроить акт самосожжения. За стеклами очков в темной оправе беспокойно бегали карие глаза. Увидев Таубера, человек поскреб подбородок, явно нуждавшийся в бритве. Таубер решил, что сегодня вечером этот человек был дома. Субботний вечер. Дома. Мысленно Таубер взял это на заметку.
– Это вы нашли тело? – спросил он.
– Да, сэр.
– Как ваше имя?
– Джералд Эпштейн.
– Вы знаете эту женщину? – Таубер кивнул на тело, лежащее в противоположном углу площадки.
– Это мой очень добрый друг. Ее зовут Эстер Мэттисен, она живет на третьем этаже.
– А как вы наткнулись на тело?
– Что вы имеете в виду?
– Я говорю, как вы очутились здесь, на площадке? Вы что, возвращались откуда-нибудь домой?
– Нет, мне надо было спуститься вниз за молоком. Молоко в доме кончилось.
– В котором часу это было?
– Без четверти восемь.
– И вы увидели, что она лежит в дальнем конце площадки?
– Ну да.
– И подошли к ней?
– Да.
– И сразу узнали ее?
– Да.
– И что потом?
– Потом я вернулся к себе в квартиру и позвонил в полицию.
– И когда это было?
– Да всего несколько минут прошло. После того, как я ее обнаружил.
– А что-нибудь перед этим слышали?
– Ничего.
– Ничего? Ни криков, ни шума борьбы, вообще ничего?
– Ничего. У меня был включен телевизор.
– Вы весь вечер были дома?
– Да.
– И ничего не слышали?
– Нет.
– Как, вы говорите, ее имя?
– Эстер Мэттисен.
– По буквам, если можно – я запишу.
– М-э-т-т-и-с-е-н.
– Ей сколько лет, случайно не знаете?
– Шестьдесят три.
– А родственники у нее есть?
– Есть племянница. Раньше она сюда заходила, но потом переехала в Чикаго.
– И когда это было?
– Около полугода назад.
– Как зовут племянницу?
– Стефани Уэллс.
– Где она живет в Чикаго, не знаете?
– Где-то на Уоррингтон-авеню. Точный адрес не знаю.
Когда Эстер получала от нее письма, она просила меня прочитать их.
– А она что, читать не умела?
– Как это?
– Эстер. Убитая.
– Так она же слепая. Вы что, не заметили?
– Слепая?
– Вы что, не заметили белой палки?
– Нет. Не заметил. Слепая, надо же...
* * *
Телефон зазвонил в тот момент, когда Карелла, покончив с ужином и взглянув на каминные часы, решил, что самое время отправиться с женой в постель. Было только девять, но близнецы уже спали, Фанни смотрела телевизор в комнате для гостей, а игра, которую затеяла в Форт-Мерсере Джанет, по-настоящему разогрела его, и теперь он явно хотел собственную жену. И Тедди – судя по вызывающим и дразнящим позам, которые она время от времени принимала, читая журнал в противоположном углу комнаты, – это желание с очевидностью разделяла. Услышав телефонный звонок, Карелла сразу же посмотрел на каминные часы, вздохнул и направился к двери, где на низком столике стоял аппарат.
– Да?
– Мне нужно поговорить с детективом Кареллой, – послышался мужской голос.
– Кто у телефона?
– Таубер, из Мидтаун Ист.
– В чем дело, Таубер?
– Я звоню из дома 1144 по Норт Пирс, у меня здесь труп женщины. Ей перерезали горло.
– Ну а я при чем?
– Она слепая. Мы тут на днях получили уведомление, я только что отзвонил в управление, и мне назвали твое имя. В восемьдесят седьмом дежурный сержант сказал, что ты дома. Надеюсь, ни от чего не оторвал.
– Нет, нет, все в порядке.
– Так ты подъедешь или как? Вроде это твоя птичка. Во всяком случае, так говорят парни из отдела по расследованию убийств, они только что подошли. Они говорят, что если так, то можно будет легко переоформить это дело на тебя. Так как, подъедешь? Медэксперт уже сделал свое дело. Я попросил женщину-полицейского еще раз осмотреть убитую. Не хочу спихивать на тебя лишнюю работу, но если тут действительно один и тот же почерк, то, по-моему, тебе надо браться и за это дело.
– Выезжаю, – сказал Карелла.
– У нас тут еще полно дел. Записывай: Норт Пирс...
– Я запомнил.
– Ладно, двигай, – Таубер повесил трубку.
* * *
Они все выглядят на одно лицо.
Одно место преступления ничем не отличается от другого: к тротуару припаркованы одинаковые патрульные машины с включенными мигалками, и только номера меняются от участка к участку. Место преступления везде огораживается одинаковыми деревянными панелями с диагональными черно-белыми полосами. И надписи: «Место преступления. Не входить». Густой черный цвет на фоне белого, как смерть; одно и то же, одно и то же. И полицейские повсюду выглядят одинаково, будь то зима или лето, весна или осень. Разве что погода меняется, да и то не всегда.
У патрульных на месте убийства всегда делается немного торжественный, немного испуганный вид; они велят прохожим не останавливаться, идти своей дорогой: «Ребята, не на что тут глазеть», но на самом деле в глубине души вполне сочувствуют их любопытству, словно они здесь не блюстители закона, а обычные зеваки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
«Интересно, сколько денег удалось сегодня заработать?» – подумала она. В холодную погоду играть трудно. На ней были шерстяные перчатки с обрезанными кончиками и хотя она старалась, чтобы пальцы ни на секунду не останавливались, все равно в какой-то момент они замерзали и переставали разгибаться, так что приходилось засовывать руки в карманы черного ватного пальто и отогреваться. На ней была большая муфта, алого, как ей сказала продавщица, цвета, люди так добры. А вот и мусорные баки прямо у входа в дом номер 1142 по Пирс-стрит, привратник никогда раньше полуночи не убирает их во двор, сидит, наверное, в своей подвальной комнатенке пьяный в доску, и вспоминает, что баки надо занести, тогда, когда их пора уже выносить. По всей округе вонь.
Она и сама бы не прочь сейчас глотнуть чего-нибудь холодненького, только не такого холодненького, как воздух. Улыбаясь собственному каламбуру, она вошла в подъезд и нащупала третий почтовый ящик слева – свой ящик. Она всегда проверяла, нет ли какой корреспонденции хотя за последнее время, помимо писем от племянницы она только однажды получила послание: город призывал ее к выполнению своих обязанностей в суде присяжных. Это письмо прочитал ей портной, и она долго-долго хохотала. А потом отпечатала ответ на своей специальной машинке, в которой уведомила, что была бы счастлива служить справедливости, будучи слепой, как Фемида, но, к сожалению, ей приходится каждый день выходить на улицу с аккордеоном, чтобы заработать на жизнь. Ей ничего не ответили, и с тех пор ее никто не беспокоил.
Из сумочки она вынула маленький ключ, вставила его в замок почтового ящика – замок за то время, что она жила здесь, ломался и чинился семнадцать раз, сейчас он, слава Богу, был в исправности, – и пошарила внутри. Ничего. Больше никаких сюрпризов. Теперь уж не припомнить, когда ей в последний раз преподносили сюрприз. Ах нет, вспомнила. Тогда ей исполнилось шестьдесят, и Джерри Эпштейн, сосед напротив, устроил в ее честь вечеринку. Пригласил всех жильцов дома и того портного, которого, как она тогда выяснила, звали Атанасиусом Парасевопулосом, но она все равно продолжала называть его портным, ибо не могла выговорить имени, даже про себя. Это был замечательный сюрприз – полно вкусной еды и виски – пожалуй, ей и впрямь не помешал бы сейчас добрый глоток, она до костей продрогла. Но это был единственный сюрприз, который ей удается вспомнить. «Печально, – подумала она. – Какая же радость в жизни без сюрпризов?»
Она положила ключ от почтового ящика в кошелек, а кошелек в сумку, открыла дверь в вестибюль и уверенно двинулась к лестнице. Левой рукой она держалась за перила, в правой была ненужная сейчас палка, а шею оттягивал тяжелый аккордеон. Хорошо бы поскорее избавиться от него, налить себе немного виски и посчитать деньги. Кто-то положил в кружку свернутую банкноту, только она не знала, какого достоинства, надо спросить Джерри, если он дома. А нет, – так утром обратиться к портному. Впрочем, завтра воскресенье, он не работает. Рука ее скользнула вверх по перилам. Женщина достигла площадки второго этажа, когда услышала, как внизу открылась и тут же закрылась дверь в вестибюль. Она прислушалась. Заскрипели ступеньки. Кто-то поднимался по лестнице. Шаги приблизились. Она дошла до пролета и двинулась было вверх, когда кто-то сзади грубо схватил ее. Она даже и вскрикнуть не успела. Последним сюрпризом в ее жизни стал нож, безжалостно полоснувший горло от уха до уха.
Глава 9
Город, на службе которого состоял Карелла, был разделен на пять больших отдельных районов, но само-то понятие «город» употреблялось только применительно к острову Айсола. Если вы живете в Калмз Пойнте или в Риверхеде, на противоположном берегу реки в Маджесте или в Беттауне, отправляясь на Айсолу, вы «едете в город». А уж вы находитесь либо в «верхнем городе», либо в «нижнем городе», либо в «центре». Если вы проехали через верхний город и выехали на один из мостов, что ведут в Риверхед, никто никогда не скажет, что вы движетесь на север; вы едете в Риверхед. А если из Риверхеда направляетесь в центр, то, стало быть, едете в город. Когда же вы из центра собрались в деловой квартал города и далее, в Олд Порт, то и дорога ваша лежит в нижний город. И так далее.
Совсем иное дело авеню и стрит.
Заботливые и дальновидные отцы-основатели для удобства приезжих распланировали город согласно простому узору решетки: Холл-авеню перерезает город с востока на запад, деля его на две равные половины. С севера остров ограничивает река Харб, через которую перекинут мост Гамильтона. Река длинная, широкая и грязная, а шире и грязнее всего она там, где сразу после второй мировой войны был построен мост Таслу Стройте. Говорят, дело там попахивало миллионными взятками. Скандал расследовал сам прокурор города – впрочем, и он, как впоследствии выяснилось, тоже был куплен, но это уже другая история. С юга Айсолу окаймляет река Дикс, где в тридцатые годы вылавливали во множестве трупы, закатанные в цемент. Позднее подобного рода находки стали более характерны для других мест, например, Сэнд Пойнта, где трупы гангстеров нередко разлагались в запертых багажниках автомобилей новейших марок. Улицы, идущие параллельно Холл-авеню, сходились и поворачивали в сторону Олд Порта, где можно было сесть на паром и добраться до Беттауна или через туннель – до Маджесты и Калмз Пойнта, или просто вернуться на северную оконечность острова и перебраться в Риверхед. Это был запутанный город, но все же лучше, чем Токио. Да и чем Билокси; надеюсь, никто не в обиде. Женщину с аккордеоном убили в центре. Вне всяких территориальных соображений или соображений служебного престижа, а всего лишь для простоты, полиция разделила центр города на два географических района – Мидтаун Ист и Мидтаун Уэст. Такое деление скорее перерезало город на две половинки по горизонтали, по талии, так сказать, чем по вертикали, от черепа до кончиков пальцев на ногах. Когда-то, впрочем, все было наоборот, город разбивался по длине, и на полицейском языке районы называли Мидтаун Норт и Мидтаун Саус. Правда, происходило это еще в те времена, когда по мощенным булыжником улицам ездили экипажи. Да, город был запутан, но еще более запутанной была система полицейских подразделений. Британская денежная система тоже когда-то была запутана, но все в конце концов меняется к лучшему.
Только не для женщины, которая лежала на площадке у лестничного пролета, ведущего на третий этаж. Сообщение принял дежурный Мидтаун Ист детектив по имени Бруно Таубер. Когда дед и бабка Таубера высадились на этих берегах, в написании имени был умляут, и произносилось оно как «Тойбер». В ходе натурализации умляут исчез, и имя приобрело свое нынешнее написание и произношение. Впрочем, даже сам Таубер не видел никакой разницы. Просто так говорили его отец, мать и братья. И он сам. Таубер. Наверное, дед с бабкой разницу знали, но их уже не было на свете, и, возможно, они согласились бы с мыслью, что все на свете в конце концов меняется к лучшему.
Таубер посмотрел на убитую. Вся лестничная площадка была залита кровью, пятна были и на клавишах аккордеона. О Боже, хоть одна суббота в этом городе может пройти без непременного убийства?
– А где тот человек, который позвонил в участок? – спросил Таубер у патрульного, стоявшего рядом.
– Да вон он. В сером свитере.
– Как его зовут?
– Не знаю.
– Ладно, спасибо. Только смотри, ничего здесь не трогай, понял?
– А с чего это мне трогать?
– Вот-вот, об этом я и толкую, – и Таубер пересек лестничную площадку, направляясь к человеку, стоявшему у входа в квартиру 1А.
Это был мужчина лет шестидесяти, худощавый, лысоватый, в мятых темных брюках и сером свитере. Надетом прямо на нижнее белье. Заметив на свитере множество прожженных дырок, Таубер автоматически определил, что этот человек курит трубку. Или же систематически пытается устроить акт самосожжения. За стеклами очков в темной оправе беспокойно бегали карие глаза. Увидев Таубера, человек поскреб подбородок, явно нуждавшийся в бритве. Таубер решил, что сегодня вечером этот человек был дома. Субботний вечер. Дома. Мысленно Таубер взял это на заметку.
– Это вы нашли тело? – спросил он.
– Да, сэр.
– Как ваше имя?
– Джералд Эпштейн.
– Вы знаете эту женщину? – Таубер кивнул на тело, лежащее в противоположном углу площадки.
– Это мой очень добрый друг. Ее зовут Эстер Мэттисен, она живет на третьем этаже.
– А как вы наткнулись на тело?
– Что вы имеете в виду?
– Я говорю, как вы очутились здесь, на площадке? Вы что, возвращались откуда-нибудь домой?
– Нет, мне надо было спуститься вниз за молоком. Молоко в доме кончилось.
– В котором часу это было?
– Без четверти восемь.
– И вы увидели, что она лежит в дальнем конце площадки?
– Ну да.
– И подошли к ней?
– Да.
– И сразу узнали ее?
– Да.
– И что потом?
– Потом я вернулся к себе в квартиру и позвонил в полицию.
– И когда это было?
– Да всего несколько минут прошло. После того, как я ее обнаружил.
– А что-нибудь перед этим слышали?
– Ничего.
– Ничего? Ни криков, ни шума борьбы, вообще ничего?
– Ничего. У меня был включен телевизор.
– Вы весь вечер были дома?
– Да.
– И ничего не слышали?
– Нет.
– Как, вы говорите, ее имя?
– Эстер Мэттисен.
– По буквам, если можно – я запишу.
– М-э-т-т-и-с-е-н.
– Ей сколько лет, случайно не знаете?
– Шестьдесят три.
– А родственники у нее есть?
– Есть племянница. Раньше она сюда заходила, но потом переехала в Чикаго.
– И когда это было?
– Около полугода назад.
– Как зовут племянницу?
– Стефани Уэллс.
– Где она живет в Чикаго, не знаете?
– Где-то на Уоррингтон-авеню. Точный адрес не знаю.
Когда Эстер получала от нее письма, она просила меня прочитать их.
– А она что, читать не умела?
– Как это?
– Эстер. Убитая.
– Так она же слепая. Вы что, не заметили?
– Слепая?
– Вы что, не заметили белой палки?
– Нет. Не заметил. Слепая, надо же...
* * *
Телефон зазвонил в тот момент, когда Карелла, покончив с ужином и взглянув на каминные часы, решил, что самое время отправиться с женой в постель. Было только девять, но близнецы уже спали, Фанни смотрела телевизор в комнате для гостей, а игра, которую затеяла в Форт-Мерсере Джанет, по-настоящему разогрела его, и теперь он явно хотел собственную жену. И Тедди – судя по вызывающим и дразнящим позам, которые она время от времени принимала, читая журнал в противоположном углу комнаты, – это желание с очевидностью разделяла. Услышав телефонный звонок, Карелла сразу же посмотрел на каминные часы, вздохнул и направился к двери, где на низком столике стоял аппарат.
– Да?
– Мне нужно поговорить с детективом Кареллой, – послышался мужской голос.
– Кто у телефона?
– Таубер, из Мидтаун Ист.
– В чем дело, Таубер?
– Я звоню из дома 1144 по Норт Пирс, у меня здесь труп женщины. Ей перерезали горло.
– Ну а я при чем?
– Она слепая. Мы тут на днях получили уведомление, я только что отзвонил в управление, и мне назвали твое имя. В восемьдесят седьмом дежурный сержант сказал, что ты дома. Надеюсь, ни от чего не оторвал.
– Нет, нет, все в порядке.
– Так ты подъедешь или как? Вроде это твоя птичка. Во всяком случае, так говорят парни из отдела по расследованию убийств, они только что подошли. Они говорят, что если так, то можно будет легко переоформить это дело на тебя. Так как, подъедешь? Медэксперт уже сделал свое дело. Я попросил женщину-полицейского еще раз осмотреть убитую. Не хочу спихивать на тебя лишнюю работу, но если тут действительно один и тот же почерк, то, по-моему, тебе надо браться и за это дело.
– Выезжаю, – сказал Карелла.
– У нас тут еще полно дел. Записывай: Норт Пирс...
– Я запомнил.
– Ладно, двигай, – Таубер повесил трубку.
* * *
Они все выглядят на одно лицо.
Одно место преступления ничем не отличается от другого: к тротуару припаркованы одинаковые патрульные машины с включенными мигалками, и только номера меняются от участка к участку. Место преступления везде огораживается одинаковыми деревянными панелями с диагональными черно-белыми полосами. И надписи: «Место преступления. Не входить». Густой черный цвет на фоне белого, как смерть; одно и то же, одно и то же. И полицейские повсюду выглядят одинаково, будь то зима или лето, весна или осень. Разве что погода меняется, да и то не всегда.
У патрульных на месте убийства всегда делается немного торжественный, немного испуганный вид; они велят прохожим не останавливаться, идти своей дорогой: «Ребята, не на что тут глазеть», но на самом деле в глубине души вполне сочувствуют их любопытству, словно они здесь не блюстители закона, а обычные зеваки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34