Было холодно. В прежние времена патрульные в этом городе носили зимой плотные синие пальто, а теперь – просто байковые длинные кальсоны под штанами, что придавало иным из них вид куда более внушительный, чем в действительности. Они мотались по городу, переговариваясь друг с другом шепотом, и повышали голос только тогда, когда отгоняли прохожих от места преступления. Сейчас они шептались об убийстве.
И детективы тоже были похожи друг на друга, как братья-близнецы. Высокие мужчины мощного телосложения – Карелле даже иногда казалось, что полицейских берут в детективы не за их способность делать разумные выводы или выдвигать безумные гипотезы, но за соответствующий рост и вес. Как правило, детективы не носили шляп, не вынимали изо рта сигарету. Многие ходили в приталенных коротких куртках на молнии с манжетами. Посторонний человек вполне мог подумать, что детективы, появившиеся на месте преступления, только что покинули кегельбан.
А полицейских из отдела по расследованию убийств было как раз очень просто узнать: все они выглядели и говорили, как Моноган и Монро. Эти, конечно, являлись совершенными образцами, у других могли быть какие-нибудь небольшие отклонения, но суть одна. Из всех цветов они предпочитали черный. Черный – цвет смерти. Был в свое время знаменитый полицейский этого отдела, некий Сондерс, который всегда был одет в черное с головы до пят. Его подвиги стали легендой, и прозвище у него было подходящее – черная Чума. Черные брюки, черный пиджак, черный галстук на белоснежной рубахе, зимой – черное пальто и, наконец, черный котелок, который он как-то, навещая деда с бабкой, купил в Лондоне, где Скотланд-Ярд принимал его как заезжую знаменитость. И еще, когда шел дождь, он брал с собой черный зонт, называя его «зоунтиком», на манер бабушки, которая жила в доме, занимавшем едва ни целый квартал. Распутать дело об убийстве – для него было, что орех расколоть. В те времена отдел действительно расследовал убийства, не то что сейчас, когда их передают детективам из разных участков. После Чумы в черное начали одеваться и другие полицейские отдела. Это стало знаком принадлежности к элитной части. Видишь полицейского в черном штатском, можешь быть уверен – из отдела убийств. И даже детективы из городских участков порой облачались в черное, в надежде, что их примут за людей из Отдела.
Но это было давно. Теперь полицейских из Отдела, за вычетом ветеранов, отличишь разве по хозяйскому виду, с каким они являются на место преступления – просто самодовольные бюргеры, выглядывающие из окон своих огромных особняков. Жетоны их ничем не отличаются от жетонов детективов – голубая эмаль в золотой каемке; разве что надпись другая: «отдел убийств». У всех детективов, прибывающих на место преступления, жетоны приколоты к пальто или пиджаку. Их не отличишь друг от друга.
И женщина, неловко лежащая на площадке второго этажа, выглядела, как всякая жертва убийства, – их тоже не отличишь друг от друга. Когда видишь много смертельных ран, они утрачивают всякую специфику – разве что медэксперт улавливает ее. Какая разница, как тебя убили – застрелили из пистолета или обреза, ударили ножом, зарубили топором, проломили голову ледорубом или бейсбольной битой, результат один – и он без устали напоминает детективу-оперативнику, что жизнь – штука хрупкая. Но напоминает он и еще кое-что и это кое-что как раз и делает работу такой тяжелой. Он напоминает детективу, что жизнь в этом мире ничего не стоит. Что смерть может обрушиться внезапно и совершенно бессмысленно – а в глазах Кареллы насильственная смерть всегда была бессмысленной. Такой смерти невозможно найти разумное оправдание.
Двое санитаров положили тело на носилки, и один из них уже собрался накрыть его резиновой накидкой. Карелла представился и попросил подождать, ему хотелось бы посмотреть на убитую.
– Нам велели убрать ее отсюда, – недовольно буркнул санитар.
– Хорошо, но мне-то всего минутка и нужна, – сказал Карелла.
– Здесь медэксперт командует, когда увозить труп, а когда не увозить. И к тому же, что вы здесь делаете? Разве вы расследуете это дело? Мне казалось, тут был другой офицер.
Карелла промолчал. Он склонился над трупом и пристально посмотрел в глаза убитой, словно надеялся найти в них отражение убийцы. Рана на шее выглядела устрашающе, и он отвернулся. На руки убитой были надеты пластиковые мешочки – как всегда в случае ножевых ран. Ни один добросовестный медэксперт не упустит возможности поискать под ногтями у жертвы кровь или кусочки кожи с лица или руки убийцы.
– Ладно, забирайте, – произнес Карелла.
– Ну что, уже все вычислил? – насмешливо спросил санитар. – Знаешь, кого арестовывать?
Ни слова не говоря, Карелла поднялся с колен и пристально посмотрел на санитара. Тот явно вздрогнул и поспешно принялся накрывать тело резиновой накидкой. Вместе с напарником они подняли носилки и понесли к ватине.
– Карелла? – окликнули его откуда-то сзади.
Карелла обернулся. Напротив него стоял плотно сбитый мужчина с голубыми глазами и светлыми волосами. Жетон, прикрепленный к лацкану его твидового пальто, свидетельствовал о принадлежности к племени детективов.
– Таубер? – в свою очередь осведомился Карелла.
– Да. Стало быть, приехал?
– Приехал.
Рукопожатием они не обменялись. Это вообще не принято среди полицейских. Даже на приемах, организуемых разными благотворительными обществами, они не жмут руки. «Странная профессиональная привычка», – подумал Карелла. В средние века рыцари протягивали друг другу руки, чтобы показать, что в кулаке не зажата рукоятка кинжала: оружие было спрятано в рукаве. Может, у полицейских нет ножей, которые надо укрывать?
– Видел ее? – спросил Таубер.
– Да, посмотрел.
– Тут женщина-полицейский. Кое-что нашла, я собираюсь послать это в управление, как положено. Но может, ты тоже хочешь кинуть взгляд? Знаешь Янга из отдела по расследованию убийств?
– Нет.
– Это он сказал мне, что ты займешься делом, – если приметы совпадают, то и убийца, возможно, один и тот же. Ну что, перерезанное горло – это одно. Но я еще вспомнил, что в твоем уведомлении говорилось, что обе жертвы – слепые и что у них ничего не взяли, верно?
– Так.
– Ну вот. У этой были в сумочке двадцать два с половиной доллара, на шее золотой крестик, на правой руке небольшое золотое кольцо с изумрудом. И еще хороший аккордеон, вон он, у стены, я уже присобачил к нему бирку, долларов двести, наверное, стоит, а? И ничего не взяли. Так что ограблением здесь и не пахнет. В общем, я думаю, это тот же случай.
– Похоже на то.
– Поверь, я не стараюсь спихнуть все на тебя. У меня сейчас полно работы, но в конце концов, какая разница – одним делом больше, одним меньше. Просто мне кажется, что это твой клиент.
– Понимаю. А кто нашел тело?
– Да один парень, он живет в этом доме. Я задал ему несколько вопросов, но, может, ты сам захочешь с ним поговорить? Если только возьмешься за это дело. Ну так как?
– Да, наверное, берусь.
– Хочешь, чтобы я задержался?
– А как мы все это оформим?
– Пока не знаю, наверное, пошлю рапорт в отдел убийств. По телефону Янг сказал мне, что этого достаточно. А ты как думаешь?
– Не знаю, право.
– Ладно, вот что я сделаю. Как вернусь к себе, сразу же позвоню в отдел убийств и спрошу их. Как скажут, так и сделаем. А ты позвони мне попозже. По мне, так можешь просто начинать заниматься этим, как если бы сам получил сообщение.
– Да, но это не на нашей территории.
– Неважно, уведомление-то ты рассылал? И там говорилось о двух странных убийствах. Вот и третье, очень похожее. На мой взгляд, этого вполне достаточно.
– Думаешь, уведомления хватит?
– Мне кажется, да.
– Ладно, только бы не связываться с этой чертовой писаниной. Меньше всего хочется заниматься ею, когда речь идет об убийстве.
– Не волнуйся, все будет в порядке.
– А что, к примеру, делать с ее вещами? Куда посылать их – к себе, в восемьдесят седьмой, или к вам?
– Думаю, к себе.
– И я тоже так думаю. А где все это хозяйство?
– Да там почти ничего и не было, кроме денег и драгоценностей. Я сложил их в пакет, если хочешь, можешь взглянуть. – Он повел Кареллу наверх, где к стене был прислонен аккордеон. Рядом лежал коричневый бумажный пакет. На том и на другом были бирки.
– Можно потрогать?
– Теперь это твое дело, – пожал плечами Таубер.
– Я хочу сказать, ребята из лаборатории уже сделали свое дело?
– Ну вообще-то отпечатки там могут быть. Бумажник, щетка для волос, телефонная книга. Но она сделана по системе Брейля, так что вряд ли она тебе много скажет.
– Но посмотреть-то можно?
– Да валяй.
Карелла извлек из пакета телефонную книгу. Это был небольшой черный блокнот в твердой обложке, дюйма три толщиной и пять длиной. Страницы неразлинованы и покрыты какими-то наколками. Линия сверху, линия посередине, линия снизу, затем пробел, и еще одна линия. Карелла решил, что таким образом обозначаются имена, адрес и телефон абонента.
– Интересно, как они справляются с этой грамотой, – сказал Таубер. – Слепые, я имею в виду.
– Наверное, пользуются каким-нибудь приспособлением.
– Наверное.
– Как ты думаешь, в управлении кто-нибудь разберет эту тарабарщину?
– У них есть дешифровальный отдел, туда и обратись.
– Смотри-ка, – Карелла извлек из внутреннего кармана книжки клочок бумаги. На нем было написано корявым почерком:
«Если со мной что-нибудь случится, дайте пожалуйста знать мисс Стефани Уэллс по адресу Першинг-авеню 1487, Айсола, 2-1474».
– Может, она предчувствовала...
– Похоже на то, – сказал Карелла.
– Ей пришлось писать от руки, иначе бы...
– Да.
– Но тебе это все равно не поможет, – заметил Таубер. – Адрес старый. Шесть месяцев назад эта Стефани переехала в Чикаго.
– А куда в Чикаго?
– Вроде на Вашингтон-авеню.
– А кто эта Стефани?
– Племянница.
– Другие родственники есть?
– Насколько я знаю, нет.
– Надо бы связаться с ней.
– Как только ребята из лаборатории закончат, можешь зайти в квартиру. Там, наверное, есть письма с обратным адресом.
* * *
Перед первой мировой войной Першинг-авеню называлась Грант-авеню. В архитектурном отношении все осталось, как и прежде. Сохранилась зеленая разделительная полоса, и росли на ней кусты боярышника и клены, с которых сейчас, к середине ноября, полностью осыпались листья. По обе стороны теснились громадные дома с фасадом из известняка. У широких подъездов по обе стороны были установлены могучие цветочные горшки из бетона. До первой мировой войны этот район считался одним из самых изысканных и дорогих во всем городе. А сейчас фасады домов покрывали надписи-автографы участников местных банд. Надписи набегали одна на другую. Паук 19 уступал место Ножу 21, а Нож – Салазару 4 – недолговечны были эти имена и, в общем-то, ничего не значили.
Может, Паук 19 испытывал те же чувства, что и генерал Уиллис Грант у себя на небесах, когда авеню назвали именем Першинга. Впрочем, Першинг и сам едва избежал той же участи, когда после убийства Кеннеди название решили было в очередной раз переменить – тогда именем покойного президента чуть не фонарные столбы назывались. Должно быть, на небесах Джон Джозеф – а именно так звали Першинга – уже начал ворчать, что так, мол, проходит земная слава, да и переменить вывеску тоже стоит недешево. Но тут кто-то своевременно вспомнил, что Рузвельт-стрит, находившуюся всего лишь в трех кварталах от Першинг-авеню, уже переименовали в Кеннеди-стрит, так что если менять название еще одной крупной магистрали, это окончательно собьет с толку и водителей, и пешеходов. Люди, здесь жившие, приветствовали такое решение. Никто из них и понятия не имел, кто такой генерал Першинг, а вот тот хмурый ноябрьский день, когда убили президента, никому из них до конца жизни не забыть. Так что напоминаний не требовалось, и вообще к черту всю эту суету.
Карелла припарковал машину в двух кварталах от дома 1847 по Першинг-авеню – ближе места не нашлось – и, пригибаясь под порывами ветра, срывавшего последние листья с каштанов, двинулся вперед. Он внимательно осмотрел квартиру Эстер Мэттисен, но не нашел никаких следов переписки со Стефани Уэллс; скорее всего, решил он, письма просто выбрасывают, какой смысл хранить, если слепой женщине их все равно читают вслух. Потом он позвонил в почтовое отделение, обслуживающее эти дома на Першинг, и спросил, не переводили ли корреспонденцию на другой адрес примерно шесть месяцев назад, и ночной дежурный сказал, что с ответом надо подождать до утра, потому сейчас все заняты разборкой почты. Затем Карелла сверил адрес, найденный в записной книжке Эстер, с телефонным справочником Айсолы, и выяснилось, что координаты Стефани Уэллс совпадают. Может быть, она сдала свою здешнюю квартиру в субаренду какому-нибудь знакомому или знакомой? Карелла набрал номер телефона. Прослушав двенадцать длинных гудков, он повесил трубку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
И детективы тоже были похожи друг на друга, как братья-близнецы. Высокие мужчины мощного телосложения – Карелле даже иногда казалось, что полицейских берут в детективы не за их способность делать разумные выводы или выдвигать безумные гипотезы, но за соответствующий рост и вес. Как правило, детективы не носили шляп, не вынимали изо рта сигарету. Многие ходили в приталенных коротких куртках на молнии с манжетами. Посторонний человек вполне мог подумать, что детективы, появившиеся на месте преступления, только что покинули кегельбан.
А полицейских из отдела по расследованию убийств было как раз очень просто узнать: все они выглядели и говорили, как Моноган и Монро. Эти, конечно, являлись совершенными образцами, у других могли быть какие-нибудь небольшие отклонения, но суть одна. Из всех цветов они предпочитали черный. Черный – цвет смерти. Был в свое время знаменитый полицейский этого отдела, некий Сондерс, который всегда был одет в черное с головы до пят. Его подвиги стали легендой, и прозвище у него было подходящее – черная Чума. Черные брюки, черный пиджак, черный галстук на белоснежной рубахе, зимой – черное пальто и, наконец, черный котелок, который он как-то, навещая деда с бабкой, купил в Лондоне, где Скотланд-Ярд принимал его как заезжую знаменитость. И еще, когда шел дождь, он брал с собой черный зонт, называя его «зоунтиком», на манер бабушки, которая жила в доме, занимавшем едва ни целый квартал. Распутать дело об убийстве – для него было, что орех расколоть. В те времена отдел действительно расследовал убийства, не то что сейчас, когда их передают детективам из разных участков. После Чумы в черное начали одеваться и другие полицейские отдела. Это стало знаком принадлежности к элитной части. Видишь полицейского в черном штатском, можешь быть уверен – из отдела убийств. И даже детективы из городских участков порой облачались в черное, в надежде, что их примут за людей из Отдела.
Но это было давно. Теперь полицейских из Отдела, за вычетом ветеранов, отличишь разве по хозяйскому виду, с каким они являются на место преступления – просто самодовольные бюргеры, выглядывающие из окон своих огромных особняков. Жетоны их ничем не отличаются от жетонов детективов – голубая эмаль в золотой каемке; разве что надпись другая: «отдел убийств». У всех детективов, прибывающих на место преступления, жетоны приколоты к пальто или пиджаку. Их не отличишь друг от друга.
И женщина, неловко лежащая на площадке второго этажа, выглядела, как всякая жертва убийства, – их тоже не отличишь друг от друга. Когда видишь много смертельных ран, они утрачивают всякую специфику – разве что медэксперт улавливает ее. Какая разница, как тебя убили – застрелили из пистолета или обреза, ударили ножом, зарубили топором, проломили голову ледорубом или бейсбольной битой, результат один – и он без устали напоминает детективу-оперативнику, что жизнь – штука хрупкая. Но напоминает он и еще кое-что и это кое-что как раз и делает работу такой тяжелой. Он напоминает детективу, что жизнь в этом мире ничего не стоит. Что смерть может обрушиться внезапно и совершенно бессмысленно – а в глазах Кареллы насильственная смерть всегда была бессмысленной. Такой смерти невозможно найти разумное оправдание.
Двое санитаров положили тело на носилки, и один из них уже собрался накрыть его резиновой накидкой. Карелла представился и попросил подождать, ему хотелось бы посмотреть на убитую.
– Нам велели убрать ее отсюда, – недовольно буркнул санитар.
– Хорошо, но мне-то всего минутка и нужна, – сказал Карелла.
– Здесь медэксперт командует, когда увозить труп, а когда не увозить. И к тому же, что вы здесь делаете? Разве вы расследуете это дело? Мне казалось, тут был другой офицер.
Карелла промолчал. Он склонился над трупом и пристально посмотрел в глаза убитой, словно надеялся найти в них отражение убийцы. Рана на шее выглядела устрашающе, и он отвернулся. На руки убитой были надеты пластиковые мешочки – как всегда в случае ножевых ран. Ни один добросовестный медэксперт не упустит возможности поискать под ногтями у жертвы кровь или кусочки кожи с лица или руки убийцы.
– Ладно, забирайте, – произнес Карелла.
– Ну что, уже все вычислил? – насмешливо спросил санитар. – Знаешь, кого арестовывать?
Ни слова не говоря, Карелла поднялся с колен и пристально посмотрел на санитара. Тот явно вздрогнул и поспешно принялся накрывать тело резиновой накидкой. Вместе с напарником они подняли носилки и понесли к ватине.
– Карелла? – окликнули его откуда-то сзади.
Карелла обернулся. Напротив него стоял плотно сбитый мужчина с голубыми глазами и светлыми волосами. Жетон, прикрепленный к лацкану его твидового пальто, свидетельствовал о принадлежности к племени детективов.
– Таубер? – в свою очередь осведомился Карелла.
– Да. Стало быть, приехал?
– Приехал.
Рукопожатием они не обменялись. Это вообще не принято среди полицейских. Даже на приемах, организуемых разными благотворительными обществами, они не жмут руки. «Странная профессиональная привычка», – подумал Карелла. В средние века рыцари протягивали друг другу руки, чтобы показать, что в кулаке не зажата рукоятка кинжала: оружие было спрятано в рукаве. Может, у полицейских нет ножей, которые надо укрывать?
– Видел ее? – спросил Таубер.
– Да, посмотрел.
– Тут женщина-полицейский. Кое-что нашла, я собираюсь послать это в управление, как положено. Но может, ты тоже хочешь кинуть взгляд? Знаешь Янга из отдела по расследованию убийств?
– Нет.
– Это он сказал мне, что ты займешься делом, – если приметы совпадают, то и убийца, возможно, один и тот же. Ну что, перерезанное горло – это одно. Но я еще вспомнил, что в твоем уведомлении говорилось, что обе жертвы – слепые и что у них ничего не взяли, верно?
– Так.
– Ну вот. У этой были в сумочке двадцать два с половиной доллара, на шее золотой крестик, на правой руке небольшое золотое кольцо с изумрудом. И еще хороший аккордеон, вон он, у стены, я уже присобачил к нему бирку, долларов двести, наверное, стоит, а? И ничего не взяли. Так что ограблением здесь и не пахнет. В общем, я думаю, это тот же случай.
– Похоже на то.
– Поверь, я не стараюсь спихнуть все на тебя. У меня сейчас полно работы, но в конце концов, какая разница – одним делом больше, одним меньше. Просто мне кажется, что это твой клиент.
– Понимаю. А кто нашел тело?
– Да один парень, он живет в этом доме. Я задал ему несколько вопросов, но, может, ты сам захочешь с ним поговорить? Если только возьмешься за это дело. Ну так как?
– Да, наверное, берусь.
– Хочешь, чтобы я задержался?
– А как мы все это оформим?
– Пока не знаю, наверное, пошлю рапорт в отдел убийств. По телефону Янг сказал мне, что этого достаточно. А ты как думаешь?
– Не знаю, право.
– Ладно, вот что я сделаю. Как вернусь к себе, сразу же позвоню в отдел убийств и спрошу их. Как скажут, так и сделаем. А ты позвони мне попозже. По мне, так можешь просто начинать заниматься этим, как если бы сам получил сообщение.
– Да, но это не на нашей территории.
– Неважно, уведомление-то ты рассылал? И там говорилось о двух странных убийствах. Вот и третье, очень похожее. На мой взгляд, этого вполне достаточно.
– Думаешь, уведомления хватит?
– Мне кажется, да.
– Ладно, только бы не связываться с этой чертовой писаниной. Меньше всего хочется заниматься ею, когда речь идет об убийстве.
– Не волнуйся, все будет в порядке.
– А что, к примеру, делать с ее вещами? Куда посылать их – к себе, в восемьдесят седьмой, или к вам?
– Думаю, к себе.
– И я тоже так думаю. А где все это хозяйство?
– Да там почти ничего и не было, кроме денег и драгоценностей. Я сложил их в пакет, если хочешь, можешь взглянуть. – Он повел Кареллу наверх, где к стене был прислонен аккордеон. Рядом лежал коричневый бумажный пакет. На том и на другом были бирки.
– Можно потрогать?
– Теперь это твое дело, – пожал плечами Таубер.
– Я хочу сказать, ребята из лаборатории уже сделали свое дело?
– Ну вообще-то отпечатки там могут быть. Бумажник, щетка для волос, телефонная книга. Но она сделана по системе Брейля, так что вряд ли она тебе много скажет.
– Но посмотреть-то можно?
– Да валяй.
Карелла извлек из пакета телефонную книгу. Это был небольшой черный блокнот в твердой обложке, дюйма три толщиной и пять длиной. Страницы неразлинованы и покрыты какими-то наколками. Линия сверху, линия посередине, линия снизу, затем пробел, и еще одна линия. Карелла решил, что таким образом обозначаются имена, адрес и телефон абонента.
– Интересно, как они справляются с этой грамотой, – сказал Таубер. – Слепые, я имею в виду.
– Наверное, пользуются каким-нибудь приспособлением.
– Наверное.
– Как ты думаешь, в управлении кто-нибудь разберет эту тарабарщину?
– У них есть дешифровальный отдел, туда и обратись.
– Смотри-ка, – Карелла извлек из внутреннего кармана книжки клочок бумаги. На нем было написано корявым почерком:
«Если со мной что-нибудь случится, дайте пожалуйста знать мисс Стефани Уэллс по адресу Першинг-авеню 1487, Айсола, 2-1474».
– Может, она предчувствовала...
– Похоже на то, – сказал Карелла.
– Ей пришлось писать от руки, иначе бы...
– Да.
– Но тебе это все равно не поможет, – заметил Таубер. – Адрес старый. Шесть месяцев назад эта Стефани переехала в Чикаго.
– А куда в Чикаго?
– Вроде на Вашингтон-авеню.
– А кто эта Стефани?
– Племянница.
– Другие родственники есть?
– Насколько я знаю, нет.
– Надо бы связаться с ней.
– Как только ребята из лаборатории закончат, можешь зайти в квартиру. Там, наверное, есть письма с обратным адресом.
* * *
Перед первой мировой войной Першинг-авеню называлась Грант-авеню. В архитектурном отношении все осталось, как и прежде. Сохранилась зеленая разделительная полоса, и росли на ней кусты боярышника и клены, с которых сейчас, к середине ноября, полностью осыпались листья. По обе стороны теснились громадные дома с фасадом из известняка. У широких подъездов по обе стороны были установлены могучие цветочные горшки из бетона. До первой мировой войны этот район считался одним из самых изысканных и дорогих во всем городе. А сейчас фасады домов покрывали надписи-автографы участников местных банд. Надписи набегали одна на другую. Паук 19 уступал место Ножу 21, а Нож – Салазару 4 – недолговечны были эти имена и, в общем-то, ничего не значили.
Может, Паук 19 испытывал те же чувства, что и генерал Уиллис Грант у себя на небесах, когда авеню назвали именем Першинга. Впрочем, Першинг и сам едва избежал той же участи, когда после убийства Кеннеди название решили было в очередной раз переменить – тогда именем покойного президента чуть не фонарные столбы назывались. Должно быть, на небесах Джон Джозеф – а именно так звали Першинга – уже начал ворчать, что так, мол, проходит земная слава, да и переменить вывеску тоже стоит недешево. Но тут кто-то своевременно вспомнил, что Рузвельт-стрит, находившуюся всего лишь в трех кварталах от Першинг-авеню, уже переименовали в Кеннеди-стрит, так что если менять название еще одной крупной магистрали, это окончательно собьет с толку и водителей, и пешеходов. Люди, здесь жившие, приветствовали такое решение. Никто из них и понятия не имел, кто такой генерал Першинг, а вот тот хмурый ноябрьский день, когда убили президента, никому из них до конца жизни не забыть. Так что напоминаний не требовалось, и вообще к черту всю эту суету.
Карелла припарковал машину в двух кварталах от дома 1847 по Першинг-авеню – ближе места не нашлось – и, пригибаясь под порывами ветра, срывавшего последние листья с каштанов, двинулся вперед. Он внимательно осмотрел квартиру Эстер Мэттисен, но не нашел никаких следов переписки со Стефани Уэллс; скорее всего, решил он, письма просто выбрасывают, какой смысл хранить, если слепой женщине их все равно читают вслух. Потом он позвонил в почтовое отделение, обслуживающее эти дома на Першинг, и спросил, не переводили ли корреспонденцию на другой адрес примерно шесть месяцев назад, и ночной дежурный сказал, что с ответом надо подождать до утра, потому сейчас все заняты разборкой почты. Затем Карелла сверил адрес, найденный в записной книжке Эстер, с телефонным справочником Айсолы, и выяснилось, что координаты Стефани Уэллс совпадают. Может быть, она сдала свою здешнюю квартиру в субаренду какому-нибудь знакомому или знакомой? Карелла набрал номер телефона. Прослушав двенадцать длинных гудков, он повесил трубку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34