– Тамлину тоже – по его части. Я знаю, он творит чудеса, но только тогда, когда им руководят. В прошлом году он то и дело приходил ко мне за советом, и я всегда терялся, что ему ответить.
Оставшись на осень, когда ведутся основные посадки, вы бы очень помогли всем нам.
Кузина Рейчел водила кольцо вверх и вниз по пальцу.
– Наверное, мне надо спросить у вашего крестного, как он к этому отнесется.
– Крестный здесь ни при чем, – возразил я. – За кого вы меня принимаете – за школяра-недоростка? Если вы действительно хотите уехать, я не могу задержать вас.
Она ответила на удивление спокойным, тихим голосом:
– К чему спрашивать? Вы же знаете, что я хочу остаться.
Боже милостивый, откуда мне было знать это? Она достаточно ясно намекнула на противоположное.
– Значит, вы останетесь… ненадолго, – сказал я, – чтобы обустроить сад? Решено? И вы не возьмете назад своего слова?
– Я останусь, – сказала она. – Ненадолго.
Я с трудом сдержал улыбку. Ее глаза были очень серьезны, и я почувствовал, что, если улыбнусь, она изменит решение. В душе я ликовал.
– Прекрасно, – сказал я, – а теперь я пожелаю вам спокойной ночи и покину вас. А как с вашим письмом крестному? Вы не хотите, чтобы я положил его в почтовую сумку?
– Его взял Сиком, – ответила она.
– Вы уснете спокойно и больше не будете на меня сердиться?
– Я не сердилась, Филипп.
– Нет, сердились. Я думал, вы меня ударите.
Она подняла на меня глаза:
– Иногда вы бываете таким глупым, что однажды я, пожалуй, вас ударю.
Подойдите ко мне.
Я приблизился к кровати, и мои колени коснулись одеяла.
– Наклонитесь, – попросила она.
Она взяла мое лицо в руки и поцеловала меня.
– А теперь отправляйтесь спать, как хороший мальчик, и спите спокойно.
Она слегка оттолкнула меня и задернула полог.
С подсвечником в руке я, спотыкаясь, вышел из голубой спальни. Голова у меня кружилась, точно я выпил коньяку, и мне казалось, что преимущество, которое, как я думал, у меня было перед кузиной Рейчел, когда я стоял над ней, а она лежала в кровати, теперь целиком утрачено мною. Последнее слово и даже последний жест остались за ней. Внешность маленькой девочки и стихарь мальчика из церковного хора ввели меня в заблуждение. Она не переставала быть женщиной. Но, несмотря ни на что, я был счастлив. Досадная размолвка уладилась, и она пообещала не уезжать. Слез больше не было.
Вместо того чтобы сразу отправиться спать, я спустился в библиотеку написать несколько слов крестному и уверить его, что все прошло гладко. Ему было незачем знать, какой беспокойный вечер мы провели. Я набросал письмо и пошел в холл, чтобы положить его в почтовую сумку.
Сиком, как обычно, оставил сумку для меня на столе, рядом с ней лежал ключ. Когда я открыл сумку, на стол выпали два письма, оба написанные кузиной Рейчел. Одно, как она и говорила, было адресовано моему крестному Нику Кендаллу; другое – синьору Райнальди во Флоренцию. Мгновение я разглядывал его, затем вместе с первым письмом положил обратно. Возможно, с моей стороны это было глупо, бессмысленно, нелепо – он ее друг и почему бы ей не написать ему? Тем не менее я шел в свою комнату, чтобы лечь спать, с таким чувством, что она все-таки ударила меня.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Когда на следующее утро кузина Рейчел спустилась вниз и я присоединился к ней в саду, она была весела и беззаботна, словно прошлым вечером между нами не пробегала кошка. Однако ее обращение со мной несколько изменилось.
Она казалась более нежной, более ласковой, меньше подтрунивала, смеялась со мной, а не надо мной и постоянно спрашивала мое мнение о местах, выбранных для высадки кустов и деревьев, правда не с целью расширить мои познания, а для того, чтобы в будущем они доставили мне как можно большее удовольствие.
– Делайте что хотите, – говорил я, – прикажите вырубить мелколесье, валить деревья, засадить склоны кустарником, делайте все, что подсказывает ваша фантазия. Что касается меня, то я абсолютно лишен чувства линии.
– Но я хочу, чтобы вы остались довольны результатом, Филипп, – возразила она. – Все это принадлежит вам, а когда-нибудь будет принадлежать вашим детям. Что, если я проведу здесь изменения по своему вкусу и, когда все будет готово, вы останетесь недовольны?
– Я не останусь недоволен, – ответил я, – и перестаньте говорить о моих детях. Я твердо решил остаться холостяком.
– Что крайне эгоистично и очень глупо, – сказала она.
– А по-моему нет. По-моему, оставаясь холостяком, я избавлю себя от многих неприятностей и душевных переживаний.
– Вы когда-нибудь задумывались над тем, что вы потеряете?
– Если человек ищет тепла, покоя, простоты, которая радует глаз, то все это он может получить от собственного дома, если по-настоящему его любит.
К моему удивлению, она так громко рассмеялась, что Тамлин и садовники, работавшие на дальнем конце участка, подняли головы и посмотрели на нас.
– Когда-нибудь, когда вы влюбитесь, – сказала она, – я напомню вам об этих словах. Тепло и покой каменных стен! И это в двадцать четыре года!
Ах, Филипп!
И она снова залилась своим жемчужным смехом. Я не мог взять в толк, что смешного она нашла в моих словах.
– Я отлично понимаю, что вы имеете в виду, – сказал я. – Так уж вышло, но эта сторона меня никогда не привлекала.
– Это более чем очевидно. Должно быть, вы приводите в отчаяние всю округу. Бедная Луиза…
Но я вовсе не собирался обсуждать достоинства Луизы или, того не легче, выслушивать лекцию на тему любви и супружества. Мне было куда интереснее наблюдать за работой кузины Рейчел в саду.
Октябрь стоял сухой и мягкий; первые три недели дождей почти не было, и Тамлин со своими людьми на славу поработал под присмотром кузины Рейчел. Мы сумели по очереди наведаться ко всем арендаторам, которым, как я полагал, наши визиты доставили огромное удовольствие. Каждого из них я знал с детства и часто бывал на их фермах, что к тому же входило в мои обязанности. Но кузине Рейчел, воспитанной в Италии для совсем иной жизни, наши визиты принесли новые впечатления. В обращении с арендаторами она проявляла удивительный такт и умение находить общий язык, и я с истинным наслаждением наблюдал за их беседой. Сочетание в манерах гостьи доброжелательности и простоты сразу располагало к ней людей, и, относясь к ней с особой почтительностью, они чувствовали себя спокойно и непринужденно. Все ее вопросы были как нельзя более уместны, их ответы просты и не менее уместны.
Кроме того, и это привлекло к ней многие сердца, оказалось, что она разбирается во всех их хворях и умеет приготовлять различные лекарства.
«Любовь к садоводству, – объясняла она им, – дала мне знание трав. В Италии мы обязательно изучаем такие вещи. Из одних растений мы делаем бальзам, которым надо растирать грудь при хрипах, из других – мазь от ожогов». Она учила их, как делать tisana – отвар от несварения желудка и бессонницы – по ее словам, лучший в мире ночной колпак, и рассказывала, что соком некоторых фруктов можно излечить любую болезнь – от воспаления горла до ячменя на глазу.
– Знаете, чем все это кончится? – как-то заметил я. – Вы станете местной повитухой. За вами станут посылать по ночам, чтобы принимать роды, и у вас не будет ни минуты покоя.
– Для таких случаев тоже есть tisana – из листьев малины и крапивы.
Если женщина пьет ее в течение шести месяцев, она рожает без боли.
– Какое-то колдовство, – сказал я. – Едва ли они сочтут возможным прибегать к вашим настоям.
– Что за вздор! Почему женщина должна страдать? – возразила кузина Рейчел.
Иногда после полудня, о чем я и предупреждал ее, кто-нибудь из местных дворян приезжал к ней с визитом. На «джентри», как называл их Сиком, кузина Рейчел производила столь же неотразимое впечатление, как и на простых людей.
Я довольно скоро понял, что Сиком на седьмом небе. Когда во вторник или в четверг около трех часов пополудни к дому подкатывал экипаж, он неизменно ждал в холле. Старик по-прежнему носил траур, но в дни визитов надевал новый сюртук, который берег специально для таких случаев. В обязанности злополучного Джона входило открывать прибывшим двери и отводить их к своему мэтру, который, важно вышагивая (о чем я незамедлительно узнавал от Джона), препровождал гостей из холла в гостиную. Эффектно (это уже от кузины Рейчел) распахнув дверь, он возглашал имена, совсем как председательствующий на банкете. Рейчел рассказывала мне, что Сиком заблаговременно обсуждал с ней возможность появления того или иного посетителя и представлял краткое изложение истории его семьи вплоть до последних дней. Как правило, его предсказания сбывались, и нам оставалось только предположить, что слуги соседствующих имений изобрели особый способ предупреждать друг друга о намерениях своих господ, в чем-то схожий с тем, как дикари в джунглях общаются друг с другом посредством ударов тамтама. Например, Сиком сообщает кузине Рейчел, будто ему доподлинно известно, что миссис Тримейн распорядилась подать экипаж в четверг и что она привезет с собой свою замужнюю дочь миссис Гау и незамужнюю дочь мисс Изабель; при разговоре с мисс Изабель госпоже не следует упускать из виду, что юная леди страдает дефектом речи. Или: вполне вероятно, что во вторник пожалует престарелая леди Тенрин, поскольку в этот день она всегда навещает свою внучку, которая живет милях в десяти от нас; госпожа должна хорошенько запомнить, что при леди Тенрин ни в коем случае нельзя упоминать про лис, так как перед рождением старшего сына она испугалась лисы и бедный джентльмен по сю пору носит на левом плече родимое пятно.
– И знаете, Филипп, – после отъезда гостьи сказала кузина Рейчел, – все время, пока она сидела у меня, приходилось избегать разговора об охоте.
Но тщетно, она постоянно возвращалась к этой теме, словно мышь, почуявшая запах сыра. В конце концов, чтобы угомонить ее, мне пришлось сочинить историю про охоту на диких кошек в Альпах, чем никто никогда не занимался, поскольку это просто невозможно.
Когда последний экипаж благополучно выкатывал на подъездную аллею и я, украдкой выйдя из парка, через заднюю дверь возвращался домой, кузина Рейчел всегда встречала меня какой-нибудь историей о только что отбывших визитерах.
Мы смеялись. Она поправляла перед зеркалом волосы, укладывала на место подушки, а я тем временем разделывался с остатками сладкого печенья, которым лакомились гости. Все это походило на игру, на молчаливый сговор, и тем не менее, думаю, она была счастлива в минуты, когда, сидя в гостиной, непринужденно беседовала со мной. Она не скрывала своего интереса к людям, к их жизни, мыслям, поступкам. «Но, Филипп, – не раз говорила она мне, – вы не понимаете, насколько все здесь для меня внове. Здешнее общество так не похоже на флорентийское. Мне всегда хотелось знать, как живут в Англии, в деревне. Теперь я начинаю знакомиться с вашей жизнью, и она доставляет мне истинное удовольствие».
Я брал из сахарницы кусок сахара, раскалывал его и отрезал ломтик кекса с тмином.
– Не могу представить ничего более скучного, чем обсуждение банальностей – не важно, во Флоренции или в Корнуолле.
– Ах, вы безнадежны и кончите свои дни ограниченным человеком, у которого в мыслях только турнепс да капуста.
Я бросался в кресло и, чтобы испытать ее, клал ноги в грязных сапогах на скамеечку, исподтишка наблюдая за ней. Она ни разу не сделала мне замечания, как будто ничего не видела.
– Продолжайте, – говорил я, – поведайте мне о последних сплетнях в графстве.
– Зачем рассказывать, если вам это неинтересно?
– Затем, что мне приятно вас слушать.
Итак, прежде чем подняться к себе и переодеться к обеду, кузина Рейчел потчевала меня новейшими сплетнями со всех концов графства: кто с кем обручился, кто за кого вышел замуж, кто ожидает прибавления семейства. За двадцать минут беседы она могла получить гораздо больше сведений от незнакомого человека, чем я от близкого знакомого за долгие годы.
– Как я и предполагала, – сказала мне кузина Рейчел, – на пятьдесят миль в округе нет ни одной матери, которую вы не приводили бы в отчаяние.
– Интересно почему?
– Потому что ни разу не удосужились взглянуть ни на одну из дочерей.
Такой высокий, такой представительный, такой во всех отношениях подходящий жених. «Прошу вас, миссис Эшли, уговорите его почаще выезжать».
– И что вы ответили?
– Я ответила, что вам вполне достаточно тепла и развлечений в этих четырех стенах. Правда, если подумать, такое объяснение могут превратно истолковать. Мне следовало быть осмотрительнее.
– Говорите им все что угодно, – сказал я, – лишь бы мне не пришлось принимать от них приглашения или приглашать их к себе. У меня нет ни малейшего желания смотреть ни на чьих дочерей.
– Многие ставят на Луизу, – заметила кузина Рейчел. – Говорят, что в конце концов она вас заполучит. Есть шанс и у третьей мисс Паско.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Оставшись на осень, когда ведутся основные посадки, вы бы очень помогли всем нам.
Кузина Рейчел водила кольцо вверх и вниз по пальцу.
– Наверное, мне надо спросить у вашего крестного, как он к этому отнесется.
– Крестный здесь ни при чем, – возразил я. – За кого вы меня принимаете – за школяра-недоростка? Если вы действительно хотите уехать, я не могу задержать вас.
Она ответила на удивление спокойным, тихим голосом:
– К чему спрашивать? Вы же знаете, что я хочу остаться.
Боже милостивый, откуда мне было знать это? Она достаточно ясно намекнула на противоположное.
– Значит, вы останетесь… ненадолго, – сказал я, – чтобы обустроить сад? Решено? И вы не возьмете назад своего слова?
– Я останусь, – сказала она. – Ненадолго.
Я с трудом сдержал улыбку. Ее глаза были очень серьезны, и я почувствовал, что, если улыбнусь, она изменит решение. В душе я ликовал.
– Прекрасно, – сказал я, – а теперь я пожелаю вам спокойной ночи и покину вас. А как с вашим письмом крестному? Вы не хотите, чтобы я положил его в почтовую сумку?
– Его взял Сиком, – ответила она.
– Вы уснете спокойно и больше не будете на меня сердиться?
– Я не сердилась, Филипп.
– Нет, сердились. Я думал, вы меня ударите.
Она подняла на меня глаза:
– Иногда вы бываете таким глупым, что однажды я, пожалуй, вас ударю.
Подойдите ко мне.
Я приблизился к кровати, и мои колени коснулись одеяла.
– Наклонитесь, – попросила она.
Она взяла мое лицо в руки и поцеловала меня.
– А теперь отправляйтесь спать, как хороший мальчик, и спите спокойно.
Она слегка оттолкнула меня и задернула полог.
С подсвечником в руке я, спотыкаясь, вышел из голубой спальни. Голова у меня кружилась, точно я выпил коньяку, и мне казалось, что преимущество, которое, как я думал, у меня было перед кузиной Рейчел, когда я стоял над ней, а она лежала в кровати, теперь целиком утрачено мною. Последнее слово и даже последний жест остались за ней. Внешность маленькой девочки и стихарь мальчика из церковного хора ввели меня в заблуждение. Она не переставала быть женщиной. Но, несмотря ни на что, я был счастлив. Досадная размолвка уладилась, и она пообещала не уезжать. Слез больше не было.
Вместо того чтобы сразу отправиться спать, я спустился в библиотеку написать несколько слов крестному и уверить его, что все прошло гладко. Ему было незачем знать, какой беспокойный вечер мы провели. Я набросал письмо и пошел в холл, чтобы положить его в почтовую сумку.
Сиком, как обычно, оставил сумку для меня на столе, рядом с ней лежал ключ. Когда я открыл сумку, на стол выпали два письма, оба написанные кузиной Рейчел. Одно, как она и говорила, было адресовано моему крестному Нику Кендаллу; другое – синьору Райнальди во Флоренцию. Мгновение я разглядывал его, затем вместе с первым письмом положил обратно. Возможно, с моей стороны это было глупо, бессмысленно, нелепо – он ее друг и почему бы ей не написать ему? Тем не менее я шел в свою комнату, чтобы лечь спать, с таким чувством, что она все-таки ударила меня.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Когда на следующее утро кузина Рейчел спустилась вниз и я присоединился к ней в саду, она была весела и беззаботна, словно прошлым вечером между нами не пробегала кошка. Однако ее обращение со мной несколько изменилось.
Она казалась более нежной, более ласковой, меньше подтрунивала, смеялась со мной, а не надо мной и постоянно спрашивала мое мнение о местах, выбранных для высадки кустов и деревьев, правда не с целью расширить мои познания, а для того, чтобы в будущем они доставили мне как можно большее удовольствие.
– Делайте что хотите, – говорил я, – прикажите вырубить мелколесье, валить деревья, засадить склоны кустарником, делайте все, что подсказывает ваша фантазия. Что касается меня, то я абсолютно лишен чувства линии.
– Но я хочу, чтобы вы остались довольны результатом, Филипп, – возразила она. – Все это принадлежит вам, а когда-нибудь будет принадлежать вашим детям. Что, если я проведу здесь изменения по своему вкусу и, когда все будет готово, вы останетесь недовольны?
– Я не останусь недоволен, – ответил я, – и перестаньте говорить о моих детях. Я твердо решил остаться холостяком.
– Что крайне эгоистично и очень глупо, – сказала она.
– А по-моему нет. По-моему, оставаясь холостяком, я избавлю себя от многих неприятностей и душевных переживаний.
– Вы когда-нибудь задумывались над тем, что вы потеряете?
– Если человек ищет тепла, покоя, простоты, которая радует глаз, то все это он может получить от собственного дома, если по-настоящему его любит.
К моему удивлению, она так громко рассмеялась, что Тамлин и садовники, работавшие на дальнем конце участка, подняли головы и посмотрели на нас.
– Когда-нибудь, когда вы влюбитесь, – сказала она, – я напомню вам об этих словах. Тепло и покой каменных стен! И это в двадцать четыре года!
Ах, Филипп!
И она снова залилась своим жемчужным смехом. Я не мог взять в толк, что смешного она нашла в моих словах.
– Я отлично понимаю, что вы имеете в виду, – сказал я. – Так уж вышло, но эта сторона меня никогда не привлекала.
– Это более чем очевидно. Должно быть, вы приводите в отчаяние всю округу. Бедная Луиза…
Но я вовсе не собирался обсуждать достоинства Луизы или, того не легче, выслушивать лекцию на тему любви и супружества. Мне было куда интереснее наблюдать за работой кузины Рейчел в саду.
Октябрь стоял сухой и мягкий; первые три недели дождей почти не было, и Тамлин со своими людьми на славу поработал под присмотром кузины Рейчел. Мы сумели по очереди наведаться ко всем арендаторам, которым, как я полагал, наши визиты доставили огромное удовольствие. Каждого из них я знал с детства и часто бывал на их фермах, что к тому же входило в мои обязанности. Но кузине Рейчел, воспитанной в Италии для совсем иной жизни, наши визиты принесли новые впечатления. В обращении с арендаторами она проявляла удивительный такт и умение находить общий язык, и я с истинным наслаждением наблюдал за их беседой. Сочетание в манерах гостьи доброжелательности и простоты сразу располагало к ней людей, и, относясь к ней с особой почтительностью, они чувствовали себя спокойно и непринужденно. Все ее вопросы были как нельзя более уместны, их ответы просты и не менее уместны.
Кроме того, и это привлекло к ней многие сердца, оказалось, что она разбирается во всех их хворях и умеет приготовлять различные лекарства.
«Любовь к садоводству, – объясняла она им, – дала мне знание трав. В Италии мы обязательно изучаем такие вещи. Из одних растений мы делаем бальзам, которым надо растирать грудь при хрипах, из других – мазь от ожогов». Она учила их, как делать tisana – отвар от несварения желудка и бессонницы – по ее словам, лучший в мире ночной колпак, и рассказывала, что соком некоторых фруктов можно излечить любую болезнь – от воспаления горла до ячменя на глазу.
– Знаете, чем все это кончится? – как-то заметил я. – Вы станете местной повитухой. За вами станут посылать по ночам, чтобы принимать роды, и у вас не будет ни минуты покоя.
– Для таких случаев тоже есть tisana – из листьев малины и крапивы.
Если женщина пьет ее в течение шести месяцев, она рожает без боли.
– Какое-то колдовство, – сказал я. – Едва ли они сочтут возможным прибегать к вашим настоям.
– Что за вздор! Почему женщина должна страдать? – возразила кузина Рейчел.
Иногда после полудня, о чем я и предупреждал ее, кто-нибудь из местных дворян приезжал к ней с визитом. На «джентри», как называл их Сиком, кузина Рейчел производила столь же неотразимое впечатление, как и на простых людей.
Я довольно скоро понял, что Сиком на седьмом небе. Когда во вторник или в четверг около трех часов пополудни к дому подкатывал экипаж, он неизменно ждал в холле. Старик по-прежнему носил траур, но в дни визитов надевал новый сюртук, который берег специально для таких случаев. В обязанности злополучного Джона входило открывать прибывшим двери и отводить их к своему мэтру, который, важно вышагивая (о чем я незамедлительно узнавал от Джона), препровождал гостей из холла в гостиную. Эффектно (это уже от кузины Рейчел) распахнув дверь, он возглашал имена, совсем как председательствующий на банкете. Рейчел рассказывала мне, что Сиком заблаговременно обсуждал с ней возможность появления того или иного посетителя и представлял краткое изложение истории его семьи вплоть до последних дней. Как правило, его предсказания сбывались, и нам оставалось только предположить, что слуги соседствующих имений изобрели особый способ предупреждать друг друга о намерениях своих господ, в чем-то схожий с тем, как дикари в джунглях общаются друг с другом посредством ударов тамтама. Например, Сиком сообщает кузине Рейчел, будто ему доподлинно известно, что миссис Тримейн распорядилась подать экипаж в четверг и что она привезет с собой свою замужнюю дочь миссис Гау и незамужнюю дочь мисс Изабель; при разговоре с мисс Изабель госпоже не следует упускать из виду, что юная леди страдает дефектом речи. Или: вполне вероятно, что во вторник пожалует престарелая леди Тенрин, поскольку в этот день она всегда навещает свою внучку, которая живет милях в десяти от нас; госпожа должна хорошенько запомнить, что при леди Тенрин ни в коем случае нельзя упоминать про лис, так как перед рождением старшего сына она испугалась лисы и бедный джентльмен по сю пору носит на левом плече родимое пятно.
– И знаете, Филипп, – после отъезда гостьи сказала кузина Рейчел, – все время, пока она сидела у меня, приходилось избегать разговора об охоте.
Но тщетно, она постоянно возвращалась к этой теме, словно мышь, почуявшая запах сыра. В конце концов, чтобы угомонить ее, мне пришлось сочинить историю про охоту на диких кошек в Альпах, чем никто никогда не занимался, поскольку это просто невозможно.
Когда последний экипаж благополучно выкатывал на подъездную аллею и я, украдкой выйдя из парка, через заднюю дверь возвращался домой, кузина Рейчел всегда встречала меня какой-нибудь историей о только что отбывших визитерах.
Мы смеялись. Она поправляла перед зеркалом волосы, укладывала на место подушки, а я тем временем разделывался с остатками сладкого печенья, которым лакомились гости. Все это походило на игру, на молчаливый сговор, и тем не менее, думаю, она была счастлива в минуты, когда, сидя в гостиной, непринужденно беседовала со мной. Она не скрывала своего интереса к людям, к их жизни, мыслям, поступкам. «Но, Филипп, – не раз говорила она мне, – вы не понимаете, насколько все здесь для меня внове. Здешнее общество так не похоже на флорентийское. Мне всегда хотелось знать, как живут в Англии, в деревне. Теперь я начинаю знакомиться с вашей жизнью, и она доставляет мне истинное удовольствие».
Я брал из сахарницы кусок сахара, раскалывал его и отрезал ломтик кекса с тмином.
– Не могу представить ничего более скучного, чем обсуждение банальностей – не важно, во Флоренции или в Корнуолле.
– Ах, вы безнадежны и кончите свои дни ограниченным человеком, у которого в мыслях только турнепс да капуста.
Я бросался в кресло и, чтобы испытать ее, клал ноги в грязных сапогах на скамеечку, исподтишка наблюдая за ней. Она ни разу не сделала мне замечания, как будто ничего не видела.
– Продолжайте, – говорил я, – поведайте мне о последних сплетнях в графстве.
– Зачем рассказывать, если вам это неинтересно?
– Затем, что мне приятно вас слушать.
Итак, прежде чем подняться к себе и переодеться к обеду, кузина Рейчел потчевала меня новейшими сплетнями со всех концов графства: кто с кем обручился, кто за кого вышел замуж, кто ожидает прибавления семейства. За двадцать минут беседы она могла получить гораздо больше сведений от незнакомого человека, чем я от близкого знакомого за долгие годы.
– Как я и предполагала, – сказала мне кузина Рейчел, – на пятьдесят миль в округе нет ни одной матери, которую вы не приводили бы в отчаяние.
– Интересно почему?
– Потому что ни разу не удосужились взглянуть ни на одну из дочерей.
Такой высокий, такой представительный, такой во всех отношениях подходящий жених. «Прошу вас, миссис Эшли, уговорите его почаще выезжать».
– И что вы ответили?
– Я ответила, что вам вполне достаточно тепла и развлечений в этих четырех стенах. Правда, если подумать, такое объяснение могут превратно истолковать. Мне следовало быть осмотрительнее.
– Говорите им все что угодно, – сказал я, – лишь бы мне не пришлось принимать от них приглашения или приглашать их к себе. У меня нет ни малейшего желания смотреть ни на чьих дочерей.
– Многие ставят на Луизу, – заметила кузина Рейчел. – Говорят, что в конце концов она вас заполучит. Есть шанс и у третьей мисс Паско.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49