– Может быть… хотя, если она не пускалась с вами в откровенности, это еще не значит, что у нее дурное на уме. Кстати, раз уж мы о ней заговорили, – в карту-то вы сегодня заглядывали?
И хорошо, что она напомнила, ведь карта опять изменилась.
– Ну вот, теперь нам снова велят держаться вершин и, не спускаясь к реке Сумрачной, идти в следующую долину, к северу отсюда, – как бишь она называется?
Мав эта перемена, похоже, обрадовала.
– Ага, на это я и надеялась. Думаю, где бы ни была сейчас ваша клиентка, она видит, что происходит вокруг вас, – не глазами, конечно, а своими колдовскими способами, – и на ходу меняет планы. Только сегодня утром вот эти превосходные дворняги мне сказали, что в долине Петляющего Ручья, где вы должны были переправиться на тот берег, паучьего отродья столько, что и близко подходить не надо, за версту ими разит. Уж не знаю, чего она от вас хочет, но вы явно нужны ей живыми. Вот так. Ну, так что, берете меня с собой?
Мне ее присутствие было только в радость, да и остальным тоже. Она приспособилась к нашему шагу, едва мы тронулись с места, а шавки нырнули обратно в траву и помчались вперед вынюхивать опасность.
– Вот в такой же чудный солнечный день, как сегодня, – заговорила наша новая спутница, – я впервые в жизни увидела а-рачонка. Я и сама тогда была совсем мелкая, не больше пяти годов от роду, когда отец взял нас, ребятишек, на пастбище. Лето выдалось засушливое, пастухам приходилось гонять стада в низины, поближе к лесам, где трава была позеленее. И вот отец посадил нас с братом Данабом – тот был постарше и присматривал за мной – на опушке, оставил нам лепешку да мех с молоком, а сам пошел искать отбившуюся от стада скотину.
До сих пор стоит перед глазами эта сочно-зеленая стена деревьев, стволы опутал вьюнок, цветов не счесть, а надо всем этим пчелы, медовые осы, шмели-жужжуны, стрекозы и еще какие-то мотыльки с крылышками, которые так и горят на свету, что твои цветные стекла. У меня от одних только цветов глаза разбежались, такие они были большие и яркие, не то, что у нас на холмах; тут тебе и лиловые колокольчики, и красно-золотые огненные колеса, и белые, как снег, лилии с целыми гроздьями малиновых тычинок. А воздух прямо огнем горел от разноцветных букашек – ну в точности крохотные ангелы вышли порезвиться, да так проворно перепархивали с цветка на цветок, что мне показалось, будто какой-то полог колышется над лесом.
И тут я увидала нескольких крупных черных шмелей – прежде-то я их и не замечала, так мельтешили перед глазами всякие крылатые козявки. А эти забились в листву, сразу и не разглядишь. И не порхали туда сюда, как другие, а словно висели в воздухе, так что мне сперва показалось, будто у них и крыльев нет вовсе. Тогда я стала приглядываться: шевелятся они или нет? Или это ветерок перебирает листики вокруг? До чего же любопытно, и как странно, что эти большие черные шмели неподвижно парят в воздухе, да еще и без крыльев!
Я уже совсем было собралась подойти поближе, как вдруг среди прошлогодней листвы, прямо под тем местом, где висели загадочные шмели, что-то едва слышно зашуршало. Целую минуту я вглядывалась в плотный полог ветвей, прежде чем нашла просвет и поняла, откуда идет шорох. Это была старая шавка: она лежала на боку и смотрела прямо на меня из своего укрытия. Сначала я подумала, что она, наверное, дремала, потом пошевелилась во сне, приоткрыла глаза, увидела, что я смотрю на нее, и проснулась окончательно. Но нет. Слишком уж она пристально на меня уставилась, того и гляди… ну точно, глаза вот-вот на лоб вылезут! А все потому, что… нет, так не бывает, и все же… ну да, она старится прямо у меня на глазах. Кожа натягивается все туже и туже, щеки опадают, сквозь них проступают бугорки зубов, губы превращаются в две полоски пересушенной на солнце кожи… И глаза, они тоже меняются, мутнеют, вот уже стали тусклыми, как воск, провалились, и только сморщенные бугорки, как засохшие плевки, торчат наружу…
Я все не могла взять в толк, как это шавка состарилась так быстро, и вдруг увидела: два длинных, черных, гладких не то клыка, не то жала впились в жилистую, как у мумии, шею шавки. Об этих штуках я и раньше слышала от Данаба, который пугал меня всякими страшными сказками.
Медленно я перевела глаза на гроздь неподвижных черных шмелей и поняла, что никакие это не шмели, а паучьи глаза. Все это время я разглядывала кормящегося бога-паука, а он разглядывал меня…
– В долине Петляющего Ручья красиво, правда?
Вопрос Мав прозвучал насмешливо и горько, но долина, что раскинулась по правую руку от нас, и впрямь была прекрасна. Солнце уже встало, и западный склон, как раз у нас под ногами, купался в его лучах, так что фермерские домики и другие постройки далеко внизу были видны как на ладони, а капли непросохшей росы на траве и кустах стреляли длинными золотыми искрами. Особую живописность пейзажу придавала гряда холмов: она не сбегала в долину пологими склонами, как это бывало прежде, а круто обрывалась у самых наших ног, будто ее ножом срезали. У подножия, саженях в двухстах от вершины, зияло ущелье, прорубленное, вероятно, в тот же миг возмущения земной коры, когда был воздвигнут и этот природный крепостной вал. Склоны ущелья покрывала обильная зелень, а значит, на дне бил родник или же по стенкам стекали ручьи, неся избыток воды со всей долины. Заросший непролазной чащобой овраг тянулся вдоль холмов, пока не сливался в некотором отдалении с лесом, через который прокладывал себе путь Петляющий Ручей.
Пока я привыкала к этому нехарактерному для Хагии пейзажу и пыталась разглядеть строения – большие и помельче – на противоположном берегу реки, Ниффт, о котором я совсем позабыла, тоже увидел что-то любопытное вдали, покинул свой пост во главе отряда, сошел с дороги и вскарабкался на гряду камней слева, – без сомнения, чтобы лучше рассмотреть то, что его так захватило. Там он не замедлил шаг (а что бы ему стоило!), но продолжал трусить вперед, пытаясь поймать двух зайцев разом: и служебный долг выполнить, и любопытство удовлетворить.
– Эй, Мав! – крикнул он сверху.– Что это такое, вон там, сразу за лесом? Восьмиугольный купол из серебристого камня… Уж не монастия ли?
Как это обычно случается, когда кого-то во всеуслышание призывают напрячь зрение, мы тут же все до единого машинально повернули головы туда, куда указывал палец копейщика. Должно быть, в то самое мгновение Ниффт и наступил на неустойчивый камень, который выскользнул из-под его ноги и, никем не замеченный, покатился с пригорка. Он упал на дорогу сразу за спинами Бантрила и Шинна, прямо под левое колесо нашей повозки, которую сильно тряхнуло и бросило назад и вправо. От резкого удара снизу и крена в сторону массивный полированный гроб встал на дыбы, веревки, удерживавшие его в горизонтальном положении, лопнули, и он сверкающей черной стрелой устремился в пропасть.
Время остановилось, и, точно во сне, я увидела себя на корабельном дворе Кламмока. Закутанная в черную вуаль клиентка стояла передо мной, а я ледяным тоном заверяла ее, что мой отряд не имеет обыкновения ронять посылки, вверенные его попечению. Одновременно в моей памяти с быстротой молнии вспыхивали и гасли воспоминания – воспоминания о тридцати годах безупречной службы. Я видела себя с посылками, десятками, сотнями посылок, которые я не только никогда не роняла, но зачастую и спасала от множества превратностей погоды, пути и человеческого нрава. За каких-то три удара сердца вся не запятнанная доныне карьера нунции пронеслась перед моим внутренним взором, а в это время черный как смоль гроб лениво, почти сладострастно дважды, трижды перекувырнулся в золотом утреннем воздухе и скрылся, шурша листвой, в поросшем зеленью овраге в двухстах саженях у нас под ногами.
И только когда зеленые волны сомкнулись над нашей кладью, мы как один уставились на Ниффта, который застыл на вершине каменистой гряды. Мне показалось, что на лице у него было написано: «Если я кинусь бежать сию минуту, догонят они меня или нет?»
До сего дня я убеждена, что именно о побеге вор и думал в ту минуту, но, надо отдать ему должное, он сразу же подавил это желание. Кашлянув, он сказал:
– Удара не было слышно. Значит, он застрял в ветвях! А поскольку я послужил опосредованной причиной этого… низвержения, то мне и справляться с его последствиями! – С этими словами он соскочил на дорогу и тут же бросился бежать во всю прыть.
До споров ли тут было? Он мчался не оглядываясь и, не последуй мы за ним, может быть, и вправду сделал бы все сам, но как он мог подумать, что мы оставим его одного?
Разумеется, спуститься в овраг прямо с того места, где мы стояли, было невозможно, и потому нам пришлось сначала добежать до развилки, повернуть в долину, а уже оттуда возвращаться к обрыву и оврагу под ним, прямо через заросли травы. Эфезионит всю дорогу бежал впереди; добряк Оломбо, хотя и пыхтел изо всех сил, стараясь не отставать и разделить с ним все опасности, которые могут выпасть на долю ведущего, оказался менее проворным, чем тощий бродяга, а тот, выставив вперед копье, знай себе вспарывал высокую, по грудь, траву, что само по себе было достойно восхищения, учитывая, какие твари могли там скрываться. Правда, к тому времени Мав свистнула наших шавок назад, и, хотя трава скрывала их по самую макушку, по дорожкам, которые они оставляли на поверхности зеленого потока, как лодки на реке, нам было видно, что они несутся впереди, куда не успел добежать даже Ниффт. Мы спускались прямо в поросший лесом овраг и радовались, что ворвемся туда не первыми.
В общей сложности, чтобы вернуться к тому месту, откуда, по выражению эфезионита, низвергся наш груз, нам пришлось проделать путь почти в целую лигу длиной, а потому солнце из утреннего превратилось в полуденное еще прежде, чем мы начали работу по спасению вверенной нам клади.
Ох, и дьявольская то была работенка. Из-за зеленого лесного полога мы и не разглядели сверху, насколько глубок овраг и под каким головоломным углом его склоны ныряют вниз. Но и на этой крутизне деревья, цепляясь жилистыми узловатыми корнями за почву, росли густо, как шерсть на собачьем боку, а колючие плети ежевики и полные шипов ветки каких-то низкорослых кустарников заполонили каждую пядь земли между ними.
Прежде всего нам предстояло добраться до самого дна оврага, чтобы проверить, нет ли там какой-нибудь речушки или трясины, в которую наш гроб мог свалиться так, что мы его и не услышали. Орудуя мечами как топорами, ругаясь на чем свет стоит, поминутно оскальзываясь и натыкаясь на безжалостные шипы, мы прорубались и продирались к самому сердцу этой гнусной, забитой зеленью канавы, да притом еще и душу отвести было нельзя – проклятия приходилось вышептывать, ругательства бормотать себе под нос, ибо мы знали, что вторгаемся в самую вотчину паучьего племени, и держали ухо востро.
На дне оврага обнаружился средних размеров тоннель – свидетельство того, что в дождливое время года здесь протекает довольно солидный поток. Но при нас только жалкий ручеек, питаемый, наверное, родниками, полусонно бормотал на каменистом ложе.
– Грохнись он об эти камни, мы бы услышали, – шепнула Мав. – Висит себе где-нибудь среди веток прямо над нами, куда ему еще деваться-то. Я видела, как он ушел в листву почти посредине оврага, чуть выше по склону, может быть, но не намного, и падал он плашмя, так что кроны деревьев наверняка его задержали. Давайте пройдем немного вверх по течению, убедимся, что его здесь нет, потом разделимся и пойдем вверх по склонам, а уж оттуда будем спускаться, внимательно оглядывая каждое дерево. Солнце высоко, так что хорошо будет видно.
Но завеса из сучьев и листьев оказалась настолько плотной, что от солнца было мало проку – его лучи, прорываясь иногда сквозь хитросплетения ветвей, только ослепляли нас, – и мы, поминутно рискуя оступиться, щурились на кроны деревьев и одновременно прислушивались к каждому шепоту и вздоху, которыми полнился зеленый ад.
Так прошел час, два, три. Время превратилось в трясину, и мы барахтались в ней, с каждым часом все больше утрачивая чувство реальности.
Прочесав овраг на полмили кругом, мы повернули и по собственным следам пошли к тому месту, откуда начался наш поиск.
К Мав, которая продиралась сквозь заросли бок о бок со мной, подбежал двуногий пес и что-то ей сообщил, – пока мы разыскивали потерянную поклажу, они со все возрастающим беспокойством кружили подле, вынюхивая и высматривая. Молодая женщина обернулась ко мне и свирепо цыкнула:
– Тссс!
Я передала этот красноречивый приказ следующему, и так далее, по цепочке, пока все мои спутники не застыли в неподвижности на долгие минуты, которые медленно, но верно складывались в очередной час.
Поначалу в зеленом, полном шепотов и трепета лесном забытьи трудно было отличить правду от видимости. Но уже через несколько минут вынужденной неподвижности мое тело словно утратило плотность, и в него извне просочилось отчетливое ощущение того, что где-то поблизости крадется чужой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41