- Может, вам следует оплатить наши расходы? Меня поразили дерзость и жадность Генри. Вначале казалось, что Любопытный Индеец тоже испытывал подобные чувства. Он повернулся на каблуках и пошел по стоянке к казино - потом вынырнул из него с кучей красных, белых и голубых фишек.
- Фишки?!
Генри все еще изображала из себя свирепую фурию.
- Они лучше, чем золото, - ответил он, кидая фишки через окно на приборную доску грузовика.
Позже мне предстояло пожалеть, что он не сказал нам, сколько стоит каждый цвет.
- Adios, amigos! - крикнул он нам вслед, когда мы отъезжали.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Какое из искусств должно подвергнуться очистке? Следует ли некоторые оставить в неприкосновенности? Следует ли объединять дисциплины или рассматривать их отдельно? Следует ли исключить из списка классику или положить под нож все, когда-либо произведенное человеком? Кто будет выбирать, что останется, а что уйдет? Следует ли сохранить предрассудки прошлого (расовые, этнические, родовые, религиозные, культурные), или отказаться от них, или исправить, скорректировать? Такие общие вопросы предлагалось рассматривать по мере появления конкретных случаев, а не абстрактно. В противном случае группа потратит гораздо больше времени на вопросы, чем на ответы.
Итак, Круглый Стол начал с того же, с чего и сами александрийцы, - с картин, написанных маслом, специфически европейской дисциплины. Некогда королева искусств, живопись все еще занимала приоритетное положение, хотя в последнее время появлялось мало достойных внимания работ. Круглый Стол постановил, что картины, подлежащие истреблению, будут выбираться по жребию и затем уничтожаться вместе со всеми копиями, компьютерными и бумажными и даже крошечными иллюстрациями в учебниках по истории искусства или же базах данных. Также Круглый Стол решил, что уничтожать картины одну за другой будет несправедливо по отношению к менее плодовитым художникам, и нелепо в случае с такими мастерами, как, скажем, Моне, которые часто рисовали бесчисленное количество версий одной и той же сцены. Решение проблемы: уничтожать следует самого художника - сразу все его (или ее) работы. Именно в этот момент по Круглому Столу прокатилась волна содрогания, по мере того как один за одним вся группа осознала величественность - законченность - того, что им предстояло. Похоже (как сказал один из них) на появление но-вой планеты (или исчезновение, парировал другой). А как же Рембрандт? А что же Микеланджело? А действительно, что с Микеланджело, прозвучал ответ. Разве как раз не Микеланджело представлял проблему? Разве целью александрийцев и задачей данной группы не являлось освобождение места для следующего Микеланджело, следующего Рембрандта, следующего Моне? По мере того как накалялись дебаты, Круглый Стол в мелких деталях, в правильной последовательности изобразил шок, очарование, принятие, одобрение и спасительный избыток, который почувствовал мир с появлением александрийцев. Сжечь мосты! Неохота сменилась горячим желанием, метания превратились в страсть, осторожность - в уверенность.
Сжечь мосты! Скинуть оковы!
Еще вопрос: как только все компьютерные и бумажные репродукции будут найдены, определены и ликвидированы, следует ли теоретически незаменимые оригиналы уничтожать - или просто вычеркивать из списка?
Уничтожать! На данный момент мир не нуждается в полумерах.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
- Поверните налево от Верхней дороги, - сказал грузовик, когда я выезжал со стоянки налево, на Верхнюю дорогу, направляясь на запад.
Искатель установлен на девятку. И не более чем по наитию.
Генри сидела, уставившись в ветровое стекло, на запад, с выражением скорее хмурым, нежели полным надежды. Синие птицы на свитере выглядели как ядерные ракеты, бескрылые и безглазые.
- Вот мы и в пути! - воскликнул я, пытаясь быть жизнерадостным.
Турбины взревели, выходя за пределы действия станции, на скорости около ста километров в час.
- И куда же мы направляемся? - спросила она.
- На запад! - ответил я. - Мы обязательно найдем мою пластинку. И обязательно найдем брата Боба. Другого брата. Мы обязательно найдем, как там его, Панаму.
- И как же? - мрачно поинтересовалась она.
- Он же александриец, не так ли? Найдя мой альбом, мы найдем и его.
- В грузовике с жучком.
- Я об этом позаботился, - успокоил я ее.
И действительно, в тот момент мне казалось, что так оно и есть.
Мы ехали минут двадцать в тишине, вниз по извилистой горной дороге, пока грузовик не заговорил снова:
- Приготовьтесь свернуть на 1-80, на запад, через одну милю.
Уже лучше. Вне зоны действия станции грузовик мог ехать только около сотни миль, а мы уже прошли восемьдесят между туннелем, казино и дорожной развязкой, к которой сейчас приближались.
- Наклонный съезд на 1-80 на запад, четверть мили. Мне нравился запад.
- А что, если александрийцы в Вегасе? - вслух размышлял я.
- Маловероятно, - проворчала Генри.
И все же… Вегас - единственный город в Америке, в который для въезда надо покупать билет. Правда, он находится не совсем в Америке.
- Ты, случайно, не знаешь, сколько до Вегаса?
Я не бывал к западу от Гудзона с самого детства, а теперь мы собирались пересечь Миссисипи.
- Я же учитель, - сказала Генри. - Он в 3589 от Бруклина. Вычти примерно сотню.
- Миль или километров?
- Километров. То есть в два раза больше, чем миль, - ответила она. - Или в два или вполовину. В любом случае путь будет долгим.
Генри закрыла глаза.
- Ты в порядке? - спросил я.
- Кажется, мне нужна еще таблетка, - отозвалась она.
Я дал ей одну, и она проглотила ее, запив собственной слюной, пока я сворачивал под уклон и включал автопилот. Генри закрыла глаза и застонала. Гомер открыла один глаз и зарычала. Куппер, кажется, подарил ей способность спать с открытым глазом, причем все время с одним и тем же, черным глазом-пуговкой. Ее маленькая красная тележка мягко покачивалась взад-вперед, в то время как грузовик вливался в поток трейлеров, движущихся на запад. Подобно Линкольну, мы пересекли Делавэр. Низкий горный хребет расступался перед шоссе, как волна. Первый дорожный сбор в Пенсильвании прошел легко - мы без проблем миновали его. Однако уже подходил конец месяца, и я волновался. Автоматы стояли на протяжении всего шоссе, но когда оно закончится, нам придется расплачиваться наличными.
А у нас имелись только фишки, маленькая кучка красных, белых и голубых. Я положил их на узкую приборную доску и пересчитал, пока «управлял грузовиком» (автопилоту требуется только, чтобы на сиденье присутствовала ваша пятая точка). Двенадцать. Я предположил, что они соответствовали червонцам, полтинникам и сотням, и попытался угадать, какой цвет чему подходил. Но не смог.
Нам понадобился целый день, чтобы пересечь Пенсильванию, штат длинных, низких гор, которые выглядели плоскими, пока не посмотришь на них с вершины, чего почти не случалось. Я никогда не видел больше одной горы за один раз, а они все казались одинаковыми: длинные прямые хребты, гладкие на вершине, вроде рисунков, созданных детьми или вдовами. За исключением периодически выдаваемой грузовиком фразы «продолжайте движение», никто не говорил. Любопытный Индеец и Боб поговорили за нас обоих. Тишина приветствовалась.
Мы совершили несколько остановок у «кабинетов задумчивости для девочек» и одну ради сандвича, который я купил на последние деньги. Теперь у нас не оставалось ничего, кроме фишек, а значит, следовало найти блошиный рынок, то есть приблизиться к границе штата. Пустая обложка от альбома, засунутая за приборную доску, уставилась прямо мне в лицо. Мне надо найти ее содержимое до конца месяца, чтобы вернуть работу. Но выдворит ли это полицию из моего дома, объяснит ли мое присутствие в подпольном клубе (если его заметили) и дома у Генри или тело, все еще (насколько я понимал) лежавшее там, на полу? Я мог думать только о пластинке. Обычно трудно припомнить, о чем конкретно мы думаем в то или иное время. Фразы, сшивающие наши жизни в единое целое («Я хотел жениться», «Я пытался найти лучшую работу», «Я собирался удрать от матери») - всего лишь порождения памяти. Некоторые утверждают, что само сознание и есть память, что мы всегда живем в нескольких секундах в прошлом, как растения, вечно соскальзывающие с карниза в поддерживающий, всепрощающий, разреженный воздух.
- Продолжайте движение, - повторял искатель примерно каждые двадцать минут.
Я не возражал против «вождения», а Генри, казалось, нуждалась в отдыхе. Пенсильвания - длинный штат. День тянулся без происшествий до самого вечера. Мы как раз спускались с бесконечного западного склона Голубой горы, последней (как оказалось) из длинных, параллельных хребтов Пенсильвании, когда я услышал звук, похожий на стук гравия о бок грузовика.
Там-там-там!
Я тотчас понял, что случилось.
Жучок.
Глаза Генри оставались закрытыми, она либо ничего не слышала, либо притворялась, что не слышит. Поэтому я ничего не сказал, не желая будить ее, тревожить.
- Продолжайте движение, - повторил искатель.
Через некоторое время Генри проснулась сама: открыла сначала один глаз, потом другой, замычала, застонала, поднялась с сиденья и пошла в кузов. Она, кажется, слегка покачивалась или во всем виновата тряска? Генри завернулась в ковер рядом с Бобом, и вскоре я услышал ее храп, смешивающийся с рычанием Гомер.
Согласно законам о потреблении предметов роскоши, блошиным рынкам запрещается пребывание в одном и том же штате более одного дня, и потому они собираются у границ штатов. Я узнал о приближении к Огайо по голубым и оранжевым флажкам над полем, ограниченным высушенной канавой от широкого моря пшеницы. Я увидел флажки прежде, чем съезд, и едва не пропустил его.
Сняв автоуправление, я съехал с эстакады, а потом и с дороги. Грузовик въехал на грунтовую стоянку. Я увидел кучу столов, но посетителей оказалось мало.
- Где мы? - спросила, поднимаясь, Генри. Я сказал.
Мы припарковались у высохшей канавы в длинном ряду других грузовиков. Генри выкатилась из ковра и направилась искать «кабинет задумчивости для девочек». Я открыл боковую дверцу грузовика и вытащил Гомер.
Она открыла черный глаз-пуговку и зарычала. Я повернулся и увидел коротышку в оранжево-голубой униформе, с блокнотом и бумажным пакетом в руках.
- Что тут у вас? - спросил он.
Он пялился на Боба, свернувшегося клубочком и начавшего (осознал я) попахивать.
- Мой брат, - ответил я. - Я везу его домой, чтобы похоронить.
- Вы не можете никого здесь хоронить, - заявил он. - Граница штата.
- Я просто остановился по пути, - объяснил я. - Увидел флажки.
- За торговлю здесь следует уплатить налог, - сказал он.
- Мы собирались покупать.
- И за покупку тоже. И за парковку.
- У меня нет наличных, - посетовал я. Он увидел фишки на приборной доске.
- Они из ОИК?
Он имел в виду «Объединенные индейские казино». Я кивнул, он протянул руку сквозь окно и взял одну голубую из стопки.
- За костер отдельная плата, - добавил он, забирая еще одну.
Генри только что вернулась с целой охапкой палок.
- Я не разжигаю костер, - сказала она. - Я собираюсь построить будку для собаки. На будки тоже существует налог?
- Нет, нет.
- Прекрасно, тогда можете положить фишку обратно.
Она с ужасающим грохотом выронила палки и смотрела на мужчину, пока тот не вручил мне вторую фишку и не исчез.
- В чем, собственно, дело? - спросила она меня.
- Боб, - пояснил я.
Мы распрямили его, как только смогли, и завернули в ковер. Гомер наблюдала. Я точно знал, что она не спала, потому что не слышал храпа. Куппер на ее макушке был теплым на ощупь. Мне больше нравилось похлопывать его, чем ее. Я враз почувствовал себя виноватым, совсем чуть-чуть.
- Как насчет того, чтобы нам с тобой прогуляться? - предложил я.
Мы оставили Генри разжигать костер (как мы думали), и я потащил Гомер за собой по блошиному рынку в поисках обменного пункта, где можно обналичить фишки. Не помешали бы еда и таблетки для Генри. Нам встретилось несколько посетителей. Торговцы стояли у столиков, переглядываясь выжидающе и подозрительно. Прилавки рассортировали предположительно в соответствии с различиями продаваемых товаров, но все они казались одинаковыми. Ножи и инструменты дополнялись бутылками, хозяйственными товарами, стаканами и блюдами, мебель вела к игрушкам, а игрушки - к оружию, как ненастоящему, так и вполне серьезному.
Единственный обменный пункт обнаружился в палатке рядом с нашивками, медалями и значками.
- ОИК, - определила торговка, потирая свой крошечный оранжево-голубой значок, рассматривая голубую фишку с разных сторон. - Ни на что не годится к востоку от Миссисипи и к западу от Делавэра.
- Мне казалось, у вас обменный пункт, - заметил я.
- Могу заплатить вам только половину. Но я дам вам пятьдесят пять, потому что люблю собак.
Я кивнул. Становилось темно, и мне хотелось есть. Торговка вручила мне пятьдесят пять казначейских банкнот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29