Тем временем мальчишка приземлился среди скал и ринулся к амфорам. Я оттолкнулся от утеса и одним прыжком преодолел последние пятнадцать футов. Уимфорт уже тащил амфору из лужи, когда я увидел, как приливная волна вдруг вытянулась, точно кошачья лапа, и игриво обвилась вокруг его лодыжек. Он выволок сосуд на ровное место – кувшин был в половину его роста высотой, – схватил зазубренный камень и принялся сбивать им пробку.
Но я уже навалился на него сзади и схватил за плечи. Он руками и ногами вцепился в свое сокровище. Я, испытывая настоящий ужас перед морем, не стал отрывать мальчишку от амфоры, а поволок к утесам обоих. В нескольких местах неподалеку от берега вода уже пошла острыми складками, которые двигались не в ритме волн, а рывками, точно под ними копошились какие-то существа, беспорядочно, но неуклонно приближавшиеся к пляжу. Я бросил взгляд наверх. Барнар уже затянул на конце веревки свободную петлю и, стоя в самой горловине расщелины, раскручивал ее, готовясь к броску. Я кивнул ему и склонился над Уимфортом. Теперь мне предстояло заняться мальчишкой всерьез. Необходимо было ослабить его хватку и вырвать у него проклятую амфору, для чего надо было изо всей силы ударить его по плечу, чтобы его рука на мгновение онемела. Я уже предвкушал, как тресну его от души наотмашь, как вдруг он, должно быть угадав мое намерение, с неожиданной силой вывернулся из моих рук и повалился на бок, увлекая за собой амфору, из которой от толчка вылетела пробка.
Из нее вытек ручеек черной, остро пахнущей жидкости – но не только. Воздух вокруг немедленно пропитался парами, от которых сердце мое перевернулось, разум помутился и я внезапно ощутил себя кем-то совершенно другим. Даже небо над моей головой, хотя на вид осталось прежним, внутренне изменилось, превратившись во что-то беспредельно знакомое и привычное. Черно-белая галька стала единственным полом, по которому когда-либо ступали мои ноги. Да и ног у меня больше не было, их место заняли когти громадного хищного ящера. С языка моего готовы были сорваться неслыханные в подлунном мире проклятия. Распахнув крючковатый клюв, я обрушил их на своего заклятого врага.
Моим противником было крабоподобное существо, ростом достигавшее мне до пояса. Две капли жидкого пламени на тонких стебельках были его глазами, два опаляющих языка огня – клешнями. Мы сошлись в смертельной схватке, как и всегда, когда нашим дорогам случалось пересечься; так было заведено от сотворения мира и продолжалось вечность за вечностью. Он рвал мои ноги и грудь клешнями, я, вцепившись передними лапами в стебельки его глаз, поднял его в воздух и тряс изо всех сил.
Каждый раз, вспоминая ту битву, я словно вступаю в темный проход, обоими концами уходящий в бесконечность, коридор неистребимой памяти и угрюмой ненависти. В те мгновения все, что составляло прошлое того существа, было моим: его тело и его ощущения, его поступки и стремления – все это принадлежало мне, и я бился за них не на жизнь, а на смерть. Что-то скользнуло по моему торсу, я почувствовал рывок, потом мою шею и одну из передних лап что-то сдавило. Одновременно с этим произошло и кое-что еще. Набежавшая на берег волна изогнулась и оторвалась от камней, точно край ковра, приподнятый рукой ребенка. Какие-то веселые остроглазые создания с горящими как угли зрачками выкатились из-под пенистого одеяла волны на толстых циновках из перепутанных колец слизи и подмигнули нам. Я знал, кто они и чего им нужно, но был бессилен разорвать объятия, в которых сжимал заклятого врага.
И тут что-то оторвало меня от земли. Рывками я начал подниматься вверх, скользя вдоль утеса, и мой враг, которого я, не мог отпустить, поднимался вместе со мной. Остроглазые столпились на пляже. Мои пятки скользнули как раз над их умоляюще воздетыми щупальцами-веревками.
Где-то в процессе подъема я наконец стряхнул с себя ту тварь, которая завладела моим «я», но остервенение драки нас не покинуло. Поэтому, когда Барнар втянул нас на вершину скалы, ему пришлось спешно принимать меры, чтобы спасти мальчишке жизнь. Уимфорт, боровшийся отчаянно, как кошка, которую хотят утопить, самозабвенно лягал мои голени и скреб ногтями мое лицо, в то время как я целенаправленно его душил, пытаясь одновременно коленями прижать его руки к земле. Его лицо большущим фиолетовым баклажаном вздулось над моими кулаками, но он, кажется, даже не замечал, что его душат, ему нужна была моя жизнь, и все тут. Я в припадке безумия начал пытаться сложить его в несколько раз, чтобы затем одним ударом расплющить в лепешку. Синяков на моих ногах было больше, чем камней на целой миле городской мостовой, а руки маленький гаденыш уделал мне так, словно я мылся розовым кустом вместо мочалки. Уж и не знаю, как моему другу удалось нас растащить, но, к счастью, припадок бешенства у нас обоих прошел, едва лишь мы нас разняли.
Мальчишка, пошатываясь, сел и осторожно попытался протолкнуть воздух в свое изрядно помятое горло. При этом он сипел, как старые кузнечные мехи, у которых сопло наполовину затянуло ржавчиной. Я, хромая, расхаживал взад и вперед, пока кровь не отлила от моих многочисленных синяков и не вернулась обратно в вены. Неловко переступая с ноги на ногу, я только диву давался, как можно было позволить довести собственные голени до такого катастрофического состояния.
Барнар, убедившись, что мы пришли наконец в себя, присел отдохнуть после трудов праведных. Усевшись, он вдруг засмеялся. Стоило ему только начать, и остановить его не было никакой возможности. Он хохотал основательно, методично, через равные промежутки времени оглашая окрестности могучими голосовыми раскатами. Вскоре он до того обессилел, что откинулся на спину и продолжал лежа. Поначалу я не разделял его веселья.
– Ты только погляди на него, – огрызнулся я, – развалился тут, как свинья в навозе, и ржет себе.
Барнар, задыхаясь, произнес:
– Ты бы только… (Еще одна судорожная попытка вдохнуть.) Ты бы только посмотрел на себя!.. (Бульканье, раскат лошадиного гогота.) Вы были похожи на двух марионеток… кукловода которых хватил удар!.. Я вас чуть… не уронил!
Последняя мысль показалась ему до того забавной, что он закатился снова. Я присоединился к нему, отчасти чтобы позлить мальчишку, который, придя в себя, немедленно придал своему лицу выражение горечи и обиды.
– Вы, грязные, самодовольные ублюдки! – крикнул он нам.
Вообще-то это задумывалось как преамбула, но он вдруг умолк на полуслове, напоровшись на мысль о том, что мы только что избавили его от смертельных последствий очень глупой ошибки. Это, однако, не смягчило его отношения к нам. Как всякий испорченный ребенок, он еще больше возненавидел нас за то, что мы заставили его почувствовать свою вину. Случившееся ровным счетом ничему его не научило, во-первых, потому, что он с самого начала больше делал вид, будто не верит нашим словам насчет амфоры, а во-вторых, наш контроль над ним – что и было страшнее всего – оставался неизменным. Смерив нас долгим взглядом, он горько заметил:
– Вы по-прежнему не хотите признавать значение Эликсира! А между тем он стоит любого риска. Неужели вы не понимаете, что, принеси мы наверх хоть каплю, вы до конца дней своих будете жить в такой роскоши, которая вам в самых бредовых снах не привидится?
Мы с Барнаром обменялись многозначительными взглядами, а потом вместе уставились на мальчишку. Смеяться сразу расхотелось. Как все-таки печально, что юность не учится ничему даже на собственном опыте.
– Уимфорт, – промолвил наконец я, – сейчас я говорю со всей серьезностью, без тени обиды или недоброжелательства. Да предохранят тебя обитатели Черной Трещины, вплоть до самомалейших, от исполнения твоего желания. Клянусь тебе чем хочешь, мы всегда будем прилагать все усилия к тому, чтобы воспрепятствовать любым шагам, которые ты предпримешь в этом направлении. А теперь нам пора идти. Мы истосковались по солнцу, Барнар и я, по ветру и звездам. Наши души жаждут возобновления прерванного течения той жизни, которую подобает вести людям. И, не будь ты таким идиотом, твоя душа требовала бы того же.
XVII
Главная суть кошмара заключена не столько в самом переживании ужасов, сколько в ожидании их неотвратимого приближения. Вот и мы, повернув от берега моря в глубь континента, знали, что наше испытание вступает в самую страшную фазу.
Мы довольно хорошо представляли, что ждет нас впереди, и, разумеется, заранее разработали стратегию: изгнав из своих сердец все, кроме кровожадного намерения отвечать на каждый удар сторицей и получить оплеух меньше, чем нам досталось на пути к морю, вступили мы на этот путь. Как оказалось, одновременно мы вверглись в целую череду катастроф: каждая заранее продуманная встреча с врагом оборачивалась неожиданностью, в результате которой мы терпели ущерб куда больший, чем при первом нашем столкновении с тем же явлением. По какой же причине? Причина коротко звалась «Уимфорт», потенциальный правитель города Кайн Газер.
Описывать череду всех его безумных выходок у меня просто отказывается рука. Бедствия обрушивались на нас с такой беспощадной регулярностью, что часы, проведенные нами в лихорадочной борьбе, слились в моей памяти в бесконечную цепь Проклятия, которая словно приковала нас к Колесу Плача, вечно перемалывающему одни и те же вариации горя и страданий.
Мальчишка принялся за дело, не теряя времени. Единственными хищными обитателями соляных дюн были похожие на муравьиных львов существа с мощными челюстями. Но они хоронились в таких крупных воронках, что не заметить их было попросту невозможно, а следовательно, и нежелательной встречи можно было с легкостью избежать. Вскоре мы подошли к месту первого серьезного испытания. О приближении к нему рассказал нам черный жирный дым, стлавшийся над вершинами дюн, оставляя на них пятна копоти на много миль до границы порождавшего его пламени. Впрочем, рев огромного пожара мы услышали еще раньше. Пересеченная местность, через которую лежал наш путь, состояла преимущественно из плоти, демонической и человеческой. И ту и другую равно терзал огонь. Обезумевший, поминутно меняющий направление ветер раздувал языки пламени до небес, а потом срезал их под корень и разрывал в клочья вместе с питающим их мясом, так что все эти обрывки и ошметки постоянно носились в воздухе, как раскаленный снег. Живое топливо то и дело распадалось на части, и тогда ветер подхватывал фрагменты и нес их до тех пор, пока они не врезались во что-нибудь на своем пути и не прикипали к препятствию намертво. Гудение пламени пронизывали стоны и вопли миллионов голосов, которые во всей своей изначальной целостности горестным хоралом вздымались над искореженными, наполовину расплавленными телами.
Для преодоления этого отрезка пути нами была избранна следующая тактика: мы с Барнаром должны были бежать впереди, плечом к плечу, разбивая огненный ветер сомкнутыми щитами, а в нашем кильватере, с подветренной стороны, должен был следовать Уимфорт. Ветер крутился волчком, отчего мы то и дело сбивались с шага и спотыкались. Необходимо было все время бежать против ветра, прикрываясь щитами от клочьев горящей плоти. Последняя, когда попадала в нас, вцеплялась, в прямом смысле слова, пальцами, клешнями, а иногда и целыми конечностями в наши щиты, норовя выхватить их у нас из рук, и в тех местах, где она соприкасалась с нашими телами, кожа слезала лохмотьями.
Мы прошли уже значительную часть пути, успешно прикрывая своего подопечного от большей части урагана тлеющего мяса, когда обратной тягой ему в тыл занесло несколько искорок – сущие пустяки, такие поминутно жалили нас с головы до ног. Однако у Уимфорта они вызвали столь жгучее ощущение дискомфорта, что он вырвался из-под нашей защиты и в панике кинулся бежать в обратном направлении. В это время прямо ему навстречу устремился крупный кусок плоти – целый торс, который летел раскинув руки в стороны, точно желая заключить нашего храбреца в пламенные объятия. Мальчишка остановился как вкопанный, и тут Бар-нар повернулся и протянул свободную руку, чтобы одним рывком втащить его назад в укрытие. Но, прежде чем это произошло, Уимфорт резко пригнулся, уклоняясь от летящего трупа, и тот, проплыв над его головой, врезался моему другу прямехонько в грудь. Юнец, помня только свою собственную боль, которая стала куда сильнее, потому что теперь мы уже не могли его прикрывать, вцепился в мой щит и начал тянуть его на себя, пока я пытался отлепить пылающего кочевника от Барнаровой кольчуги, которая уже стала ярко-малиновой от жара. Наша кожа вместе с мясом отваливалась от костей в этой жуткой потасовке, в то время как потерявший голову мальчишка своими приставаниями мешал мне воспользоваться мечом вместо лома, чтобы оторвать от Барнара пламенеющий торс, не проткнув при этом его собственный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Но я уже навалился на него сзади и схватил за плечи. Он руками и ногами вцепился в свое сокровище. Я, испытывая настоящий ужас перед морем, не стал отрывать мальчишку от амфоры, а поволок к утесам обоих. В нескольких местах неподалеку от берега вода уже пошла острыми складками, которые двигались не в ритме волн, а рывками, точно под ними копошились какие-то существа, беспорядочно, но неуклонно приближавшиеся к пляжу. Я бросил взгляд наверх. Барнар уже затянул на конце веревки свободную петлю и, стоя в самой горловине расщелины, раскручивал ее, готовясь к броску. Я кивнул ему и склонился над Уимфортом. Теперь мне предстояло заняться мальчишкой всерьез. Необходимо было ослабить его хватку и вырвать у него проклятую амфору, для чего надо было изо всей силы ударить его по плечу, чтобы его рука на мгновение онемела. Я уже предвкушал, как тресну его от души наотмашь, как вдруг он, должно быть угадав мое намерение, с неожиданной силой вывернулся из моих рук и повалился на бок, увлекая за собой амфору, из которой от толчка вылетела пробка.
Из нее вытек ручеек черной, остро пахнущей жидкости – но не только. Воздух вокруг немедленно пропитался парами, от которых сердце мое перевернулось, разум помутился и я внезапно ощутил себя кем-то совершенно другим. Даже небо над моей головой, хотя на вид осталось прежним, внутренне изменилось, превратившись во что-то беспредельно знакомое и привычное. Черно-белая галька стала единственным полом, по которому когда-либо ступали мои ноги. Да и ног у меня больше не было, их место заняли когти громадного хищного ящера. С языка моего готовы были сорваться неслыханные в подлунном мире проклятия. Распахнув крючковатый клюв, я обрушил их на своего заклятого врага.
Моим противником было крабоподобное существо, ростом достигавшее мне до пояса. Две капли жидкого пламени на тонких стебельках были его глазами, два опаляющих языка огня – клешнями. Мы сошлись в смертельной схватке, как и всегда, когда нашим дорогам случалось пересечься; так было заведено от сотворения мира и продолжалось вечность за вечностью. Он рвал мои ноги и грудь клешнями, я, вцепившись передними лапами в стебельки его глаз, поднял его в воздух и тряс изо всех сил.
Каждый раз, вспоминая ту битву, я словно вступаю в темный проход, обоими концами уходящий в бесконечность, коридор неистребимой памяти и угрюмой ненависти. В те мгновения все, что составляло прошлое того существа, было моим: его тело и его ощущения, его поступки и стремления – все это принадлежало мне, и я бился за них не на жизнь, а на смерть. Что-то скользнуло по моему торсу, я почувствовал рывок, потом мою шею и одну из передних лап что-то сдавило. Одновременно с этим произошло и кое-что еще. Набежавшая на берег волна изогнулась и оторвалась от камней, точно край ковра, приподнятый рукой ребенка. Какие-то веселые остроглазые создания с горящими как угли зрачками выкатились из-под пенистого одеяла волны на толстых циновках из перепутанных колец слизи и подмигнули нам. Я знал, кто они и чего им нужно, но был бессилен разорвать объятия, в которых сжимал заклятого врага.
И тут что-то оторвало меня от земли. Рывками я начал подниматься вверх, скользя вдоль утеса, и мой враг, которого я, не мог отпустить, поднимался вместе со мной. Остроглазые столпились на пляже. Мои пятки скользнули как раз над их умоляюще воздетыми щупальцами-веревками.
Где-то в процессе подъема я наконец стряхнул с себя ту тварь, которая завладела моим «я», но остервенение драки нас не покинуло. Поэтому, когда Барнар втянул нас на вершину скалы, ему пришлось спешно принимать меры, чтобы спасти мальчишке жизнь. Уимфорт, боровшийся отчаянно, как кошка, которую хотят утопить, самозабвенно лягал мои голени и скреб ногтями мое лицо, в то время как я целенаправленно его душил, пытаясь одновременно коленями прижать его руки к земле. Его лицо большущим фиолетовым баклажаном вздулось над моими кулаками, но он, кажется, даже не замечал, что его душат, ему нужна была моя жизнь, и все тут. Я в припадке безумия начал пытаться сложить его в несколько раз, чтобы затем одним ударом расплющить в лепешку. Синяков на моих ногах было больше, чем камней на целой миле городской мостовой, а руки маленький гаденыш уделал мне так, словно я мылся розовым кустом вместо мочалки. Уж и не знаю, как моему другу удалось нас растащить, но, к счастью, припадок бешенства у нас обоих прошел, едва лишь мы нас разняли.
Мальчишка, пошатываясь, сел и осторожно попытался протолкнуть воздух в свое изрядно помятое горло. При этом он сипел, как старые кузнечные мехи, у которых сопло наполовину затянуло ржавчиной. Я, хромая, расхаживал взад и вперед, пока кровь не отлила от моих многочисленных синяков и не вернулась обратно в вены. Неловко переступая с ноги на ногу, я только диву давался, как можно было позволить довести собственные голени до такого катастрофического состояния.
Барнар, убедившись, что мы пришли наконец в себя, присел отдохнуть после трудов праведных. Усевшись, он вдруг засмеялся. Стоило ему только начать, и остановить его не было никакой возможности. Он хохотал основательно, методично, через равные промежутки времени оглашая окрестности могучими голосовыми раскатами. Вскоре он до того обессилел, что откинулся на спину и продолжал лежа. Поначалу я не разделял его веселья.
– Ты только погляди на него, – огрызнулся я, – развалился тут, как свинья в навозе, и ржет себе.
Барнар, задыхаясь, произнес:
– Ты бы только… (Еще одна судорожная попытка вдохнуть.) Ты бы только посмотрел на себя!.. (Бульканье, раскат лошадиного гогота.) Вы были похожи на двух марионеток… кукловода которых хватил удар!.. Я вас чуть… не уронил!
Последняя мысль показалась ему до того забавной, что он закатился снова. Я присоединился к нему, отчасти чтобы позлить мальчишку, который, придя в себя, немедленно придал своему лицу выражение горечи и обиды.
– Вы, грязные, самодовольные ублюдки! – крикнул он нам.
Вообще-то это задумывалось как преамбула, но он вдруг умолк на полуслове, напоровшись на мысль о том, что мы только что избавили его от смертельных последствий очень глупой ошибки. Это, однако, не смягчило его отношения к нам. Как всякий испорченный ребенок, он еще больше возненавидел нас за то, что мы заставили его почувствовать свою вину. Случившееся ровным счетом ничему его не научило, во-первых, потому, что он с самого начала больше делал вид, будто не верит нашим словам насчет амфоры, а во-вторых, наш контроль над ним – что и было страшнее всего – оставался неизменным. Смерив нас долгим взглядом, он горько заметил:
– Вы по-прежнему не хотите признавать значение Эликсира! А между тем он стоит любого риска. Неужели вы не понимаете, что, принеси мы наверх хоть каплю, вы до конца дней своих будете жить в такой роскоши, которая вам в самых бредовых снах не привидится?
Мы с Барнаром обменялись многозначительными взглядами, а потом вместе уставились на мальчишку. Смеяться сразу расхотелось. Как все-таки печально, что юность не учится ничему даже на собственном опыте.
– Уимфорт, – промолвил наконец я, – сейчас я говорю со всей серьезностью, без тени обиды или недоброжелательства. Да предохранят тебя обитатели Черной Трещины, вплоть до самомалейших, от исполнения твоего желания. Клянусь тебе чем хочешь, мы всегда будем прилагать все усилия к тому, чтобы воспрепятствовать любым шагам, которые ты предпримешь в этом направлении. А теперь нам пора идти. Мы истосковались по солнцу, Барнар и я, по ветру и звездам. Наши души жаждут возобновления прерванного течения той жизни, которую подобает вести людям. И, не будь ты таким идиотом, твоя душа требовала бы того же.
XVII
Главная суть кошмара заключена не столько в самом переживании ужасов, сколько в ожидании их неотвратимого приближения. Вот и мы, повернув от берега моря в глубь континента, знали, что наше испытание вступает в самую страшную фазу.
Мы довольно хорошо представляли, что ждет нас впереди, и, разумеется, заранее разработали стратегию: изгнав из своих сердец все, кроме кровожадного намерения отвечать на каждый удар сторицей и получить оплеух меньше, чем нам досталось на пути к морю, вступили мы на этот путь. Как оказалось, одновременно мы вверглись в целую череду катастроф: каждая заранее продуманная встреча с врагом оборачивалась неожиданностью, в результате которой мы терпели ущерб куда больший, чем при первом нашем столкновении с тем же явлением. По какой же причине? Причина коротко звалась «Уимфорт», потенциальный правитель города Кайн Газер.
Описывать череду всех его безумных выходок у меня просто отказывается рука. Бедствия обрушивались на нас с такой беспощадной регулярностью, что часы, проведенные нами в лихорадочной борьбе, слились в моей памяти в бесконечную цепь Проклятия, которая словно приковала нас к Колесу Плача, вечно перемалывающему одни и те же вариации горя и страданий.
Мальчишка принялся за дело, не теряя времени. Единственными хищными обитателями соляных дюн были похожие на муравьиных львов существа с мощными челюстями. Но они хоронились в таких крупных воронках, что не заметить их было попросту невозможно, а следовательно, и нежелательной встречи можно было с легкостью избежать. Вскоре мы подошли к месту первого серьезного испытания. О приближении к нему рассказал нам черный жирный дым, стлавшийся над вершинами дюн, оставляя на них пятна копоти на много миль до границы порождавшего его пламени. Впрочем, рев огромного пожара мы услышали еще раньше. Пересеченная местность, через которую лежал наш путь, состояла преимущественно из плоти, демонической и человеческой. И ту и другую равно терзал огонь. Обезумевший, поминутно меняющий направление ветер раздувал языки пламени до небес, а потом срезал их под корень и разрывал в клочья вместе с питающим их мясом, так что все эти обрывки и ошметки постоянно носились в воздухе, как раскаленный снег. Живое топливо то и дело распадалось на части, и тогда ветер подхватывал фрагменты и нес их до тех пор, пока они не врезались во что-нибудь на своем пути и не прикипали к препятствию намертво. Гудение пламени пронизывали стоны и вопли миллионов голосов, которые во всей своей изначальной целостности горестным хоралом вздымались над искореженными, наполовину расплавленными телами.
Для преодоления этого отрезка пути нами была избранна следующая тактика: мы с Барнаром должны были бежать впереди, плечом к плечу, разбивая огненный ветер сомкнутыми щитами, а в нашем кильватере, с подветренной стороны, должен был следовать Уимфорт. Ветер крутился волчком, отчего мы то и дело сбивались с шага и спотыкались. Необходимо было все время бежать против ветра, прикрываясь щитами от клочьев горящей плоти. Последняя, когда попадала в нас, вцеплялась, в прямом смысле слова, пальцами, клешнями, а иногда и целыми конечностями в наши щиты, норовя выхватить их у нас из рук, и в тех местах, где она соприкасалась с нашими телами, кожа слезала лохмотьями.
Мы прошли уже значительную часть пути, успешно прикрывая своего подопечного от большей части урагана тлеющего мяса, когда обратной тягой ему в тыл занесло несколько искорок – сущие пустяки, такие поминутно жалили нас с головы до ног. Однако у Уимфорта они вызвали столь жгучее ощущение дискомфорта, что он вырвался из-под нашей защиты и в панике кинулся бежать в обратном направлении. В это время прямо ему навстречу устремился крупный кусок плоти – целый торс, который летел раскинув руки в стороны, точно желая заключить нашего храбреца в пламенные объятия. Мальчишка остановился как вкопанный, и тут Бар-нар повернулся и протянул свободную руку, чтобы одним рывком втащить его назад в укрытие. Но, прежде чем это произошло, Уимфорт резко пригнулся, уклоняясь от летящего трупа, и тот, проплыв над его головой, врезался моему другу прямехонько в грудь. Юнец, помня только свою собственную боль, которая стала куда сильнее, потому что теперь мы уже не могли его прикрывать, вцепился в мой щит и начал тянуть его на себя, пока я пытался отлепить пылающего кочевника от Барнаровой кольчуги, которая уже стала ярко-малиновой от жара. Наша кожа вместе с мясом отваливалась от костей в этой жуткой потасовке, в то время как потерявший голову мальчишка своими приставаниями мешал мне воспользоваться мечом вместо лома, чтобы оторвать от Барнара пламенеющий торс, не проткнув при этом его собственный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26