– Кавано вздохнул. – Я могу быть с вами откровенным?
– Разумеется.
– Вне протокола? Я знаю, вы полицейский, но человек интеллигентный, так что давайте с минуту поговорим начистоту, идет?
– Давайте, – согласился Хейз.
– Вы не подтвердили, что не будете записывать.
– Ну а если подтвержу, к чему это обязывает?
– По крайней мере, между нами будет устная договоренность, – усмехнулся Кавано.
– Устная договоренность не стоит даже той бумаги, на которой она могла бы быть написана, – провозгласил Хейз. – Это сказал Сэмюэл Голдуин где-то в 1940 году.
– Чего? – растерялся Кавано.
– Приступайте, – предложил Хейз. – В протокол не заносится.
– Ладно. В нашем деле, в бухгалтерском учете, есть много такого, что мы видим и стараемся забыть, что видели, вы понимаете, о чем я говорю? Вы себе не представляете, сколько бухгалтерских гроссбухов, как только наступает время уплаты налога, вдруг становятся полностью сбалансированными. И я, хочу вам сказать, не мог позволить иметь у себя в фирме подонка, который выискивает промахи в документах моих клиентов, а потом на этом основании занимается вымогательством. Слух о таких вещах распространяется с неимоверной скоростью. Поэтому я поговорил с Зигги, как старший брат с младшим. «Зигги, – сказал я, – ты еще молодой человек, – это, если вы помните, происходило в 1937 году и он тогда был еще молодым – Зигги, ты молодой человек, и у тебя у нас в фирме есть будущее. Я знаю, ты любишь лошадок, Зигги, – я говорил с ним, как брат с братом, – и знаю, что тебе не дают спать твои долги, а отсюда ты начинаешь делать глупости. Но, Зигги, я родился и вырос на южной окраине Филадельфии, а округа эта далеко не из лучших, там царят такие же нравы, как и среди тех, с кем ты играешь в карты. Я готов одолжить тебе три тысячи, чтобы ты расплатился со своими приятелями, Зигги, – продолжал я увещевать его, – но с тем условием, что буду еженедельно вычитать из твоего жалованья десять долларов до тех пор, пока ты не вернешь все три тысячи, понятно? И вот что еще я тебе скажу, Зигги: ребенком в Филадельфии я кое-чему обучился, и если ты хоть раз попробуешь вымогать деньги у моих клиентов, Зигги, ты завершишь свои дни в яме, куда заливают жидкий бетон. Ничего нет хуже, чем присутствие в бухгалтерском бизнесе подонка, у которого длинный нос, Зигги, поэтому по-дружески тебя предупреждаю, укороти его».
– И он так и поступил?
– Конечно.
– Откуда вы знаете?
– Послушайте, уж в клиентах-то своих я неплохо разбираюсь. Если бы кто-либо из сотрудников решился на шантаж, через секунду бы зазвонил телефон. Нет, нет, с тех пор Зигги держался в стороне от подобных дел. Больше я не слышал ни единой жалобы.
– Что несколько странно, разве нет?
– Странно? Почему?
– Если, конечно, он не научился все время выигрывать.
– Да нет, бывало, что и проигрывал. Нет такого игрока на свете, который бы постоянно выигрывал.
– И чем же он расплачивался?
– Не знаю.
– М-мм, – промычал Хейз.
– А что, в этом убийстве замешана игра? – спросил Кавано.
– Вроде того.
– Видите ли, – сказал Кавано, – во многих проступках можно было обвинить Зигги Рера, но не в убийстве. А как был убит человек?
– Топором.
– То есть была кровь?
– Что?
– Кругом было много крови?
– Да.
– Тогда забудьте про Зигги. Если бы яд, тогда еще стоило бы поразмышлять. Но топором? И кругом кровь? Зигги, порежь он себе палец перочинным ножом, тут же хлопнулся бы в обморок. Нет, сэр. Коли человека зарубили топором, Зигги Рер тут ни при чем.
* * *
Одним из полицейских, оказавшихся утром во вторник в подвале дома 4111 на Пятой Южной, был Стив Карелла.
Летом на улице полно народа. Большинство жителей выползают из своих квартир вдохнуть глоток свежего воздуха, окна широко раскрыты, шум стоит неимоверный, потому что между улицей и домами идет общение, которого не существует зимой. Даже плавящийся под горячим солнцем гудрон, кажется, отражает это сонмище непонятно от кого и отчего исходящих звуков, что более всего гнетет обитателя трущоб, ибо, обделенный многими жизненными благами и удовольствиями, он лишен и самого главного преимущества – чувствовать себя защищенным, чего летом лишается окончательно. В январе же дела обстоят несколько лучше.
Человек испытывает некоторую защищенность в теплом зимнем пальто, с высоко поднятым воротником и глубокими, уютными карманами, куда можно спрятать руки, ощущает защищенность в вестибюле дома, где шипит раскаленный радиатор, чувствует себя надежно защищенным за большим столом, который купил сразу по приезде из Пуэрто-Рико, на кухне, где так вкусно пахнет, и в беседе со старым знакомым, где перебрасываются словами на ходу и только по делу, а изо рта идет пар – говори побыстрее, голубчик, здесь чертовски холодно! Когда Карелла появился на Пятой Южной, на тротуаре возле дома 4111 стояли, о чем-то беседуя, миссис Уитсон, которая мыла окна и полы в этом здании и сын которой, Сэм Уитсон, колол дрова для покойного Джорджа Лассера, трудившегося по этому же адресу, и пожилой человек в голубом комбинезоне. Карелле не было слышно, о чем они говорили, но он заметил, что миссис Уитсон его узнала, потому что она слегка кивнула головой в его сторону, заставив человека повернуться и посмотреть на него, а потом снова вернуться к прерванному было разговору.
– Здравствуйте, – поздоровалась миссис Уитсон, когда Карелла подошел поближе. – Вы ведь детектив, верно?
– Да, миссис Уитсон, – подтвердил Карелла.
– Скажите, пожалуйста, он даже помнит, как меня зовут, – заметила она, упрямо вздернув подбородок и глянув на него с вызовом, что должно было свидетельствовать о том, что никто не помешает ей выполнить задуманное.
– Я никогда не забываю, как зовут даму, миссис Уитсон, – отозвался Карелла, и на секунду из ее глаз исчез вызов, ибо в эту секунду она стала худенькой трудолюбивой женщиной, к которой с искренней приветливостью обратился пригожий молодой человек.
– Спасибо, – поблагодарила она, и взгляд ее встретился со взглядом Кареллы.
– Не за что, – улыбнулся он.
– Мы вот тут разговариваем с мистером Айверсоном, – сказала она. Глаза ее не отрывались от лица Кареллы. В них вдруг вползло какое-то подозрение, почти против воли самой женщины, почти в силу привычки – уже сто лет вы преследуете мой несчастный народ, мой дед был рабом, которого регулярно стегали плеткой, а теперь вы величаете меня дамой и пытаетесь умаслить, значит, вам кто-то нужен? Мой сын? Что вам нужно от меня? Мой сын Сэм, который никогда не обидел и бабочки! Вы знакомы с мистером Айверсоном?
– По-моему, нет, – сказал Карелла. – Добрый день! Я детектив Карелла.
– Добрый день! – протянул руку Айверсон.
– Мистер Айверсон, управляющий из соседнего дома, – объяснила миссис Уитсон. – Мы разговариваем о работе для Сэма.
– Миссис Уитсон считает, что, может, он снова согласится колоть дрова для меня, – добавил Айверсон.
– А он раньше колол дрова для вас? – спросил Карелла.
– Да. Пока его не переманил к себе Лассер. У нас тоже есть в квартирах камины.
– Камины! – усмехнулась миссис Уитсон. – Одно название, что камины. Как только разожжешь огонь, в комнате полно дыму.
– Зато становится тепло, – возразил Айверсон.
– Конечно. Только, если не хочешь умереть от холода, можешь задохнуться от дыма.
Она засмеялась, и Карелла с Айверсоном засмеялись вслед за ней.
– Не забудьте прислать его ко мне, – сказал Айверсон, когда они отсмеялись. – Может, мы чего-нибудь придумаем.
– Пришлю, – ответила миссис Уитсон и помахала ему на прощанье. Как только он отошел на такое расстояние, что уже не мог их слышать, она подняла голову и, глядя на Кареллу в упор, спросила:ь– Вы пришли за моим сыном?
– Нет, миссис Уитсон.
– Не обманывайте меня.
– Я не обманываю вас. Я не считаю, что ваш сын имеет отношение к убийству Джорджа Лассера.
Миссис Уитсон продолжала смотреть на Кареллу. Потом вдруг коротко кивнула и сказала:
– Ладно, верю.
– Так и следует, – отозвался Карелла.
– Тогда зачем вы здесь? – Я хотел еще раз взглянуть на подвал.
– Если хотите посмотреть, – посоветовала миссис Уитсон, – ступайте, пока мы не замерзли здесь до смерти. – Она улыбнулась. – Знаете, как туда пройти?
– Знаю, – отозвался он.
Возле двери в подвал его встретил человек по фамилии Капловиц.
– Моя фамилия Капловиц, – сказал он. – А кто вы и что вам здесь нужно?
– Моя фамилия Карелла, – ответил Карелла, протягивая свое удостоверение. – Я хочу спуститься в подвал и осмотреть его.
– Невозможно, – покачал головой Капловиц.
– Почему?
– Потому, что час назад я вымыл подвал водой из шланга. – Капловиц снова покачал головой. – Видел я грязные подвалы. Поверьте мне, по-настоящему грязные подвалы видел я в своей жизни. Но такой грязный? Ни разу! Ни разу в жизни! Два дня я провел в этом подвале. Целых два дня прошло с тех пор, как мистер Готлиб меня нанял! Два дня я сижу в этом подвале. Практически живу в нем. Осмотрев его, я сказал себе: «Капловиц, это в самом деле грязный подвал». Два дня я провел в нем. Но сегодня утром я не выдержал. «Капловиц, – сказал я себе, – ты занимаешься уборкой или роешься в помойке?» Я уборщик, вот кто я, Капловиц-уборщик! И такой грязный подвал я видеть не могу. Поэтому я вытащил оттуда вещи жильцов, чтобы они не намокли, прикрыл брезентом уголь, взял в руки шланг и сильной струей воды окатил весь пол! Я вымыл все: стены, пол, под баками для мусора, под верстаком, возле топки, позади стиральной машины и раковины, промыл водосток, словом, вычистил все вокруг. Поэтому сейчас в подвал войти нельзя.
– Почему нельзя? Если там так чисто...
– Потому, что там еще не высохло, – объяснил Капловиц. – Хотите, чтобы на полу остались следы?
– А вы не расстелили газеты? – улыбнулся Карелла.
– Ха-ха-ха, очень смешно, – отозвался Капловиц. – Газеты я стелю только по пятницам.
– Сколько же времени пройдет, пока там высохнет? – спросил Карелла.
– Послушайте, мистер, – обратился к нему Капловиц, – не спешите, а? Подвал не мыли целых сто лет. Наконец его вымыли, так дайте ему высохнуть, ладно? Не торопитесь, прогуляйтесь по улице взад и вперед, и, когда вы вернетесь, в подвале будет чисто и сухо. Вы его и не узнаете. – Ладно, – согласился Карелла. – Десять минут.
– Пятнадцать.
– Десять, – повторил Карелла.
– Что вы делаете? Торгуетесь со мной? Вы думаете, что, если вы говорите «десять», пол услышит и высохнет за десять минут? Пятнадцать, идет? Все будет чистым и сухим, и тогда вы сможете спуститься и снова начать его пачкать.
– Пятнадцать минут, – сказал Карелла и, выйдя из здания, пошел в кондитерскую на углу, где выпил чашку кофе, потом позвонил в следственный отдел, поинтересовавшись, не просили ли ему чего передать, на что Берт Клинг сказал, что звонил Хейз, сообщив, что прямо из дома поедет в «Кавано энд Пост». Карелла поблагодарил его и пошел назад к зданию. Капловица нигде не было видно. Карелла прошел до конца коридора на первом этаже, открыл дверь в подвал и остановился на площадке ведущей вниз лестницы.
В подвале стояла тишина. Только гудел огонь за дверцей топки, да время от времени подвывали трубы над головой. Спустившись по лестнице, он очутился в темноте. Где-то в глубине подвала горел свет, но лестница была погружена во тьму. Он нащупал шнур от лампочки в потолке, дернул, и она зажглась, качаясь и бросая огромные дуги света на серую стену подвала и верстак, которые то уплывали во тьму, то вновь появлялись, пока лампочка окончательно не замерла, выхватив из темноты широкий круг серого бетонного пола и верстак. Другой источник света был далеко – вторая лампочка висела над раковиной и водостоком.
Резко пахло дезинфицирующим средством. Капловиц потрудился на славу.
Карелла подошел к верстаку возле бункера с углем, и вдруг его лицо обдуло сильным ветром, как будто где-то осталось открытым окно. Он вышел из круга света и направился туда, откуда дуло. Миновав второй крут света, освещавший стиральную машину, раковину и водосток, вделанный в бетонный пол, он опять очутился в темноте. Где-то в дальнем конце подвала пробивался дневной свет. Он пошел на него и обнаружил ведущую на улицу дверь. А он-то был уверен, что в подвал можно попасть, только спустившись по лестнице из коридора на первом этаже. Приблизившись к двери со стеклянными панелями, он понял, что она ведет коротким маршем в проход между домами, где была кладовая с инвентарем. В этой кладовой Джордж Лассер и хранил свой топор.
Дверь была открыта.
Карелла закрыл дверь, подумав, не ветер ли отворил ее. На ней не было замка, она просто входила в паз. Вполне возможно, что ее отворил порыв ветра. Он отошел от двери и направился обратно к верстаку. На какое-то пугающее мгновенье ему почудилось в темноте движение, и его рука машинально потянулась к кобуре за револьвером. Он так и застыл с рукой над револьвером. Он ничего не слышал, ничего не видел. Прождав в таком положении секунд тридцать, он снова вошел в круг света над верстаком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
– Разумеется.
– Вне протокола? Я знаю, вы полицейский, но человек интеллигентный, так что давайте с минуту поговорим начистоту, идет?
– Давайте, – согласился Хейз.
– Вы не подтвердили, что не будете записывать.
– Ну а если подтвержу, к чему это обязывает?
– По крайней мере, между нами будет устная договоренность, – усмехнулся Кавано.
– Устная договоренность не стоит даже той бумаги, на которой она могла бы быть написана, – провозгласил Хейз. – Это сказал Сэмюэл Голдуин где-то в 1940 году.
– Чего? – растерялся Кавано.
– Приступайте, – предложил Хейз. – В протокол не заносится.
– Ладно. В нашем деле, в бухгалтерском учете, есть много такого, что мы видим и стараемся забыть, что видели, вы понимаете, о чем я говорю? Вы себе не представляете, сколько бухгалтерских гроссбухов, как только наступает время уплаты налога, вдруг становятся полностью сбалансированными. И я, хочу вам сказать, не мог позволить иметь у себя в фирме подонка, который выискивает промахи в документах моих клиентов, а потом на этом основании занимается вымогательством. Слух о таких вещах распространяется с неимоверной скоростью. Поэтому я поговорил с Зигги, как старший брат с младшим. «Зигги, – сказал я, – ты еще молодой человек, – это, если вы помните, происходило в 1937 году и он тогда был еще молодым – Зигги, ты молодой человек, и у тебя у нас в фирме есть будущее. Я знаю, ты любишь лошадок, Зигги, – я говорил с ним, как брат с братом, – и знаю, что тебе не дают спать твои долги, а отсюда ты начинаешь делать глупости. Но, Зигги, я родился и вырос на южной окраине Филадельфии, а округа эта далеко не из лучших, там царят такие же нравы, как и среди тех, с кем ты играешь в карты. Я готов одолжить тебе три тысячи, чтобы ты расплатился со своими приятелями, Зигги, – продолжал я увещевать его, – но с тем условием, что буду еженедельно вычитать из твоего жалованья десять долларов до тех пор, пока ты не вернешь все три тысячи, понятно? И вот что еще я тебе скажу, Зигги: ребенком в Филадельфии я кое-чему обучился, и если ты хоть раз попробуешь вымогать деньги у моих клиентов, Зигги, ты завершишь свои дни в яме, куда заливают жидкий бетон. Ничего нет хуже, чем присутствие в бухгалтерском бизнесе подонка, у которого длинный нос, Зигги, поэтому по-дружески тебя предупреждаю, укороти его».
– И он так и поступил?
– Конечно.
– Откуда вы знаете?
– Послушайте, уж в клиентах-то своих я неплохо разбираюсь. Если бы кто-либо из сотрудников решился на шантаж, через секунду бы зазвонил телефон. Нет, нет, с тех пор Зигги держался в стороне от подобных дел. Больше я не слышал ни единой жалобы.
– Что несколько странно, разве нет?
– Странно? Почему?
– Если, конечно, он не научился все время выигрывать.
– Да нет, бывало, что и проигрывал. Нет такого игрока на свете, который бы постоянно выигрывал.
– И чем же он расплачивался?
– Не знаю.
– М-мм, – промычал Хейз.
– А что, в этом убийстве замешана игра? – спросил Кавано.
– Вроде того.
– Видите ли, – сказал Кавано, – во многих проступках можно было обвинить Зигги Рера, но не в убийстве. А как был убит человек?
– Топором.
– То есть была кровь?
– Что?
– Кругом было много крови?
– Да.
– Тогда забудьте про Зигги. Если бы яд, тогда еще стоило бы поразмышлять. Но топором? И кругом кровь? Зигги, порежь он себе палец перочинным ножом, тут же хлопнулся бы в обморок. Нет, сэр. Коли человека зарубили топором, Зигги Рер тут ни при чем.
* * *
Одним из полицейских, оказавшихся утром во вторник в подвале дома 4111 на Пятой Южной, был Стив Карелла.
Летом на улице полно народа. Большинство жителей выползают из своих квартир вдохнуть глоток свежего воздуха, окна широко раскрыты, шум стоит неимоверный, потому что между улицей и домами идет общение, которого не существует зимой. Даже плавящийся под горячим солнцем гудрон, кажется, отражает это сонмище непонятно от кого и отчего исходящих звуков, что более всего гнетет обитателя трущоб, ибо, обделенный многими жизненными благами и удовольствиями, он лишен и самого главного преимущества – чувствовать себя защищенным, чего летом лишается окончательно. В январе же дела обстоят несколько лучше.
Человек испытывает некоторую защищенность в теплом зимнем пальто, с высоко поднятым воротником и глубокими, уютными карманами, куда можно спрятать руки, ощущает защищенность в вестибюле дома, где шипит раскаленный радиатор, чувствует себя надежно защищенным за большим столом, который купил сразу по приезде из Пуэрто-Рико, на кухне, где так вкусно пахнет, и в беседе со старым знакомым, где перебрасываются словами на ходу и только по делу, а изо рта идет пар – говори побыстрее, голубчик, здесь чертовски холодно! Когда Карелла появился на Пятой Южной, на тротуаре возле дома 4111 стояли, о чем-то беседуя, миссис Уитсон, которая мыла окна и полы в этом здании и сын которой, Сэм Уитсон, колол дрова для покойного Джорджа Лассера, трудившегося по этому же адресу, и пожилой человек в голубом комбинезоне. Карелле не было слышно, о чем они говорили, но он заметил, что миссис Уитсон его узнала, потому что она слегка кивнула головой в его сторону, заставив человека повернуться и посмотреть на него, а потом снова вернуться к прерванному было разговору.
– Здравствуйте, – поздоровалась миссис Уитсон, когда Карелла подошел поближе. – Вы ведь детектив, верно?
– Да, миссис Уитсон, – подтвердил Карелла.
– Скажите, пожалуйста, он даже помнит, как меня зовут, – заметила она, упрямо вздернув подбородок и глянув на него с вызовом, что должно было свидетельствовать о том, что никто не помешает ей выполнить задуманное.
– Я никогда не забываю, как зовут даму, миссис Уитсон, – отозвался Карелла, и на секунду из ее глаз исчез вызов, ибо в эту секунду она стала худенькой трудолюбивой женщиной, к которой с искренней приветливостью обратился пригожий молодой человек.
– Спасибо, – поблагодарила она, и взгляд ее встретился со взглядом Кареллы.
– Не за что, – улыбнулся он.
– Мы вот тут разговариваем с мистером Айверсоном, – сказала она. Глаза ее не отрывались от лица Кареллы. В них вдруг вползло какое-то подозрение, почти против воли самой женщины, почти в силу привычки – уже сто лет вы преследуете мой несчастный народ, мой дед был рабом, которого регулярно стегали плеткой, а теперь вы величаете меня дамой и пытаетесь умаслить, значит, вам кто-то нужен? Мой сын? Что вам нужно от меня? Мой сын Сэм, который никогда не обидел и бабочки! Вы знакомы с мистером Айверсоном?
– По-моему, нет, – сказал Карелла. – Добрый день! Я детектив Карелла.
– Добрый день! – протянул руку Айверсон.
– Мистер Айверсон, управляющий из соседнего дома, – объяснила миссис Уитсон. – Мы разговариваем о работе для Сэма.
– Миссис Уитсон считает, что, может, он снова согласится колоть дрова для меня, – добавил Айверсон.
– А он раньше колол дрова для вас? – спросил Карелла.
– Да. Пока его не переманил к себе Лассер. У нас тоже есть в квартирах камины.
– Камины! – усмехнулась миссис Уитсон. – Одно название, что камины. Как только разожжешь огонь, в комнате полно дыму.
– Зато становится тепло, – возразил Айверсон.
– Конечно. Только, если не хочешь умереть от холода, можешь задохнуться от дыма.
Она засмеялась, и Карелла с Айверсоном засмеялись вслед за ней.
– Не забудьте прислать его ко мне, – сказал Айверсон, когда они отсмеялись. – Может, мы чего-нибудь придумаем.
– Пришлю, – ответила миссис Уитсон и помахала ему на прощанье. Как только он отошел на такое расстояние, что уже не мог их слышать, она подняла голову и, глядя на Кареллу в упор, спросила:ь– Вы пришли за моим сыном?
– Нет, миссис Уитсон.
– Не обманывайте меня.
– Я не обманываю вас. Я не считаю, что ваш сын имеет отношение к убийству Джорджа Лассера.
Миссис Уитсон продолжала смотреть на Кареллу. Потом вдруг коротко кивнула и сказала:
– Ладно, верю.
– Так и следует, – отозвался Карелла.
– Тогда зачем вы здесь? – Я хотел еще раз взглянуть на подвал.
– Если хотите посмотреть, – посоветовала миссис Уитсон, – ступайте, пока мы не замерзли здесь до смерти. – Она улыбнулась. – Знаете, как туда пройти?
– Знаю, – отозвался он.
Возле двери в подвал его встретил человек по фамилии Капловиц.
– Моя фамилия Капловиц, – сказал он. – А кто вы и что вам здесь нужно?
– Моя фамилия Карелла, – ответил Карелла, протягивая свое удостоверение. – Я хочу спуститься в подвал и осмотреть его.
– Невозможно, – покачал головой Капловиц.
– Почему?
– Потому, что час назад я вымыл подвал водой из шланга. – Капловиц снова покачал головой. – Видел я грязные подвалы. Поверьте мне, по-настоящему грязные подвалы видел я в своей жизни. Но такой грязный? Ни разу! Ни разу в жизни! Два дня я провел в этом подвале. Целых два дня прошло с тех пор, как мистер Готлиб меня нанял! Два дня я сижу в этом подвале. Практически живу в нем. Осмотрев его, я сказал себе: «Капловиц, это в самом деле грязный подвал». Два дня я провел в нем. Но сегодня утром я не выдержал. «Капловиц, – сказал я себе, – ты занимаешься уборкой или роешься в помойке?» Я уборщик, вот кто я, Капловиц-уборщик! И такой грязный подвал я видеть не могу. Поэтому я вытащил оттуда вещи жильцов, чтобы они не намокли, прикрыл брезентом уголь, взял в руки шланг и сильной струей воды окатил весь пол! Я вымыл все: стены, пол, под баками для мусора, под верстаком, возле топки, позади стиральной машины и раковины, промыл водосток, словом, вычистил все вокруг. Поэтому сейчас в подвал войти нельзя.
– Почему нельзя? Если там так чисто...
– Потому, что там еще не высохло, – объяснил Капловиц. – Хотите, чтобы на полу остались следы?
– А вы не расстелили газеты? – улыбнулся Карелла.
– Ха-ха-ха, очень смешно, – отозвался Капловиц. – Газеты я стелю только по пятницам.
– Сколько же времени пройдет, пока там высохнет? – спросил Карелла.
– Послушайте, мистер, – обратился к нему Капловиц, – не спешите, а? Подвал не мыли целых сто лет. Наконец его вымыли, так дайте ему высохнуть, ладно? Не торопитесь, прогуляйтесь по улице взад и вперед, и, когда вы вернетесь, в подвале будет чисто и сухо. Вы его и не узнаете. – Ладно, – согласился Карелла. – Десять минут.
– Пятнадцать.
– Десять, – повторил Карелла.
– Что вы делаете? Торгуетесь со мной? Вы думаете, что, если вы говорите «десять», пол услышит и высохнет за десять минут? Пятнадцать, идет? Все будет чистым и сухим, и тогда вы сможете спуститься и снова начать его пачкать.
– Пятнадцать минут, – сказал Карелла и, выйдя из здания, пошел в кондитерскую на углу, где выпил чашку кофе, потом позвонил в следственный отдел, поинтересовавшись, не просили ли ему чего передать, на что Берт Клинг сказал, что звонил Хейз, сообщив, что прямо из дома поедет в «Кавано энд Пост». Карелла поблагодарил его и пошел назад к зданию. Капловица нигде не было видно. Карелла прошел до конца коридора на первом этаже, открыл дверь в подвал и остановился на площадке ведущей вниз лестницы.
В подвале стояла тишина. Только гудел огонь за дверцей топки, да время от времени подвывали трубы над головой. Спустившись по лестнице, он очутился в темноте. Где-то в глубине подвала горел свет, но лестница была погружена во тьму. Он нащупал шнур от лампочки в потолке, дернул, и она зажглась, качаясь и бросая огромные дуги света на серую стену подвала и верстак, которые то уплывали во тьму, то вновь появлялись, пока лампочка окончательно не замерла, выхватив из темноты широкий круг серого бетонного пола и верстак. Другой источник света был далеко – вторая лампочка висела над раковиной и водостоком.
Резко пахло дезинфицирующим средством. Капловиц потрудился на славу.
Карелла подошел к верстаку возле бункера с углем, и вдруг его лицо обдуло сильным ветром, как будто где-то осталось открытым окно. Он вышел из круга света и направился туда, откуда дуло. Миновав второй крут света, освещавший стиральную машину, раковину и водосток, вделанный в бетонный пол, он опять очутился в темноте. Где-то в дальнем конце подвала пробивался дневной свет. Он пошел на него и обнаружил ведущую на улицу дверь. А он-то был уверен, что в подвал можно попасть, только спустившись по лестнице из коридора на первом этаже. Приблизившись к двери со стеклянными панелями, он понял, что она ведет коротким маршем в проход между домами, где была кладовая с инвентарем. В этой кладовой Джордж Лассер и хранил свой топор.
Дверь была открыта.
Карелла закрыл дверь, подумав, не ветер ли отворил ее. На ней не было замка, она просто входила в паз. Вполне возможно, что ее отворил порыв ветра. Он отошел от двери и направился обратно к верстаку. На какое-то пугающее мгновенье ему почудилось в темноте движение, и его рука машинально потянулась к кобуре за револьвером. Он так и застыл с рукой над револьвером. Он ничего не слышал, ничего не видел. Прождав в таком положении секунд тридцать, он снова вошел в круг света над верстаком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20