– А на «мерседес» я и не замахиваюсь!
– Наши фирмы на весь мир славятся, а вот чтобы в ГДР покупали автомобили, я не слышал, – подтрунивал Бруно. – Или вы в основном марксистскими идеями торгуете?
– А вы – нацистскими, – не остался в долгу Гельмут. – Соскучились по новому Гитлеру?
– Сдаюсь! – рассмеялся Бруно, легко обгоняя довоенный черный «опель». – Я смотрю, ты стал опасным противником…
– А ты думал, приехал, прокатил меня на своем роскошном «мерседесе» – и я лапки кверху?
– Да ну ее к черту, политику! – сказал Бруно. – Мне до смерти хочется увидеть своих племянников! Конечно, и твою ненаглядную Клаву.
– Только не говори ей, что ты был абверовцем, – предупредил Гельмут.
– А что? Яду подсыплет в вино или кофе?
– Эсэсовцы сожгли в коровнике ее брата и мать.
До самого дома они молчали.
2
Вадим и Павел сидели на деревянном настиле железнодорожного моста, большой зеленый луг с редкими соснами и елями расстилался перед ними, за лугом – сплошной бор без конца и края. Над вершинами деревьев медленно багровело небо, солнце еще не село, оно укрылось в большом розовом облаке в ярко-желтом ореоле. Облако таяло на глазах, косые лучи вырывались из него, рассекали бор на просеки. Был тот предвечерний час, когда природа затихала, даже птицы одна за другой замолкали.
– «Юнкерсы» сбросили на этот мост, наверное, с десяток фугасок, но так и не попали, – сказал Вадим.
– Я помню, в Лысухе всплыла после бомбежки здоровенная щука, – проговорил Павел. – Ванька Широков ее зацапал.
– Про щуку не помню, – заметил Вадим.
– А как Игоря Шмелева вытащил из-под моста, помнишь?
– Где он сейчас? – задумчиво посмотрел на речку Вадим. – Связался с воришками, наверное, в тюрьму попал.
– Или под поезд, – вставил Павел. – От кого-то я слышал, что его видели в Ярославле. Кажется, в милицию тащили – у кого-то чемодан спер!
– Как же ты так о брате? – насмешливо посмотрел на него Вадим.
– Какой он мне брат, – нахмурился Павел. – Чужими мы были и мальчишками.
– Это война нас сделала злыми, – проговорил Вадим. – Тогда все было просто: кто против немцев, тот друг, а кто с ними – враг.
– А теперь? – пытливо заглянул ему в глаза Павел.
– Теперь? – сузил свои серые глаза Вадим. – Теперь враги затаились, попрятались, прикидываются друзьями. Небось читаешь в газетах, как карателей и полицаев разоблачают? Некоторые даже пластические операции сделали, чтобы их не узнали.
– Леньку Супроновича я под любой личиной узнал бы, – помолчав, сказал Павел. – У него глаза как у волка… – Он потрогал пальцем голову чуть выше уха. – На всю жизнь оставил мне отметку.
– Это когда он молодежь отправлял в Германию?
– Я шел мимо комендатуры, а они там в карты резались, – стал рассказывать Павел. – Ленька и поманил меня пальцем, я подошел, а он развернулся и мне в ухо. Ни за здорово живешь! Наверное, проигрывал.
– А мне пинка дал немецким сапогом, – вспомнил Вадим. – Я летел через лужу и плечом изгородь у Широковых проломил.
– Редкая сволочь был!
– Был? – сказал Павел. – А может, он жив. Где-нибудь прячется.
– С фрицами утек, – заметил Вадим. – Он же знал, что его ждет. В Андреевке на сосне бы повесили, гада!
Было тихо, только слышалось комариное зудение, но вот в камышах крякнула утка, скрипуче отозвался удод, из-за той стороны насыпи послышалось протяжное мычание – стадо возвращалось с пастбища домой.
– Сходим на танцы? – предложил Павел.
– Не знал, что ты такой любитель, – посмотрел на него Вадим. – Ни один вечер не пропускаешь!
– Я думал, тебе интересно, – отвернулся Павел. – Ты же артист.
Вадим долго смотрел на речку, где крякали утки, лицо у него было озабоченным, серые глаза сузились.
– Я разочаровался в этой профессии, – сказал он. – Пока репетируешь, премьера – интересно, а потом каждый день одно и то же! Ладно, если роль приличная, а то пять минут на сцене, а потом два часа дожидаешься конца спектакля, чтобы вместе со всеми выйти на сцену и кланяться зрителям. Спектакли-то иногда заканчиваются в половине двенадцатого ночи. Почитать даже некогда…
– Только в этом причина? – пытливо посмотрел на него Павел.
– Как тебе сказать… – задумался Вадим. – Классику еще можно играть – Гоголя, Чехова, Островского. А тут нам местный драматург Рыжий…
– Прозвище? – перебил Павел.
– Фамилия – Рыжий, – улыбнулся Вадим. – И пьеса – рыжая. Ей-богу стыдно выходить на сцену и перед зрителями нести ахинею про бригадира, который не спал, не ел, а только думал, как свою бригаду вывести в передовые… Я там играл маленькую роль – слесаря Кремнева, попробовал экспромтом придумывать свой текст, так мне главреж влепил строгий выговор!
– Так и скажи: не поладил с начальством, – усмехнулся Павел.
– Уйду я из театра, – вздохнул Вадим. – Не по мне эта работа. Приклеиваешь чуть ли не столярным клеем усы, бороду, мажешь рожу гримом, напяливаешь на себя дурацкие одежки… Хожу по сцене, а сам думаю: мол, поскорее бы кончалась вся эта канитель, прибежать бы поскорее в уборную, содрать бороду и кремом стереть грим… А режиссер толкует, что каждый артист должен чувствовать себя в образе. Не чувствую я себя в образе, Паша! Хоть убей, не чувствую. Дураком я себя на сцене чувствую, а он говорит: в таком случае, конечно, уходи из театра.
– Ты же мне присылал газетные вырезки, – стал урезонивать друга Павел, – тебя же хвалят, пишут, что талантливый!
– Может, две-три роли и хорошо сыграл, а сколько было безликих, проходящих!
– А как с институтом?
– Перешел на второй курс педагогического, – вяло ответил Вадим. – Кстати, театр и учебе мешает. Даже заочной. Как сессия, так у меня с дирекцией скандал! Не отпускают – и баста. Я ведь этим летом не поехал на гастроли, – началась сессия, – так директор второй выговор мне вкатил!
– Не имел права, – ввернул Павел.
– Уйду из театра, – повторил Вадим. – Ну его к черту!
– И куда же?
– Пошли на танцы! – рассмеялся Вадим и первым поднялся с настила.
* * *
На освещенной тремя электрическими лампочками площадке, напротив дома Абросимовых, играл на аккордеоне быстрый фокстрот Кузьма Петухов. Парни и девушки гулко притоптывали в такт музыке, слышался смех. Снаружи, прижав к ограде носы, смотрели на танцующих мальчишки и девчонки, которых еще не пускали на площадку. Коренастый, с рыжим чубом над правым глазом, Кузьма, казалось, врос в табуретку, на которой сидел. Трофейный аккордеон на его коленях сверкал никелем, переливался перламутром, ловкие пальцы музыканта бегали по многочисленным пуговкам и клавишам. Резкие мощные аккорды, казалось, взлетали к самым звездам.
Кузьма был сыном погибшего на фронте баяниста Петра Петухова, – видно, от отца передалось ему это искусство, вон как ловко бегают его пальцы по кнопкам и клавишам!
Вадим с интересом смотрел на танцующих. Смотреть интереснее, чем танцевать. В театре он научился разным танцам, но желания войти в круг не испытывал. Народу на площадке набилось много, пары толкались, задевали локтями друг друга. Павел, почти на голову возвышаясь над всеми, танцевал с круглолицей голубоглазой девушкой в светлой кофточке с плечиками и в узкой коричневой юбке. Она едва доставала до плеча своему кавалеру. Девушка поднимала к нему лицо и, смеясь, что-то говорила. Тоненькая, стройная, глаза блестят. Она казалась школьницей, случайно попавшей сюда. Почти у всех девушек – короткая шестимесячная завивка, а у парней – полубокс с чисто выбритыми висками. В городе женщины носят длинные платья и юбки, а до Андреевки, видно, мода еще не докатилась, здесь юбки были чуть ниже колен.
Девушку Павла звали Лидой Добычиной. Вообще-то она была Михалевой, но мать после смерти мужа снова взяла свою девичью фамилию. В поселке поговаривали, что Лида – дочь Леонида Супроновича, ведь ни для кого не было секретом, что старший полицай ходил к ее матери Любе Добычиной в любое время дня и ночи.
Павел смотрел на девушку влюбленными глазами. Он и танцевал только с ней. Его большая рука с нежностью обнимала Лиду за тонкую талию, ноги он передвигал медленно, будто боялся наступить на ее лакированные туфельки. Высокий медлительный Павел и маленькая живая девушка с детским личиком выглядели комично. Глядя на них, Вадим не смог скрыть улыбки. Ни Павел, ни Лида не смотрели на него, точнее, они вообще никого не замечали. В голубых глазах девушки отражались крошечные электрические лампочки, белые зубы сверкали в улыбке, тонкие подведенные брови изгибались дугой.
Вадим поймал на себе внимательный взгляд молодой темноволосой женщины, танцующей с плечистым железнодорожником. У того было сердитое лицо, форменная фуражка с молоточками надвинута на лоб, загорелые скулы так и ходили на его щеках. Женщина улыбнулась и кивнула, Вадим в ответ помахал рукой. Это была бабушкина квартирантка акушерка Анфиса. Она снимала бывшую дедушкину комнату, оклеенную царскими ассигнациями. Высокая, с яркими подкрашенными губами и ямочками на белых щеках, Анфиса с утра до вечера пропадала в амбулатории и больнице, даже обедать домой не приходила. Когда Вадим поинтересовался, что за человек квартирантка, Ефимья Андреевна коротко ответила: «Есть сердце, да закрыто дверцей… Сердце не лукошко, не прорежешь окошко». Вадим так и не понял, как относится к Анфисе бабушка. Раз живет у нее уже третий год, значит, ладят. Квартирантке лет двадцать пять, лицо у нее круглое, глаза карие, губы пухлые, улыбчивые. Вот и сейчас танцует с сердитым железнодорожником и чуть приметно улыбается. Чего это он рассердился? И на кого?
После небольшого перерыва объявили дамский танец. К Вадиму сразу же подошла Анфиса, пригласила.
– Скучаешь тут у нас, артист? – спросила она.
В танце женщина взяла инициативу в свои руки. Как Вадим ни старался соблюдать дистанцию, их то и дело прижимали друг к другу, горячее дыхание волновало его, карие глаза смотрели весело, с вызовом. Железнодорожник ревниво наблюдал за ними, тогда Вадим назло ему увлек Анфису на середину площадки, Кузьма Петухов играл медленное танго, этот танец нравился Вадиму. У него даже сердце замирало, когда его нога в танце мягко касалась ее бедра. Еще несколько минут назад он и не думал об акушерке, даже не знал, что она на танцах, а сейчас испытывал такое ощущение, будто сто лет с ней знаком. Она как-то сразу, естественно перешла с ним на «ты». Раз или два он назвал ее на «вы», потом тоже перешел на «ты».
– Вадик, у тебя есть девушка в городе? – улыбаясь, спрашивала Анфиса. – Небось артистка?
– Последний мой роман был с Диной Дурбин, – в тон ей скромно заметил Вадим.
– Кто это такая?
– Ты не знаешь Дину Дурбин? – искренне удивился Вадим. – Главная героиня из американского кинофильма «Сестра его дворецкого»!
– А-а, – небрежно протянула Анфиса. – Она мне не нравится.
В это Вадим никак не мог поверить: все фильмы с участием Дины Дурбин пользовались в Великополе успехом. У женщин и мужчин.
– А Целиковская тебе нравится? – спросила Анфиса. – Или Любовь Орлова?
– Артистки меня не привлекают, – пижоня, небрежно ответил он.
– Кто же тебе нравится, герой-любовник? – сузила блестящие глаза Анфиса. Она как-то непонятно улыбнулась. Вадим обратил внимание, что спереди ее зубы сильно разрежены.
– Акушерки, – не подумав, брякнул Вадим. Однако женщина не обиделась, весело рассмеявшись, сказала:
– Пойдем вместе домой, ладно?
– А… тот товарищ? – кивнул Вадим в сторону мрачного железнодорожника, курившего на скамье.
– Уксус? – смеясь, произнесла она. – Он надоел мне хуже горькой редьки!
– Уксус, редька… – пробормотал Вадим. – А я кто?
– Морковка! – горячо шепнула она и посмотрела в глаза.
Танец кончился. Кузьма поставил сверкающий аккордеон на табуретку и пошел к ограде покурить. Инструмент пускал в глаза желтые зайчики. Нахальная летучая мышь спикировала со звездного неба прямо на аккордеон и снова резко взмыла вверх.
– Станцевал бы хоть раз, – сказал Павел Вадиму, когда тот к нему подошел. Двоюродный брат невидяще смотрел прямо перед собой и курил.
– Никак влюбился, Паша? – засмеялся Вадим, подивившись, что тот не заметил его с Анфисой, ведь они два или три раза носом к носу столкнулись на площадке.
– Она славная, – рассеянно ответил Павел.
– Лидка-то? Да она тебе по пуп!
– Разве дело в росте? Она человек хороший.
– Паша, ты пропал! – ахнул Вадим. – Ты никого не видишь, кроме Лидки Добычиной. И рожа у тебя глупая-глупая!
– Очень даже не глупая, – думая о своем, сказал Павел. – Вот всегда так! – вдруг рассердился он. – Не знаем человека, а наговариваем на него… Будто мы сами закон для всех и совесть!
– Да я не про нее! – Вадим давно не видел Павла таким возбужденным, обычно его трудно было расшевелить, а уж разойдется – не остановишь.
– Выходит, я дурак? – гневно взглянул Павел на приятеля.
– Паша, я буду шафером на твоей свадьбе, – широко улыбнулся Вадим.
– Свадьба? – вытаращил на него глаза Павел. – О какой свадьбе может быть речь, если я еще не закончил университет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100