— Я немножко подожду… — сказал я.
— Садись и пиши объяснительную записку… Почему прогулял три дня.
— Два, — поправил я.
— Два тоже не так мало, — сказал Вениамин. — Вполне достаточно, чтобы…
— Вытурить? — спросил я. — Ничего не выйдет, начальник… В отделе кадров учтут, что это была моя первая провинность.
— Если ты рассчитываешь на Ремнева…
— Я только на себя рассчитываю, — сказал я.
Вениамин достал из ящика письменного стола желтую пачку сигарет, протянул мне. Мы закурили. Тихомиров посматривал на меня с чуть приметной усмешкой, и это раздражало.
— Ты на моем месте поступил бы так же, — сказал он. — А чтобы ты не думал, что здесь примешивается личное, я приглашаю в эту субботу ко мне… Будут и твои знакомые.
— Я тронут, — сказал я.
— Думаю, на первый раз достаточно выговора, в приказе по цеху.
— Вполне, — сказал я и пошел к двери.
— Напиши объяснительную записку, — остановил Вениамин. И, встав из-за стола, любезно предложил свое место.
В столовой я столкнулся с мастером из механического цеха. Он взял меня за руку и, отведя в сторону, сказал:
— Кто бы мог подумать? Ведь инструмент лежал у начальника цеха в шкафу…
— Под чертежами…
— А ты откуда знаешь?
— Догадался, — сказал я.
— Зачем он туда складывал? Убей бог, не пойму…
— Нашелся — и хорошо.
— Это он мне назло…
— Вот и хорошо, что вы поняли. Излишняя подозрительность это и есть зло.
— Но ведь он вор!
— Вы забудьте об этом, — посоветовал я. — Он для вас такой же станочник, как и все. Попробуйте к нему относиться как к другим. Попробуйте доверять ему… Да что я вам говорю, вы и так все отлично понимаете…
— Я его не понимаю, — сказал мастер. — Уж если ты вор, то уноси краденое домой, но зачем же прятать у начальника в шкафу?
— Выходит, он не вор.
— Ладно, главное, что нашлось…
— Вот именно, — сказал я.
Мастер посмотрел на меня долгим задумчивым взглядом и вдруг улыбнулся. И это было для меня удивительно. Я был убежден, что этот мрачный человек улыбается лишь по праздникам. Его широкое скуластое лицо с маленькими невыразительными глазами подобрело.
— Может быть, ты и прав, парень, — сказал он.
Из всех времен года быстрее всего для меня пролетает лето. Я начинаю ждать его с февраля, а в сентябре спохватываюсь, что лето уже кончилось.
Осень в нашем городе обычно ясная и тихая. И большой город в эти месяцы тихий и торжественный. Незаметно день за днем становится холоднее, хотя солнце все такое же жаркое и безмятежное. Ночи звездные, лунные. Еще лужи не прихватывает коркой, но по утрам уже пахнет заморозками. Сторожиха, что караулит продовольственный, облачилась в красный тулуп, а на ноги надевает большие серые валенки с галошами.
Если долго смотреть в окно, то видно, как с ветвей сами по себе срываются желто-красные листья. Их много на тротуарах, на шоссе, а особенно в придорожных канавах. Когда мимо нашего дома проходит автобус, за ним лениво летят листья. Они быстро отстают и как попало ложатся на асфальт, дожидаясь следующей машины.
Как-то вечером я услышал птичьи крики. Не поленился, вышел на улицу. Высоко над городом гуси летели на юг. Они почему-то казались черными. Наверное, над нашим домом проходила невидимая птичья трасса. Я часто потом слышал отрывистые крики, курлыканье. Птицы летели иногда даже ночью. Это великое передвижение пернатых вызывало во мне грусть.
На белой стене напротив появилось солнце. Желтое, ослепительное. Оно всегда появлялось здесь во второй половине дня. И, как всегда, сумрачная комната наполнилась розовым светом. Но солнце недолго гостило на стене, через несколько минут оно меркло, бледнело и исчезало совсем, до следующего погожего дня.
Вот и Оля так же — появилась, обожгла счастьем и исчезла. Две недели я ее не увижу. Она уехала на практику в отдаленный район. Вернется десятого октября. В школах начались занятия, и Оля преподает литературу и русский язык. Школа стоит на берегу большого озера, а рядом лес. После уроков она с учениками ходит по грибы. Дни стоят теплые, деревья — красно-желтые. Настоящая золотая осень. Она вспоминает нашу поездку, ночь в Печорах… Вчера я получил от нее письмо.
Я сидел на подоконнике и смотрел на белую стену, где только что отразилось солнце.
В коридоре грохнула дверь. Откуда-то как угорелый примчался Сашка.
— Телеграммы не было? — спросил он.
Быстро сбросил одежду и в одних трусах и майке подбежал к шкафу. Распахнул дверцы и, с треском вытащив ящики, лихорадочно выбросил на койку белую сорочку, бабочку с запонкой, парадный костюм.
— Замшевую жилетку забыл, — подсказал я.
— Жилетку? Не пойдет, — ответил Сашка и стал перед зеркалом одеваться.
С Шурупом творится что-то непонятное: похудел, стал серьезным. Почти не улыбается. И что самое удивительное, у него аппетит пропал! Бывало, за ужином съедал банку шпрот и целый батон, а теперь, случалось, ложился спать вообще не поужинав. И долго не мог заснуть: ворочался и тяжко вздыхал. Эти перемены произошли с ним после поездки в Москву. Главную роль в будущем фильме Сашке не дали: нашелся другой артист — студент ВГИКа. Но я думаю, не из-за этого расстроился Шуруп. Каждый день он пишет письма Семеновой Л. Н., и даже телеграммы посылал, а она не очень-то балует Сашку письмами. Мне он ничего не рассказывает, а я не лезу к нему с расспросами.
— А ты чего сидишь? — спросил он.
— Я на банкет не приглашен, — сказал я.
— Такси ведь ждет! Быстро переодевайся…
— Может быть, ты сначала скажешь… — начал было я, но Сашка с трагическим выражением лица всплеснул руками.
— Сейчас все узнаешь… Надевай новый костюм. И ради бога, быстрее!
Пришлось слезть с подоконника и переодеться.
Мы сели в такси и поехали на вокзал. Это было совсем глупо: вокзал виден из нашего окна. Перейти дорогу, подняться на виадук — и мы на вокзале. А так придется объезжать вкруговую.
— Странная эта штука, жизнь… — сказал Шуруп. — Еще вчера я был…
И замолчал.
— Это точно, — осторожно заметил я, надеясь, что сейчас Шуруп приподнимет завесу таинственности.
— У каждого человека есть свои убеждения… — все в том же возвышенном тоне философствовал Сашка. — Но с годами убеждения меняются. И потом, они бывают ошибочны… Отсюда вывод: не будь твердокаменным. Твердокаменность — дорога к тупости.
— Что верно, то верно, — поддакнул я. Но Сашка не клюнул на мою удочку. Не расчувствовался. Только поглядел, который час.
На перроне обычная суета. Носильщики в белых фартуках катят тележки с чемоданами и узлами. И в этой суетливой и орущей толпе обращает на себя внимание невозмутимая и олимпийски спокойная фигура милиционера. Он не спеша шагает по перрону, и пассажиры обтекают его, как скалу в море. Углубленный в себя, он не смотрит на толпу. Возможно, он и не замечает ее. Он привык к этому шуму, как и голуби привыкли к паровозным гудкам и не пугаются, когда во всю мощь своей чугунной глотки заревет паровоз.
Я смотрю на милиционера и думаю: уж не потому ли он такой равнодушный, что ему обидно? Ведь он никого не встречает, не провожает. И никуда не поедет. Поезда приходят и уходят… А он все так же будет ходить по перрону, пока не кончится смена.
Сашка стоит у седьмого вагона и смотрит в тамбур. Когда мы повернули к вокзалу, я наконец сообразил, что мы едем встречать Семенову Л. Н. Из тамбура один за другим спускаются пассажиры. Что-то дрогнуло в Сашкином лице, и я с любопытством воззрился на тамбур. На ступеньке с округлым рябым чемоданом появилась девушка. Высокая, ростом, наверное, с Сашку. Это первое, что бросилось в глаза.
— Ну, где же ты? — сказала она, протягивая Шурупу чемодан. Потом обернулась: бравый капитан подал ей из тамбура большую картонную коробку, перевязанную шпагатом.
— Спасибо, — сказала она.
Капитан улыбался и с любопытством рассматривал нарядного Шурупа, который, впрочем, не обращал на него внимания. Сашка во все глаза смотрел на свою Семенову Л. Н.
— Это Андрей… — наконец догадался он представить меня.
— Мила, — сказала она и протянула руку.
Сашка взглянул на часы:
— Мы можем опоздать.
Я взял картонку, она была довольно увесистой, Сашка — чемодан, у Милы осталась белая сумочка. Весь этот багаж мы погрузили в такси. Мила уселась рядом с Шурупом, я впереди.
— Мне нравится ваш город, — сказала она, глядя в окно. — Я думала, это настоящая дыра… Какая милая аллейка! Я никогда не видела таких толстых лип.
Сашка улыбался, а я вежливо молчал.
— У вас речка есть? — продолжала она. — И пляж? Как жаль, что уже нельзя купаться. Я так люблю плавать…
— Вы надолго к нам? — спросил я.
Она с улыбкой посмотрела на Сашку. Мой приятель потерся щекой об ее плечо.
— Я думаю, что надолго, — вместо нее ответил он, глядя на дорогу.
Мы проскочили под железнодорожным мостом и выехали на главную улицу. Я думал, повернем к общежитию, но шофер поехал в город.
Такси остановилось у загса. Я понял, что затевается серьезное дело, но пока в моей голове еще не укладывалось, что Сашка вот сейчас, на моих глазах женится.
Шуруп и Мила впереди, а я, ошарашенный, сзади, вошли в светлую комнату. Молодой человек в черном костюме с треугольным кончиком безукоризненного носового платка подошел ко мне и, наклонив голову набок, сказал:
— Мы рады приветствовать вас в этих стенах.
Я что-то промямлил в ответ. Молодой человек улыбнулся и осторожно взял меня под руку.
— В этот ответственный для вас день…
— Почему для меня? — попятился я. — Для него… — кивнул я на Сашку.
Молодой человек шарахнулся к Шурупу, пробормотав: «Вот черт, обознался!»
— Бывает, приятель, — сказал я. С какой стати он принял меня за жениха?
Пока Мила прихорашивалась, я потянул Шурупа за рукав в угол.
— Ты что, спятил? — спросил я шепотом.
— Когда-нибудь надо, — сказал он.
— Я тебе задам наивный вопрос: ты ее любишь?
— А как же? — удивился Сашка. — Неужели не заметно?
— А она тебя?
— Раз приехала — любит… Еще вопросы будут?
— Вопросов нет, — сказал я. — Есть совет.
В этот момент раздался бархатный голос заведующей:
— Молодые, подойдите, пожалуйста, ко мне.
В руке у женщины авторучка, перед ней — заполненные на гербовой бумаге бланки. Молодой человек в строгом костюме держал в руках букет оранжевых цветов. Он радостно улыбался и старался не смотреть в мою сторону.
— Какой совет? — шепотом спросил Шуруп.
— Вот сейчас, не сходя с этого места, заори петухом…
— Что?
— Тебя примут за сумасшедшего и не зарегистрируют брак.
— Ну, знаешь… — сказал Сашка и поспешно зашагал к письменному столу, где его ждали будущая жена, толстая улыбающаяся женщина и молодой человек с оранжевыми цветами.
Я принимать участие в этой церемонии не пожелал. Впрочем, меня и не пригласили. Это был современный загс. Товарищи из горсовета учли критические замечания прессы и создали для желающих вступить в брак приличные условия.
Все это хорошо, но скоропалительная женитьба Сашки не внушала мне доверия. Ничего не скажешь, Мила смазливая и держится хорошо. Но ведь им обоим и сорока лет не будет. Нет, эта женитьба мне совсем не нравилась.
Когда мы вышли из загса, сияющая Мила, прижимая к груди цветы, сказала:
— Андрей, вы нас не поздравили?
— Поздравляю, — сказал я.
Через десять дней Мила должна возвратиться в Москву. Она учится в финансово-экономическом институте. Пятнадцатого октября у нее начало занятий. Молодым предстоит жить в разлуке три года. Ничего себе, веселенькая будет жизнь у Шурупа! А он, дурень, идет и радуется…
Они шли впереди, я на шаг сзади. Мне хотелось поскорее смыться.
— Когда же ты меня познакомишь со своим дедом? — спросила Мила.
— Дед будет в восторге, — сказал Сашка.
Я знал его деда и не разделял Сашкиного оптимизма.
— А вдруг я ему не понравлюсь? — кокетливо спросила Мила.
— Сегодняшний день будет самым радостным для деда, — сказал Сашка. — Автобус отправляется через два часа…
Значит, Сашка решил первую свадебную ночь провести в доме деда.
Я подумал, что сейчас самый подходящий момент оставить их вдвоем. Шуруп предложил пойти в ресторан, пообедать. Мила особенно не уговаривала. Мы решили отметить это торжество послезавтра, когда они вернутся в город, а сегодня, сказал я, у меня важные дела.
Когда молодожены, взявшись за руки, затерялись в толпе прохожих, я стал думать, как убить сегодняшний вечер.
Я проснулся от стука. Кто-то негромко, но настойчиво барабанил в окно. Луна заглядывала в комнату. Квадратный стол голубовато мерцал, блестела новенькая пепельница. Я взял с тумбочки часы и взглянул на циферблат: что-то около трех ночи. Кого это принесло в такое время?
Я подошел к окну и отодвинул занавеску. К своему удивлению, за стеклом я увидел бледное лицо Шурупа. Под деревом маячила еще одна фигура. Я бросился открывать и только в коридоре вспомнил, что на мне одни трусы. Отворил дверь и, увидев за Сашкиной спиной расстроенное лицо Милы, припустил по длинному коридору.
Когда они вошли, я был наспех одет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52