Ленни наблюдал, сидя на теплом «карильоне», из которого только что стрелял.
- О нет! - Единственный оставшийся глаз Данте распахнулся. Руки сцепились вместе, и он сел. - Я умер, я знаю. Можете не говорить. Я не вынесу.
- Ты умер, - сообщил я.
- Мне казалось, именно смерти, вы, парни, и добивались, - заметил Панама.
- Проблема не в том, что я умер, - возразил Данте, - а в том, что осознаю свою смерть.
- Ты сгоришь в аду, - заявил я. Кажется, он обрадовался.
- Черт возьми… Панама, ты? Ты готов сгореть, мальчик?
- Ты же знаешь, что это я, Данте, - покачал головой Панама. - Как ты нас нашел?
- Спроси у старьевщика, - предложил Данте. - Посмотри у него в кармане. Рядом с членом.
Ленни и Панама уставились на меня. Я полез в карман и достал жучка. Пальцы ощутили теплую пульсацию.
- За вами следили? - воскликнул Панама. Он выбил жучка из моих рук и наступил на него. Хруст эхом разнесся по вестибюлю. - Вы привели их сюда за собой?
- Жучок сидел на грузовике! - сказал я.
Встал на колени и попытался собрать кусочки, но Панама отбросил их.
Я зло глянул на него. Убил бы, если б смог.
- Жучок влюбился в него, - пояснил Данте. - Моя идея - вставить эростат. Его самообучающийся алгоритм отключил геопараметры много месяцев назад, и наш незаконный жучок с тех пор пересекал границы, пока не добрался сюда.
- Месяцев? - глупо переспросил я. - Я уехал из Нью-Йорка только неделю назад.
- Ты так думаешь? - усмехнулся Данте. - Скажи ему, Панама.
- Уже сказал, - отозвался Панама. - В казино не существует ни ночи, ни дня. В Вегасе время течет по-иному.
Я посмотрел вверх, в темное, пустое пространство. Я понимал, что они говорят правду, хоть и не хотел верить им. Неужели я действительно пропустил октябрьский учет? Неужели все напрасно?
- Сколько я уже здесь?
- Восемь недель, - ответил Данте, - и четыре дня. Именно тогда мы заметили, что жучок остановился, и поняли, что поймали на крючок большую рыбу. Теперь игра закончена. Ваша очередь гореть!
- Уверен? - спросил Панама. - А где остальные?
- Идут за мной, Панама. Нет огня без библиотеки, понимаешь? Они маршируют с факелами. Они поют «Песню огненных александрийцев». Теперь вы в любую минуту можете услышать музыку.
- Ты не услышишь, потому что ты мертв, - прошипел я со всей возможной жестокостью.
- Черт возьми, - простонал он снова, его голос превратился в тонкий шепот: - Сделай мне одолжение, Панама, ради старых времен. Я всегда восхищался крематориями Вегаса…
- Никаких одолжений! - возмутился я.
- Это несложно, - не согласился Панама, - Если мы оставим его снаружи на стоянке, санитары подберут и кремируют его. Заплатит город.
- Зачем нам делать ему одолжение? - удивился я. - Он хочет разрушить все, что ты построил. Он собирается сжечь «Миллениум»!
- Он просто делает свое дело, - возразил Панама. - Он александриец, такой же, как и я. Мы когда-то работали вместе.
- Как ты! - прохрипел Данте. - Нет огня без…
Оставшийся глаз остался открытым, челюсть отвалилась. Он повалился на бок, все еще согнутый, как кешью.
Панама потянулся за спреем.
- Нет-нет, - покачал я головой. Схватил баллончик и кинул в глубину вестибюля. - Он вызывает привыкание, поверь мне.
Панама закрыл один оставшийся глаз мертвеца, почти нежно. Выпрямил тело, оно уже застывало. Тихо заскрипели кости и сухожилия.
- Данте всегда бредил пламенем. Как и все огненные александрийцы. Огонь и смерть.
Я помог Ленни вытащить тело обратно на стоянку, для санитаров. Как только мы вышли за дверь, я понял,
что они имели в виду под особым временем в казино. Мне казалось, что прошло несколько минут, однако уже стемнело и останки грузовика охладились. Я разгреб их и нашел урну. Она не пострадала, даже штрих-код остался. Я заполнил урну пеплом, который мог принадлежать и Бобу, закрыл маленькую крышку.
- «Миллениум» ящик иди, - подсказал Ленни. Он показывал на почтовый ящик на окраине стоянки. Я опустил урну в отверстие.
Пока, Боб.
Ленни хотел, чтобы я взял его на руки, что я и сделал. Он стал сильнее и явно выучил пару новых слов, но не вырос ни на миллиметр со своего рождения. Вблизи я заметил, что Ленни больше похож на отца, чем на мать. Лысый и с маленьким хвостом, как у пони. И смокинг в придачу.
- Ленни готов, - заявил он.
Я тоже так думал. Но едва мы пошли к двери через стоянку, как позади раздался телефонный звонок.
Я поставил Ленни на землю, он побежал (почти) назад и принес телефон из кармана Данте. Попытался вручить его мне, но я покачал головой: мне он не нужен.
Когда мы подошли к двери, Ленни вручил телефон, все еще трезвонивший, Панаме.
Панама раскрыл его и приложил к уху.
- Это старик, - пояснил он, передавая мне трубку. На сей раз я не сопротивлялся. Только спросил:
- Какой старик?
Прежде чем Панама успел ответить, из телефона послышался странный низкий, хриплый голос:
- Шапиро? Старьевщик?
- Да…
- Не могли бы вы подняться наверх? Гудок.
Я сложил телефон и отдал его Панаме.
- Какой старик? Что значит «наверх»?
- Думаю, вы сейчас поймете.
- О Боже! - воскликнул Ленни.
Он показывал вверх дальше по вестибюлю, на лифт, который уже ехал вниз, чтобы доставить меня наверх. Пустой, если не считать Гомер в тележке.
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
Первые тысяча двести произведений искусства, подлежащие уничтожению, или удалению, включали только четырнадцать авторов, все еще читаемых, одиннадцать художников, чьи работы выставлялись в различных галереях и музеях, и двадцать одного музыканта, о которых хоть кто-нибудь да слышал (хотя сейчас, конечно, никого из них не помнят). Страхи общественности рассеялись. Все (или почти все) вздохнули с облегчением: удаление начиналось с сорняков на окраине сада искусств, не с плодов и деревьев. Что, естественно, не соответствовало истине; предполагалось обрезать сами ветви, но подрезание надлежало производить в течение очень длинного промежутка времени, чтобы оно прошло незаметно (по крайней мере вначале). Никто никогда не предполагал, что настоящее количество удаленных произведений станет критическим, гораздо более важным казалось понимание, что власти обращались к грандиозным резервам искусства как на глобальном, так и на локальном уровнях. Опцию Удаления разработали для того, чтобы открыть отдушину, освободить таланты и энергию сотен тысяч художников? музыкантов, поэтов и писателей. Правительство США интересовалось как качеством, так и количеством творений, которые затем стали главной частью валового национального продукта, или ВНП.
Систему налаживали в течение следующих двух лет, увеличивали количество удалений на сотню в месяц, составляли список, который удаляли через год. Существовало противоречие в сохранении имен удаленных деятелей искусства в базах данных, доступных обществу, но данное положение изменять не позволялось, так как частные копии книг, видео, компакт-дисков и так далее находились на чердаках и в чуланах, тогда как сами оригиналы стали цифровыми. Служащие Отдела удаления (называемые в народе старьевщиками) понадобились для сбора удаленных копий, дабы те не закончили свой век в частных коллекциях и на блошиных рынках, которые росли на междуштатных границах, чтобы избежать налогов на продажу, появившихся в ответ на отмену налогов на собственность и доход. Появление большого числа старьевщиков означало необходимость открытия Академии для их обучения. А Принуждение означало необходимость новых денежных вливаний в систему законодательства и коррекции.
Искусство стало главной индустрией в смысле не только производства, но и разрушения. К каталогизации, продажам, архивации, сохранению теперь присоединились (или, по словам некоторых, появились как отражение) параллельные мероприятия по раскаталогизации, разархивации и удалению, только последнее из которых требовало целой армии персонала для сбора, принуждения, подсчета, оплаты, приема жалоб и предложений. Также появились некоторые неожиданные приятные последствия. Обращений в «Банк искусств», который платил стипендию художникам за прекращение творчества, оказалось множество, похожие программы тут же запустили в сфере музыки и литературы. Популярность «Пустого музея» в Лос-Анджелесе росла не по дням, а по часам. Основанный с ироничным подтекстом, он вскоре превратился в главный магнит для туристов, посетители со всего мира платили за возможность пройти по пустым залам, рассматривая голые стены. Летом 20… года он обошел по числу посетителей музей Гетти. В следующем году подобные музеи появились в Филадельфии и Сент-Луисе, Мехико, Дар-эс-Саламе и Варшаве. Не последней деталью для привлечения туристов служило отсутствие металлодетекторов и проверок.
Удаления породили и теневую экономику. Так как Генератор Удаления являлся генератором случайных имен, вроде устройств, использующихся в лотерее, он развил процветающую игорную индустрию не только на рынках, где люди покупали запрещенные (фактически) вещи, но и там, где ставки делали на сами удаления. Каждый представитель искусства, даже те, кого вычеркивали, обнаружил, что становится, пусть ненадолго, источником непрекращающегося потока доходов. И самое приятное, административные затраты новых программ оплачивало не правительство, а промышленность, которая сразу распознала чудовищные размеры материальной выгоды, вытекающей из периодического очищения каталога.
Первая цель удаления - стимулирование экономики и обеспечение рабочих мест (и во вторую очередь, конечно, укрепление искусства). Затем уменьшение насилия, а значит, и уничтожение александрийского движения через придание ему исторической неуместности. Последнее не требовало особых усилий, так как правительство начало выполнять за александрийцев их же работу, да еще и платить им за их усилия. Лже-александрийцы, или подражатели, использовавшие движение в качестве прикрытия собственной этнической гордости или ненависти, переключились на другие проекты. Подлинные александрийцы всегда представляли собой разнородную массу, сплоченную только единой тактикой. Большинство так и осталось неизвестными, незнакомыми даже друг другу, организованными в маленькие группки или работающими в одиночку. Они наблюдали и выжидали. Другие, известные, - сидели в тюрьме, ждали приговора или его исполнения. Еще нескольких, конечно, уже предали смертной казни. Заключенных отпустили по специальной амнистии (программа Феникса) и предложили им работу в Бюро, хотя и с оговоркой - не предавать свое назначение огласке. Неизвестные присоединялись к сотоварищам медленно, однако, к 20… году почти четверть всех операций и половину административных дел Бюро проводили бывшие «Огненные александрийцы», названные в честь пожара, а не библиотеки. Гениальное ли, непродуманное ли решение принял секретарь Феникс - споры все еще идут. Но главное, что все остались довольны или согласны, по крайней мере на некоторое время. Раскол и новые, или «библиотечные», александрийцы принесли новые споры о Бессмертных.
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
Динь!
Двадцать пять.
Дверь лифта-раковины открылась.
Запах ударил мне в нос. Сухой и немного сладкий, похожий на ковер Боба. Запах смерти. Я слышал слабое, далекое завывание трубы муниципального кондиционера, который работал на всю мощность на последнем этаже, атакуемом беспощадным солнцем Вегаса.
- Пахнет неправильно, - сказала Гомер.
Двигая за собой тележку, я вышел из лифта в темную комнату, судя по размерам - люкс, с окнами в трех стенах (все шторы опущены) и лифтом в четвертой.
В центре стояла двуспальная кровать.
Посреди кровати лежал мужчина, на спине, глядя в потолок.
Я подошел ближе к кровати.
Динь!
Дверь лифта закрылась за мной. Мы с Гомер остались наедине с мертвецом. Потому что именно им мужчина и являлся, как я понял, подойдя к кровати. Мертвее Боба и Данте. Мертвее мертвого.
Я обошел его вокруг и увидел сухую сморщенную кожу, туго натянутую на кости. Он носил очки, но уже лишился носа, чтобы удерживать их на месте. И глаз тоже не было. И губ, и ушей, а волосы лежали серой лужицей, как холодная подливка, вокруг головы на грязной подушке. Запах практически не ощущался. Я уже почти привык к нему. Мне даже не приходилось дышать ртом.
Неужели этот старик вызывал меня? Выглядело невероятно, но…
- Сюда, наверх.
Его голос, только доносящийся сверху.
Я поднял голову. И только тогда заметил дыру в потолке. Квадратная, три фута шириной, закрытая решеткой. А лестницы вначале не обнаружил. Она стояла в чуланчике рядом с лифтом.
- Там есть ключ, - проговорил старик низким голосом. - В шкафу. Верхний ящик слева.
Именно там он и оказался - большой, старинный металлический ключ. Я слышал о подобных ключах и даже держал как-то в руках, в Академии.
- И принесите обложку.
- Обложку?
- Обложку от пластинки. Вильямса. Чтобы мы знали, что вы тот, за кого себя выдаете.
Я не выдавал себя ни за кого, но не собирался на середине пути поворачивать обратно. К тому же с обложкой все было просто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
- О нет! - Единственный оставшийся глаз Данте распахнулся. Руки сцепились вместе, и он сел. - Я умер, я знаю. Можете не говорить. Я не вынесу.
- Ты умер, - сообщил я.
- Мне казалось, именно смерти, вы, парни, и добивались, - заметил Панама.
- Проблема не в том, что я умер, - возразил Данте, - а в том, что осознаю свою смерть.
- Ты сгоришь в аду, - заявил я. Кажется, он обрадовался.
- Черт возьми… Панама, ты? Ты готов сгореть, мальчик?
- Ты же знаешь, что это я, Данте, - покачал головой Панама. - Как ты нас нашел?
- Спроси у старьевщика, - предложил Данте. - Посмотри у него в кармане. Рядом с членом.
Ленни и Панама уставились на меня. Я полез в карман и достал жучка. Пальцы ощутили теплую пульсацию.
- За вами следили? - воскликнул Панама. Он выбил жучка из моих рук и наступил на него. Хруст эхом разнесся по вестибюлю. - Вы привели их сюда за собой?
- Жучок сидел на грузовике! - сказал я.
Встал на колени и попытался собрать кусочки, но Панама отбросил их.
Я зло глянул на него. Убил бы, если б смог.
- Жучок влюбился в него, - пояснил Данте. - Моя идея - вставить эростат. Его самообучающийся алгоритм отключил геопараметры много месяцев назад, и наш незаконный жучок с тех пор пересекал границы, пока не добрался сюда.
- Месяцев? - глупо переспросил я. - Я уехал из Нью-Йорка только неделю назад.
- Ты так думаешь? - усмехнулся Данте. - Скажи ему, Панама.
- Уже сказал, - отозвался Панама. - В казино не существует ни ночи, ни дня. В Вегасе время течет по-иному.
Я посмотрел вверх, в темное, пустое пространство. Я понимал, что они говорят правду, хоть и не хотел верить им. Неужели я действительно пропустил октябрьский учет? Неужели все напрасно?
- Сколько я уже здесь?
- Восемь недель, - ответил Данте, - и четыре дня. Именно тогда мы заметили, что жучок остановился, и поняли, что поймали на крючок большую рыбу. Теперь игра закончена. Ваша очередь гореть!
- Уверен? - спросил Панама. - А где остальные?
- Идут за мной, Панама. Нет огня без библиотеки, понимаешь? Они маршируют с факелами. Они поют «Песню огненных александрийцев». Теперь вы в любую минуту можете услышать музыку.
- Ты не услышишь, потому что ты мертв, - прошипел я со всей возможной жестокостью.
- Черт возьми, - простонал он снова, его голос превратился в тонкий шепот: - Сделай мне одолжение, Панама, ради старых времен. Я всегда восхищался крематориями Вегаса…
- Никаких одолжений! - возмутился я.
- Это несложно, - не согласился Панама, - Если мы оставим его снаружи на стоянке, санитары подберут и кремируют его. Заплатит город.
- Зачем нам делать ему одолжение? - удивился я. - Он хочет разрушить все, что ты построил. Он собирается сжечь «Миллениум»!
- Он просто делает свое дело, - возразил Панама. - Он александриец, такой же, как и я. Мы когда-то работали вместе.
- Как ты! - прохрипел Данте. - Нет огня без…
Оставшийся глаз остался открытым, челюсть отвалилась. Он повалился на бок, все еще согнутый, как кешью.
Панама потянулся за спреем.
- Нет-нет, - покачал я головой. Схватил баллончик и кинул в глубину вестибюля. - Он вызывает привыкание, поверь мне.
Панама закрыл один оставшийся глаз мертвеца, почти нежно. Выпрямил тело, оно уже застывало. Тихо заскрипели кости и сухожилия.
- Данте всегда бредил пламенем. Как и все огненные александрийцы. Огонь и смерть.
Я помог Ленни вытащить тело обратно на стоянку, для санитаров. Как только мы вышли за дверь, я понял,
что они имели в виду под особым временем в казино. Мне казалось, что прошло несколько минут, однако уже стемнело и останки грузовика охладились. Я разгреб их и нашел урну. Она не пострадала, даже штрих-код остался. Я заполнил урну пеплом, который мог принадлежать и Бобу, закрыл маленькую крышку.
- «Миллениум» ящик иди, - подсказал Ленни. Он показывал на почтовый ящик на окраине стоянки. Я опустил урну в отверстие.
Пока, Боб.
Ленни хотел, чтобы я взял его на руки, что я и сделал. Он стал сильнее и явно выучил пару новых слов, но не вырос ни на миллиметр со своего рождения. Вблизи я заметил, что Ленни больше похож на отца, чем на мать. Лысый и с маленьким хвостом, как у пони. И смокинг в придачу.
- Ленни готов, - заявил он.
Я тоже так думал. Но едва мы пошли к двери через стоянку, как позади раздался телефонный звонок.
Я поставил Ленни на землю, он побежал (почти) назад и принес телефон из кармана Данте. Попытался вручить его мне, но я покачал головой: мне он не нужен.
Когда мы подошли к двери, Ленни вручил телефон, все еще трезвонивший, Панаме.
Панама раскрыл его и приложил к уху.
- Это старик, - пояснил он, передавая мне трубку. На сей раз я не сопротивлялся. Только спросил:
- Какой старик?
Прежде чем Панама успел ответить, из телефона послышался странный низкий, хриплый голос:
- Шапиро? Старьевщик?
- Да…
- Не могли бы вы подняться наверх? Гудок.
Я сложил телефон и отдал его Панаме.
- Какой старик? Что значит «наверх»?
- Думаю, вы сейчас поймете.
- О Боже! - воскликнул Ленни.
Он показывал вверх дальше по вестибюлю, на лифт, который уже ехал вниз, чтобы доставить меня наверх. Пустой, если не считать Гомер в тележке.
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
Первые тысяча двести произведений искусства, подлежащие уничтожению, или удалению, включали только четырнадцать авторов, все еще читаемых, одиннадцать художников, чьи работы выставлялись в различных галереях и музеях, и двадцать одного музыканта, о которых хоть кто-нибудь да слышал (хотя сейчас, конечно, никого из них не помнят). Страхи общественности рассеялись. Все (или почти все) вздохнули с облегчением: удаление начиналось с сорняков на окраине сада искусств, не с плодов и деревьев. Что, естественно, не соответствовало истине; предполагалось обрезать сами ветви, но подрезание надлежало производить в течение очень длинного промежутка времени, чтобы оно прошло незаметно (по крайней мере вначале). Никто никогда не предполагал, что настоящее количество удаленных произведений станет критическим, гораздо более важным казалось понимание, что власти обращались к грандиозным резервам искусства как на глобальном, так и на локальном уровнях. Опцию Удаления разработали для того, чтобы открыть отдушину, освободить таланты и энергию сотен тысяч художников? музыкантов, поэтов и писателей. Правительство США интересовалось как качеством, так и количеством творений, которые затем стали главной частью валового национального продукта, или ВНП.
Систему налаживали в течение следующих двух лет, увеличивали количество удалений на сотню в месяц, составляли список, который удаляли через год. Существовало противоречие в сохранении имен удаленных деятелей искусства в базах данных, доступных обществу, но данное положение изменять не позволялось, так как частные копии книг, видео, компакт-дисков и так далее находились на чердаках и в чуланах, тогда как сами оригиналы стали цифровыми. Служащие Отдела удаления (называемые в народе старьевщиками) понадобились для сбора удаленных копий, дабы те не закончили свой век в частных коллекциях и на блошиных рынках, которые росли на междуштатных границах, чтобы избежать налогов на продажу, появившихся в ответ на отмену налогов на собственность и доход. Появление большого числа старьевщиков означало необходимость открытия Академии для их обучения. А Принуждение означало необходимость новых денежных вливаний в систему законодательства и коррекции.
Искусство стало главной индустрией в смысле не только производства, но и разрушения. К каталогизации, продажам, архивации, сохранению теперь присоединились (или, по словам некоторых, появились как отражение) параллельные мероприятия по раскаталогизации, разархивации и удалению, только последнее из которых требовало целой армии персонала для сбора, принуждения, подсчета, оплаты, приема жалоб и предложений. Также появились некоторые неожиданные приятные последствия. Обращений в «Банк искусств», который платил стипендию художникам за прекращение творчества, оказалось множество, похожие программы тут же запустили в сфере музыки и литературы. Популярность «Пустого музея» в Лос-Анджелесе росла не по дням, а по часам. Основанный с ироничным подтекстом, он вскоре превратился в главный магнит для туристов, посетители со всего мира платили за возможность пройти по пустым залам, рассматривая голые стены. Летом 20… года он обошел по числу посетителей музей Гетти. В следующем году подобные музеи появились в Филадельфии и Сент-Луисе, Мехико, Дар-эс-Саламе и Варшаве. Не последней деталью для привлечения туристов служило отсутствие металлодетекторов и проверок.
Удаления породили и теневую экономику. Так как Генератор Удаления являлся генератором случайных имен, вроде устройств, использующихся в лотерее, он развил процветающую игорную индустрию не только на рынках, где люди покупали запрещенные (фактически) вещи, но и там, где ставки делали на сами удаления. Каждый представитель искусства, даже те, кого вычеркивали, обнаружил, что становится, пусть ненадолго, источником непрекращающегося потока доходов. И самое приятное, административные затраты новых программ оплачивало не правительство, а промышленность, которая сразу распознала чудовищные размеры материальной выгоды, вытекающей из периодического очищения каталога.
Первая цель удаления - стимулирование экономики и обеспечение рабочих мест (и во вторую очередь, конечно, укрепление искусства). Затем уменьшение насилия, а значит, и уничтожение александрийского движения через придание ему исторической неуместности. Последнее не требовало особых усилий, так как правительство начало выполнять за александрийцев их же работу, да еще и платить им за их усилия. Лже-александрийцы, или подражатели, использовавшие движение в качестве прикрытия собственной этнической гордости или ненависти, переключились на другие проекты. Подлинные александрийцы всегда представляли собой разнородную массу, сплоченную только единой тактикой. Большинство так и осталось неизвестными, незнакомыми даже друг другу, организованными в маленькие группки или работающими в одиночку. Они наблюдали и выжидали. Другие, известные, - сидели в тюрьме, ждали приговора или его исполнения. Еще нескольких, конечно, уже предали смертной казни. Заключенных отпустили по специальной амнистии (программа Феникса) и предложили им работу в Бюро, хотя и с оговоркой - не предавать свое назначение огласке. Неизвестные присоединялись к сотоварищам медленно, однако, к 20… году почти четверть всех операций и половину административных дел Бюро проводили бывшие «Огненные александрийцы», названные в честь пожара, а не библиотеки. Гениальное ли, непродуманное ли решение принял секретарь Феникс - споры все еще идут. Но главное, что все остались довольны или согласны, по крайней мере на некоторое время. Раскол и новые, или «библиотечные», александрийцы принесли новые споры о Бессмертных.
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
Динь!
Двадцать пять.
Дверь лифта-раковины открылась.
Запах ударил мне в нос. Сухой и немного сладкий, похожий на ковер Боба. Запах смерти. Я слышал слабое, далекое завывание трубы муниципального кондиционера, который работал на всю мощность на последнем этаже, атакуемом беспощадным солнцем Вегаса.
- Пахнет неправильно, - сказала Гомер.
Двигая за собой тележку, я вышел из лифта в темную комнату, судя по размерам - люкс, с окнами в трех стенах (все шторы опущены) и лифтом в четвертой.
В центре стояла двуспальная кровать.
Посреди кровати лежал мужчина, на спине, глядя в потолок.
Я подошел ближе к кровати.
Динь!
Дверь лифта закрылась за мной. Мы с Гомер остались наедине с мертвецом. Потому что именно им мужчина и являлся, как я понял, подойдя к кровати. Мертвее Боба и Данте. Мертвее мертвого.
Я обошел его вокруг и увидел сухую сморщенную кожу, туго натянутую на кости. Он носил очки, но уже лишился носа, чтобы удерживать их на месте. И глаз тоже не было. И губ, и ушей, а волосы лежали серой лужицей, как холодная подливка, вокруг головы на грязной подушке. Запах практически не ощущался. Я уже почти привык к нему. Мне даже не приходилось дышать ртом.
Неужели этот старик вызывал меня? Выглядело невероятно, но…
- Сюда, наверх.
Его голос, только доносящийся сверху.
Я поднял голову. И только тогда заметил дыру в потолке. Квадратная, три фута шириной, закрытая решеткой. А лестницы вначале не обнаружил. Она стояла в чуланчике рядом с лифтом.
- Там есть ключ, - проговорил старик низким голосом. - В шкафу. Верхний ящик слева.
Именно там он и оказался - большой, старинный металлический ключ. Я слышал о подобных ключах и даже держал как-то в руках, в Академии.
- И принесите обложку.
- Обложку?
- Обложку от пластинки. Вильямса. Чтобы мы знали, что вы тот, за кого себя выдаете.
Я не выдавал себя ни за кого, но не собирался на середине пути поворачивать обратно. К тому же с обложкой все было просто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29