В светлой просторной комнате скоро заполнились почти все столы. Каждый входящий в зал вежливо говорил: «Приятного аппетита». Казаков с любопытством осматривался: знакомых довольно мало. У окна в гордом одиночестве спиной ко всем сидел белоголовый, с аккуратными усиками человек. Вид у него был неприступный. В ответ на приветствия проходящих мимо он резко нагибал величественную голову и не глядя что-то негромко отвечал.
– Кто это? – негромко спросил Казаков.
– Ты не знаешь Алексея Павловича? – сделал удивленные глаза Ушков. – Его все знают.
– Классик? Где-то я его, наверное, портрет видел…
Ушков и Татаринов рассмеялись.
– Классик… бильярда, – сказал Тимофей Александрович.
– Алексей Павлович с самим Маяковским сражался за зеленым столом, – прибавил Николай. – Знаменитостей нужно знать, дорогой Вадим.
– Я в бильярд плохо играю, – улыбнулся Казаков и снова посмотрел на заканчивающего ужин величественного старца.
– Алексей Павлович и сейчас никому не уступит в бильярд, – заметил Ушков. – Рука у него твердая, а глаз зоркий.
Татаринов после ужина заявил, что на полчаса зайдет к известному профессору-терапевту – его дача неподалеку. Тасюня последнее время стала жаловаться на желудок, нужно договориться с профессором, чтобы он ее принял в своей клинике.
Прогуливаясь с Ушковым, Вадим Федорович подумал, что, пожалуй, Татаринов не даст тут ему спокойно поработать…
– Вырвался старик от своей Тасюни, – говорил Николай Петрович, – Вот и куролесит! Дождется, что она приедет сюда и увезет домой. Такое уже случалось. На днях жена одного поэта примчалась на такси и прямо из номера увезла муженька.
– Что же это за мужчина, который так зависит от жены? – покачал головой Казаков.
– Думаешь, мало таких, которые вертят своими муженьками как хотят? – усмехнулся Ушков.
– Мне кажется, Тасюня меня невзлюбила, – заметил Вадим Федорович.
– Значит, и старик от тебя отвернется! – резюмировал Николай Петрович. – В этой семейке все решает она.
– Помню, как мы с тобой у него были дома, – так она сычом на нас смотрела, – сказал Казаков. – Он, по-моему, тайком от нее написал мне рекомендацию в Союз писателей.
– Она многих не любит, а вот если ты ей понравишься, будет матерью родной, а старик станет на тебя молиться… А рекомендацию я его заставил написать. Знаешь, что он мне на другой день после нашего визита сказал по телефону? «Я не буду писать рекомендацию… Тасюня заметила, как твой приятель, Вадим, рожу кривил, когда я читал главу из романа…»
– Я боялся, что засну, – улыбнулся Казаков.
– А со мной он считается, я ведь его биограф!
– Расхвалил ты его в своей книжке оё-ёй!
– Я действительно считаю его хорошим писателем. Последний его роман о Крымской войне великолепен… Кстати, в будущем году в план включено переиздание монографии о Татаринове.
– Тоже классика? – усмехнулся Вадим Федорович.
– Я палец о палец не ударил, чтобы ее переиздать, – продолжал Ушков. – Это жена Татаринова пробила. Она ведь насядет на издателей, как коршун!
В сгустившихся сумерках зайцем прыгало по рельсам огненное пятно: из Ленинграда приближалась электричка. На высоком бетонном перроне ждали всего двое мужчин. Они были в пальто с поднятыми воротниками, возле ног притулились большие сумки. С нарастающим шумом, ослепляя все вокруг, плавно затормозила электричка. В вагонах мало пассажиров. Двери раскрылись и через несколько секунд закрылись. Двое мужчин с сумками исчезли в тускло освещенных вагонах, в Комарове вышла целая группа длинноволосых парней и девушек в брюках. У одного за спиной на ремне гитара в чехле. Потоптавшись на перроне, они гурьбой пошли в противоположную от Дома творчества сторону. Ветер подсветил смятую пачку от сигарет и швырнул на шпалы. Из неплотно закрытой двери станционного строения, где продавались билеты, пробивалась желтая полоска света.
– А чего он бороду сбрил? – спросил Вадим Федорович.
– Тасюня так захотела, – рассмеялся Николай Петрович. – Она с ним за границу собирается.
– А борода-то при чем?
– Ну как же ее Тимофей поедет в Европу с дремучей бородищей? Заставила сбрить, со слезами умолил ее хотя бы усы оставить. Они все же придают какую-то мужественность.
– Для биографа великого человека ты слишком критичен, – насмешливо заметил Казаков.
– Ты знаешь, оказывается, можно быть хорошим писателем и вместе с тем… – раздумчиво начал Ушков.
– Я приехал сюда работать… – резко остановился Вадим Федорович. – Пошли на залив? Слышишь, как мощно бьет волна!
– Вообще-то старик обидится. Он ведь хотел отметить твой приезд.
– Зато Тасюня будет довольна, – улыбнулся Казаков.
– Ночью будет шторм, – взглянув на низкое черное небо, проговорил Николай Петрович.

Глава двадцать шестая
1
Светлые «Жигули» со скоростью семьдесят километров в час бежали по темному, посверкивающему изморозью асфальту. По обеим сторонам шоссе белел снег, он налип на ветвях деревьев, сровнял придорожный кювет. Шоссе было чистым, колеса машин слизали снег, оставив лишь тонкую полиэтиленовую пленку льда, незаметного глазу. Андрей Казаков и Петр Викторов сидели на заднем сиденье и смотрели на расстилающийся перед ними зимний пейзаж. Встречные машины с рокочущим шумом проносились мимо, все больше грузовые и автобусы, легковых мало. Серебристая лента асфальта, будто черная борозда, взрезанная гигантским плугом, развалила пополам холмистое белое поле. Монотонный гул мотора убаюкивал, от включенной печки волнами плыло дурманящее голову тепло. Разговор сам собой иссяк, и приятелей неудержимо клонило в сон. Наверное, разморило и водителя за рулем, неожиданно взвизгнули тормоза, как-то не так зашуршал под колесами асфальт, мальчишки разом открыли глаза и увидели, что привычная картина впереди странно изменилась: перед ними расстилалось не серое шоссе, а нетронутая белая равнина с раскорячившимся на косой бетонной подпорке телеграфным столбом, потом снова возникло стремительно набегающее шоссе с желтым молоковозом, едущим навстречу, шоссе тут же отпрыгнуло в сторону…
– Держись, ребята! – сдавленно произнес шофер. И тут «Жигули», казалось, оторвались от твердой земли и взмыли в воздух. Душераздирающий скрежет, тонкий вой мотора, потом на них обрушился град пинков и ударов, то вспыхивал свет, то наступала тьма, и, наконец, гнетущая тишина, нарушаемая лишь бульканьем и тихим потрескиванием. Откуда-то издалека пришел гул мотора, визг тормозов, хлопанье дверцы и голос:
– Эй вы, живы?
– На боку лежим, – подал голос водитель. – И колесо вертится… Как вы, мальцы?
– Вроде цел, – кашлянув, ошарашенно ответил Петя.
Лежащий под ним Андрей тоже зашевелился и пробурчал:
– Я думал, мы без пересадки прямо на тот свет отправились…
– Я, мать твою… башкой стекло пробил! – ругнулся водитель. – Опять позабыл пристегнуться ремнем!
«Хрумк-хрумк…» – приближались чьи-то шаги по снегу. Как в танке люк, открылась наверху дверца, и к ним заглянуло круглое озабоченное лицо незнакомого человека.
– Кажись, все целы, – после некоторой паузы заметил он.
Он помог им выбраться на снег, и тут неожиданно на них нашло беспричинное веселье, не слушая друг друга, они возбужденно заговорили. Водитель щупал голову и глупо хихикал.
– И нажал-то на тормоз чуть-чуть, сначала вильнула в одну сторону, потом в другую… – говорил он.
– Я думал, мы врежемся в столб, – вторил ему Петя Викторов, приплясывая на месте.
– Я вижу, асфальт куда-то вбок убегает, – рассказывал Андрей. – Потом деревья опрокидываются, дождь брызжет…
– Это я башкой стекло вышиб, – радостно вставил водитель.
– Давайте поставим машину на колеса, – предложил подошедший на место аварии человек в ватнике и валенках. – Не то из картера все масло вытечет.
Проваливаясь по пояс в снег, они довольно легко перевернули «Жигули».
– Гляжу, вас закрутило и несет прямо на меня, – рассказывал шофер молоковоза. – Ну, думаю, сейчас врежутся в меня! И тогда заказывай попу молебен… А тут вас перед самым моим носом еще раз развернуло и через кювет швырнуло в сугроб. В общем, счастливо отделались.
Останавливались еще машины, к ним подходили шоферы, закуривали и рассказывали про другие аварии, произошедшие в гололед на дороге. Кто-то предложил тросом выволочь «Жигули» из сугроба. Молоковоз встал поперек шоссе, медленно потянул машину. К счастью, неподалеку оказалась присыпанная снегом куча песка, и другие шоферы лопатами подсыпали его под скаты ревущего молоковоза. Расчистили путь и для «Жигулей». Когда машина уже стояла на обочине, кто-то вспомнил про ГАИ, но пострадавший водитель сказал, что машина не застрахована, никто не пострадал, так что нечего милицию беспокоить…
И скоро все разрешилось самым наилучшим образом: «Жигули», покашляв и почихав, завелись, поблизости, в райцентре, находилась станция технического обслуживания, и водитель, обдуваемый в лицо ледяным ветром, не спеша своим ходом поехал туда. Андрея и Петю захватил с собой стеклозаводский «КамАЗ», возвращающийся порожняком в Андреевку.
В просторной кабине «КамАЗа» было тепло, из приемника лилась легкая музыка. Молодой, с пшеничным вихром, лихо вымахнувшим из-под сбитой на затылок зимней кроличьей шапки, шофер обстоятельно расспросил про аварию, скорость, обозвал водителя «Жигулей» раззявой, мол, у него тяжелая машина – и то он в гололед не гонит ее свыше шестидесяти километров в час, а легковушка – это пушинка!..
Андрей почувствовал, как заныл бок, потом заломило правое плечо, колено… На лице у него никаких царапин не заметно, а вот у Пети бровь рассечена, будто он получил хороший удар боксерской перчаткой. Глядя с высоты своего сиденья на шоссе, Андрей предался размышлениям – не думал не гадал он в январе оказаться в Андреевке. Не случись бы авария, так и проехали бы мимо. И потом, как они попадут в дом? Может, у Супроновичей хранятся запасные ключи? Только вряд ли Дерюгин оставил… До начала занятий еще неделя. Петин знакомый – молодой художник Сева Пеньков, владелец опрокинувшихся «Жигулей», – толковал, что ему главное сейчас – это стекло лобовое вставить, а вмятины на капоте и крыльях он и в Ленинграде выправит, так что, возможно, к вечеру и прикатит в Андреевку. Значит, нужно думать о ночлеге и для него.
Идея зимой поехать к нему на дачу почти за триста километров принадлежала Пете Викторову, он прожужжал все уши своему знакомому Пенькову, что, дескать, в тех краях можно приобрести у населения в глухих деревушках старинные иконы, самовары и прочие редкие предметы домашнего обихода. Для пущей убедительности показывал медный складень, выменянный на бутылку водки… На позеленевшем складне были изображены какие-то святые. Понимающий в этих вещах толк, Пеньков заявил, что такой складень стоит больше сотни. Они побывали в пяти деревнях, куда было можно проехать, свернув с шоссе, и после длительных переговоров приобрели два медных самовара, невыразительную икону на доске и высокий латунный подсвечник, в который верующие в церквах вставляют тоненькие свечки на помин души. В общем, улов был небогатый, и они решили плюнуть на это дело и заехать в деревушку, где жил Петин дед. Андрея предметы старины не интересовали, он поехал с ними просто за компанию. Его привлекло путешествие на машине.
Пока Петя и Пеньков вели в избах переговоры, Андрей сидел в кабине и читал журнал. У Петиного деда они намеревались отдохнуть, походить на лыжах и порыбачить с зимними удочками на озере. И вот авария… Не остановись на дороге стеклозаводский «КамАЗ», они вряд ли поехали бы в Андреевку, уж скорее постарались бы добраться до Петиного деда, но туда ни одна машина не шла, а торчать неизвестно сколько на станции техобслуживания им не захотелось.
Вихрастый шофер оказался разговорчивым, он дотошно выпытал у Андрея про его родичей, – оказывается, он дальний родственник Абросимовых – внук Леонида Супроновича, да и сам носит эту фамилию, а зовут его – Михаил. Правда, с братьями и сестрами он редко видится: многие не живут в Андреевке, лишь приезжают в отпуск на лето. Вадима Федоровича он хорошо знает, даже показывал ему свои стихи…
Андрей обратил внимание на руки Михаила Супроновича: корявые, все в трещинах, а улыбка на его лице была чем-то неприятной. Отбрасывая с глаз вихор, шофер пристально вглядывался в дорогу, губы его шевелились, будто он и про себя что-то шептал.
– Может, кого еще и застанешь в поселке, – сказал Супронович. – Много понаехало отовсюду, на днях хоронили Дмитрия Андреевича…
Андрей хорошо знал Абросимова, не раз был с ним на рыбалке на озере Белом… Значит, Дмитрий Андреевич умер, когда Андрей был уже в отъезде, иначе бы он знал.
– Помер-то он в Климове, но привезли хоронить в Андреевку, – словоохотливо рассказывал шофер, крутя баранку. – Такое дал распоряжение… Его батька-то, Андрей Иванович, тута похоронен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100