Воспоминания о прежних обетах, которые они с надеждой в сердце давали друг другу, – о, каким тихим, осторожным шепотом! – вернулись к ним, и это помогло друзьям вновь обрести решимость. Они принялись тихонько совещаться.
Результатом их совещания стало то, что они направили свои стопы в совершенно неожиданном и невозможном при нормальном положении дел направлении. Путь их лежал к подъездным воротам одного из самых великолепных особняков Большой Гавани, где Фурстен Младший не бывал лет двадцать, несмотря на то что там обитал Фурстен Старший, его отец.
Хотя сын уже много лет не поддерживал с родителем никаких отношений, он не боялся застать старого развратника в постели, несмотря на поздний час. Точнее, если даже Фурстен Старший в постели, то наверняка не спит. И в самом деле, стоило только ночному привратнику передать их имена наверх, как двух прелатов немедленно проводили в покои старого пакостника. Их шаги эхом отдавались в анфиладах мраморных залов, переполненных безвкусными, хотя и дорогими, полотнами и скульптурами, тематика которых варьировалась от просто похотливой до откровенно порнографической. Всю дорогу Фурстен Младший шел сжав зубы и глядя прямо перед собой, а Паанджа стискивал его руку в знак безмолвной поддержки и симпатии.
Фурстен Старший принадлежал к Старой Гвардии, Старым Деньгам. Помимо торговых складов, он владел контрольным пакетом акций одной из крупнейших монастий Хагии; всю жизнь рука его сжимала жезл власти и богатства, которыми наделил его нацию А-Рак. В каком-то смысле он был старым знакомцем бога, хотя самого А-Рака не видел ни разу в жизни, так как богатства его были столь велики, что он мог купить то, что практически не продается: замену, человека, который пойдет вместо него на церемонию Жребия, когда придет его очередь. В последнее время, когда ожирение и венерические болезни довели его чуть ли не до смерти, старый крез почти перестал спать, но проводил время в громадной постели, где его и застали Паанджа с Фурстеном. Миловидные наложники в атласных набедренных повязках обмахивали его опахалами, поднос с винами и наркотиками стоял у его вспухшего и покрытого гнилостными пятнами локтя, а перед ним нагие танцовщицы под аккомпанемент столь же обнаженных музыкантов усердно извивались в замедленном танце, целью которого было поддержать неугасимую – хотя и бессильную теперь – похоть старика.
– А, маленькие церковные мышки! Ну, подойдите, присядьте на мою постель! – Голос старого Фурстена звучал бодро и весело, точно принадлежал молодому и здоровому человеку. – Ведь это Паанджа, не так ли? Первый из церковных мышек? Племянник старого Куртла. А с ним мой зануда, дитя моих чресл! Он так и не простил меня за то, что я пару-тройку раз воспользовался его хорошенькой розовой попкой, когда он был еще маленьким и сладеньким, а не таким волосатым детиной, в которого превратился сейчас! Ну, будет, детка! Помирись же со своим любящим папочкой! В конце концов, разве отцовская любовь не почитается в свете? Подойди же, присядь на мою постельку!
Хотя Фурстен Младший готовился к чему-то подобному, его реакция удивила его самого: он набрал полный рот слюны и плюнул на атласное покрывало отцовской кровати. После этого посетители с улыбкой переглянулись и, не переставая улыбаться, отвесили хозяину холодный вежливый поклон.
Старый крокодил никогда не затруднял себя притворными приличиями, но гнев, который овладел им сейчас, ясно показывал, что возмутительное поведение он считал своим исключительным правом, не распространяющимся ни на кого другого. Крохотные черные глазки, затерявшиеся среди опухшей, покрытой мелкими бусинками нарывов плоти, в которую превратилось его лицо, опасно блеснули. Губы старика затряслись от злости (созвездие красных язвочек, свидетельств еще какой-то болезни, окружало его рот, наводя на мысли о кровавой трапезе), и он взревел, призывая телохранителей. Пара колодрианских борцов ввалилась в спальню, разбрасывая визжащих наложников. Друзья спокойно повернулись им навстречу, высвобождая из-под плащей мечи, и Паанджа с холодной наглостью привыкшего повелевать человека произнес:
– Мой господин А-Рак еще не насытился, и я послан на поиски пищи для него. А вы, кажется, добровольно хотите предложить свои услуги, молодцы?
Новость, еще не достигшая хозяйских покоев, уже, похоже, активно обсуждалась на половине слуг. Головорезы в ужасе рухнули на колени и взмолились о пощаде.
– Просветите вашего хозяина относительно нынешнего положения дел, – приказал им Фурстен Младший,– а потом убирайтесь. Эй, вы, там! Вон отсюда! Все вон, а не то скормлю вас богу! – Эта угроза немедленно очистила помещение от танцовщиц-акробаток и их аккомпаниаторов. Фурстен Младший взял с постели поднос со снадобьями и порошками и небрежно уронил его на пол. Когда телохранители, пятясь и приниженно кланяясь на каждом шагу, покинули покой, друзья снова обратились к престарелому магнату.
Хотя по глазам Фурстена-отца было видно, что он занят поиском новой стратегии в сложившейся ситуации, ни растерянности, ни испуга он явно не испытывал. Наконец он сделал выбор в пользу веселья, не вполне, однако, убедительного:
– Ах вы, детишки-несмышленыши! – прокукарекал он. – Что, не ждали такого поворота? Испугались? Удивляюсь, что этого не произошло раньше! А с кем, по-вашему, мы, хагианцы, связаны Договором последние двести с лишним лет? Сердце А-Рака пышет аппетитом, как раскаленный докрасна уголь – жаром. Лишь одно стремление есть у него – слить все жизни в одну, свою собственную; сколько бы отпрысков ни производил он на свет, он все равно остается бесплодным, ибо творит лишь точные копии самого себя, которые вырастают прямо из его плоти, падают наземь и разбегаются в поисках добычи. Они не продолжение его жизни, а всего лишь бесконечное умножение прожорливости, составляющей основу его существа, потому что, когда они нагуливают достаточно жира, он призывает их к себе и пожирает, присваивая все, что им когда-либо удалось раздобыть. Он – плотоядный водоворот, но души жертв нужны ему не меньше, чем тела. Его мозг – лабиринт плененных созданий, все, что они ощущали и видели при жизни, все, чему радовались и от чего страдали, продолжает существовать в многовековом саду его памяти. Паутину своей внутренней империи он ткет из убитых им сонмов.
Говорят, что есть такие громадные черные солнца, которые затягивают в себя другие светила, преумножая мощь своих мрачных горнил энергией убитых звезд, не прекращая медленного извечного роста. Таков А-Рак – таков он есть и таким останется, милостью богов, на веки вечные!
– Большое спасибо, – отозвался, холодно улыбаясь, Паанджа, – за информацию. Правда, мы об А-Раке знаем поболее твоего, да и пришли сюда не затем, чтобы беседовать об этом. Наша цель проще: взять у тебя пять тысяч мер звонкой золотой монеты.
Старый Фурстен так и вскинулся.
– Вы что, за младенца несмышленого меня принимаете? Думаете, потрясли своим божком у меня перед носом, точно жупелом, так я вам тут же и отрыгну денежки? Как бы ни был жаден А-Рак, с мозгами у него все в порядке. По-вашему, он возьмет да и поубивает всю Старую Гвардию, всех исконных держателей богатства? Мы его опора, мы регулируем движение денег по каналам коммерции, которая помогает держать остальное население в рабстве! Сколько бы он ни обжирался, не станет же он уничтожать пастухов вместе со стадом!
– Не жадность, а угроза смертельной опасности движет богом на этот раз, смертный. – С этими словами Паанджа извлек из ножен меч и так бесцеремонно приставил его острие к горлу Фурстена Старшего, что брызнула кровь, и старый боров взвизгнул от боли. – Буду снисходителен, – продолжал Первосвященник, – и попытаюсь убедить тебя еще раз, достопочтенный и многоуважаемый мешок гноя и заразы, но если вновь не преуспею, то располосую тебе глотку до самого хребта и сам возьму в твоем золоченом свинарнике все, что мне надо. Но сначала выслушай вот что: ровно через день бог распределит между жителями города дар на сумму более ста миллионов золотых ликторов – в качестве воздаяния за сегодняшний Жребий, как ему угодно было выразиться. Об истинном значении этого жеста предоставляю тебе догадываться согласно твоему собственному циничному разумению… Ага. Так получим мы все-таки деньги?
Совсем другой огонек зажегся теперь в глазах старого Фурстена. Некоторое время он сидел молча, потрясено созерцая представшую его внутреннему взору новую реальность, нисколько не похожую на ту, к которой он привык. Но он всегда умел смотреть правде в глаза, и способность быстро приспосабливаться к обстоятельствам не оставила его и теперь.
– Да. Позвони вон в тот колокольчик: придет мой клерк, и вы получите деньги, а вместе с ними и мое проклятие. Что до меня, то пришло, как видно, время перебираться на островную виллу.
– Тогда поспеши, ибо к восходу солнца мы должны наложить запрет на вывод любых судов из гавани.
На этом они и расстались. Друзья унесли четыре мешка золотых монет, которые даже им, притом что они были люди сильные и тренированные, показались слишком тяжелыми.
Последние часы той эпохальной ночи выдались очень напряженными, нужно было переговорить с начальником порта и другими муниципальными чиновниками. Придя на восходе солнца на аудиенцию к А-Раку в его святилище, Первосвященник доложил богу, что движение судов из гавани закрыто. После этого он робко попросил разрешения отправить своего коллегу-прелата, Фурстена Младшего, в ту часть острова, где в лагерях, учрежденных специально для того, чтобы снабжать живой силой армии, задействованные в Шамнеанских войнах, можно было нанять дополнительное количество солдат для защиты бога. Так и получилось, что Фурстен Младший отплыл из Большой Гавани с благословения бога, но исключительно по своей и Пандагона надобности.
Фурстен вышел в море на быстроходной военной галере с отрядом вооруженных абордажными саблями солдат и готовыми к бою баллистами на борту, чтобы придать судну устрашающий вид: он знал, что прибрежные воды Хагии уже кишат дожидающимися своего часа пиратскими судами. Я и сам был в курсе того, что еще до моего прибытия на остров немало морских хищников легли в дрейф на некотором расстоянии от побережья и, навострив уши, стали ждать, а в последующие дни их число все прибывало. Стоит человеку услышать какую-нибудь сплетню, и он думает, что он первый, кому стало об этом известно, тогда как на самом деле в ту же самую минуту об этом шепчется полмира. Я, дорогой мой Шаг, был даже немного знаком с некоторыми из тех водоплавающих негодяев (краска стыда заливает мои щеки, когда я пишу об этом), именно потому мне и стало известно кое-что еще о передвижениях старого Фурстена уже после того, как его сын и Паанджа ушли из особняка, прихватив с собой золото.
Старый развратник, похоже, не терял времени: как только за сыном закрылась дверь, он поднял весь дом на ноги, собрал все свое движимое имущество, погрузил его на четыре объемистых подводы и кинулся в гавань, где за два часа до рассвета и, следовательно, прекращения морского сообщения перенес все их содержимое на яхту, которая стояла у пристани. Негодяй сразу сообразил, что подачка в сто миллионов золотых ликторов – это всего лишь подслащенная приманка, предназначенная для того, чтобы удержать стадо на месте и продолжить бойню.
К восходу солнца хагианский берег остался далеко за кормой яхты, которая несла Фурстена к крохотному островку в нескольких часах пути от Хагии, где находилась его вилла. Нежась среди подушек на кушетке, стоявшей на полуюте, он без приключений добрался до берега, а оттуда его со всем добром доставили на виллу. Однако первое, что сделали пыхтящие от натуги носильщики, когда высоченная каменная лестница резиденции магната осталась позади, это уронили его паланкин на пол и кинулись бежать. Правда, далеко уйти им не удалось, так как на веранде было полным-полно бездельничающих морских разбойников, которые отдыхали после утренней порции аквавиты.
Вообще-то это были каннибалы с островов Донда, что среди Ледяных Водоворотов. Их предводитель, некий Шалагастра (с которым мне довелось потом беседовать, – жизнерадостный парень, голос его звучал нисколько не тише оттого, что в то самое мгновение, когда мы с ним разговаривали, он истекал кровью), перекинулся со старым Фурстеном парой слов, после чего он и его команда зажарили старого негодяя живьем и съели.
Шалагастра подвел старого развратника к балюстраде и попросил со всем вниманием вглядеться в открытое море.
– Пойми, даже – если бы ты держал курс прямо в открытое море, конец все равно был бы один, – утешил он Фурстена Старшего. – Видишь вон те каравеллы на юго-юго-востоке? Гулагские флибустьеры. И вон там, дальше на восток, мелкие крапинки? Флотилия люлюмийских каперов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Результатом их совещания стало то, что они направили свои стопы в совершенно неожиданном и невозможном при нормальном положении дел направлении. Путь их лежал к подъездным воротам одного из самых великолепных особняков Большой Гавани, где Фурстен Младший не бывал лет двадцать, несмотря на то что там обитал Фурстен Старший, его отец.
Хотя сын уже много лет не поддерживал с родителем никаких отношений, он не боялся застать старого развратника в постели, несмотря на поздний час. Точнее, если даже Фурстен Старший в постели, то наверняка не спит. И в самом деле, стоило только ночному привратнику передать их имена наверх, как двух прелатов немедленно проводили в покои старого пакостника. Их шаги эхом отдавались в анфиладах мраморных залов, переполненных безвкусными, хотя и дорогими, полотнами и скульптурами, тематика которых варьировалась от просто похотливой до откровенно порнографической. Всю дорогу Фурстен Младший шел сжав зубы и глядя прямо перед собой, а Паанджа стискивал его руку в знак безмолвной поддержки и симпатии.
Фурстен Старший принадлежал к Старой Гвардии, Старым Деньгам. Помимо торговых складов, он владел контрольным пакетом акций одной из крупнейших монастий Хагии; всю жизнь рука его сжимала жезл власти и богатства, которыми наделил его нацию А-Рак. В каком-то смысле он был старым знакомцем бога, хотя самого А-Рака не видел ни разу в жизни, так как богатства его были столь велики, что он мог купить то, что практически не продается: замену, человека, который пойдет вместо него на церемонию Жребия, когда придет его очередь. В последнее время, когда ожирение и венерические болезни довели его чуть ли не до смерти, старый крез почти перестал спать, но проводил время в громадной постели, где его и застали Паанджа с Фурстеном. Миловидные наложники в атласных набедренных повязках обмахивали его опахалами, поднос с винами и наркотиками стоял у его вспухшего и покрытого гнилостными пятнами локтя, а перед ним нагие танцовщицы под аккомпанемент столь же обнаженных музыкантов усердно извивались в замедленном танце, целью которого было поддержать неугасимую – хотя и бессильную теперь – похоть старика.
– А, маленькие церковные мышки! Ну, подойдите, присядьте на мою постель! – Голос старого Фурстена звучал бодро и весело, точно принадлежал молодому и здоровому человеку. – Ведь это Паанджа, не так ли? Первый из церковных мышек? Племянник старого Куртла. А с ним мой зануда, дитя моих чресл! Он так и не простил меня за то, что я пару-тройку раз воспользовался его хорошенькой розовой попкой, когда он был еще маленьким и сладеньким, а не таким волосатым детиной, в которого превратился сейчас! Ну, будет, детка! Помирись же со своим любящим папочкой! В конце концов, разве отцовская любовь не почитается в свете? Подойди же, присядь на мою постельку!
Хотя Фурстен Младший готовился к чему-то подобному, его реакция удивила его самого: он набрал полный рот слюны и плюнул на атласное покрывало отцовской кровати. После этого посетители с улыбкой переглянулись и, не переставая улыбаться, отвесили хозяину холодный вежливый поклон.
Старый крокодил никогда не затруднял себя притворными приличиями, но гнев, который овладел им сейчас, ясно показывал, что возмутительное поведение он считал своим исключительным правом, не распространяющимся ни на кого другого. Крохотные черные глазки, затерявшиеся среди опухшей, покрытой мелкими бусинками нарывов плоти, в которую превратилось его лицо, опасно блеснули. Губы старика затряслись от злости (созвездие красных язвочек, свидетельств еще какой-то болезни, окружало его рот, наводя на мысли о кровавой трапезе), и он взревел, призывая телохранителей. Пара колодрианских борцов ввалилась в спальню, разбрасывая визжащих наложников. Друзья спокойно повернулись им навстречу, высвобождая из-под плащей мечи, и Паанджа с холодной наглостью привыкшего повелевать человека произнес:
– Мой господин А-Рак еще не насытился, и я послан на поиски пищи для него. А вы, кажется, добровольно хотите предложить свои услуги, молодцы?
Новость, еще не достигшая хозяйских покоев, уже, похоже, активно обсуждалась на половине слуг. Головорезы в ужасе рухнули на колени и взмолились о пощаде.
– Просветите вашего хозяина относительно нынешнего положения дел, – приказал им Фурстен Младший,– а потом убирайтесь. Эй, вы, там! Вон отсюда! Все вон, а не то скормлю вас богу! – Эта угроза немедленно очистила помещение от танцовщиц-акробаток и их аккомпаниаторов. Фурстен Младший взял с постели поднос со снадобьями и порошками и небрежно уронил его на пол. Когда телохранители, пятясь и приниженно кланяясь на каждом шагу, покинули покой, друзья снова обратились к престарелому магнату.
Хотя по глазам Фурстена-отца было видно, что он занят поиском новой стратегии в сложившейся ситуации, ни растерянности, ни испуга он явно не испытывал. Наконец он сделал выбор в пользу веселья, не вполне, однако, убедительного:
– Ах вы, детишки-несмышленыши! – прокукарекал он. – Что, не ждали такого поворота? Испугались? Удивляюсь, что этого не произошло раньше! А с кем, по-вашему, мы, хагианцы, связаны Договором последние двести с лишним лет? Сердце А-Рака пышет аппетитом, как раскаленный докрасна уголь – жаром. Лишь одно стремление есть у него – слить все жизни в одну, свою собственную; сколько бы отпрысков ни производил он на свет, он все равно остается бесплодным, ибо творит лишь точные копии самого себя, которые вырастают прямо из его плоти, падают наземь и разбегаются в поисках добычи. Они не продолжение его жизни, а всего лишь бесконечное умножение прожорливости, составляющей основу его существа, потому что, когда они нагуливают достаточно жира, он призывает их к себе и пожирает, присваивая все, что им когда-либо удалось раздобыть. Он – плотоядный водоворот, но души жертв нужны ему не меньше, чем тела. Его мозг – лабиринт плененных созданий, все, что они ощущали и видели при жизни, все, чему радовались и от чего страдали, продолжает существовать в многовековом саду его памяти. Паутину своей внутренней империи он ткет из убитых им сонмов.
Говорят, что есть такие громадные черные солнца, которые затягивают в себя другие светила, преумножая мощь своих мрачных горнил энергией убитых звезд, не прекращая медленного извечного роста. Таков А-Рак – таков он есть и таким останется, милостью богов, на веки вечные!
– Большое спасибо, – отозвался, холодно улыбаясь, Паанджа, – за информацию. Правда, мы об А-Раке знаем поболее твоего, да и пришли сюда не затем, чтобы беседовать об этом. Наша цель проще: взять у тебя пять тысяч мер звонкой золотой монеты.
Старый Фурстен так и вскинулся.
– Вы что, за младенца несмышленого меня принимаете? Думаете, потрясли своим божком у меня перед носом, точно жупелом, так я вам тут же и отрыгну денежки? Как бы ни был жаден А-Рак, с мозгами у него все в порядке. По-вашему, он возьмет да и поубивает всю Старую Гвардию, всех исконных держателей богатства? Мы его опора, мы регулируем движение денег по каналам коммерции, которая помогает держать остальное население в рабстве! Сколько бы он ни обжирался, не станет же он уничтожать пастухов вместе со стадом!
– Не жадность, а угроза смертельной опасности движет богом на этот раз, смертный. – С этими словами Паанджа извлек из ножен меч и так бесцеремонно приставил его острие к горлу Фурстена Старшего, что брызнула кровь, и старый боров взвизгнул от боли. – Буду снисходителен, – продолжал Первосвященник, – и попытаюсь убедить тебя еще раз, достопочтенный и многоуважаемый мешок гноя и заразы, но если вновь не преуспею, то располосую тебе глотку до самого хребта и сам возьму в твоем золоченом свинарнике все, что мне надо. Но сначала выслушай вот что: ровно через день бог распределит между жителями города дар на сумму более ста миллионов золотых ликторов – в качестве воздаяния за сегодняшний Жребий, как ему угодно было выразиться. Об истинном значении этого жеста предоставляю тебе догадываться согласно твоему собственному циничному разумению… Ага. Так получим мы все-таки деньги?
Совсем другой огонек зажегся теперь в глазах старого Фурстена. Некоторое время он сидел молча, потрясено созерцая представшую его внутреннему взору новую реальность, нисколько не похожую на ту, к которой он привык. Но он всегда умел смотреть правде в глаза, и способность быстро приспосабливаться к обстоятельствам не оставила его и теперь.
– Да. Позвони вон в тот колокольчик: придет мой клерк, и вы получите деньги, а вместе с ними и мое проклятие. Что до меня, то пришло, как видно, время перебираться на островную виллу.
– Тогда поспеши, ибо к восходу солнца мы должны наложить запрет на вывод любых судов из гавани.
На этом они и расстались. Друзья унесли четыре мешка золотых монет, которые даже им, притом что они были люди сильные и тренированные, показались слишком тяжелыми.
Последние часы той эпохальной ночи выдались очень напряженными, нужно было переговорить с начальником порта и другими муниципальными чиновниками. Придя на восходе солнца на аудиенцию к А-Раку в его святилище, Первосвященник доложил богу, что движение судов из гавани закрыто. После этого он робко попросил разрешения отправить своего коллегу-прелата, Фурстена Младшего, в ту часть острова, где в лагерях, учрежденных специально для того, чтобы снабжать живой силой армии, задействованные в Шамнеанских войнах, можно было нанять дополнительное количество солдат для защиты бога. Так и получилось, что Фурстен Младший отплыл из Большой Гавани с благословения бога, но исключительно по своей и Пандагона надобности.
Фурстен вышел в море на быстроходной военной галере с отрядом вооруженных абордажными саблями солдат и готовыми к бою баллистами на борту, чтобы придать судну устрашающий вид: он знал, что прибрежные воды Хагии уже кишат дожидающимися своего часа пиратскими судами. Я и сам был в курсе того, что еще до моего прибытия на остров немало морских хищников легли в дрейф на некотором расстоянии от побережья и, навострив уши, стали ждать, а в последующие дни их число все прибывало. Стоит человеку услышать какую-нибудь сплетню, и он думает, что он первый, кому стало об этом известно, тогда как на самом деле в ту же самую минуту об этом шепчется полмира. Я, дорогой мой Шаг, был даже немного знаком с некоторыми из тех водоплавающих негодяев (краска стыда заливает мои щеки, когда я пишу об этом), именно потому мне и стало известно кое-что еще о передвижениях старого Фурстена уже после того, как его сын и Паанджа ушли из особняка, прихватив с собой золото.
Старый развратник, похоже, не терял времени: как только за сыном закрылась дверь, он поднял весь дом на ноги, собрал все свое движимое имущество, погрузил его на четыре объемистых подводы и кинулся в гавань, где за два часа до рассвета и, следовательно, прекращения морского сообщения перенес все их содержимое на яхту, которая стояла у пристани. Негодяй сразу сообразил, что подачка в сто миллионов золотых ликторов – это всего лишь подслащенная приманка, предназначенная для того, чтобы удержать стадо на месте и продолжить бойню.
К восходу солнца хагианский берег остался далеко за кормой яхты, которая несла Фурстена к крохотному островку в нескольких часах пути от Хагии, где находилась его вилла. Нежась среди подушек на кушетке, стоявшей на полуюте, он без приключений добрался до берега, а оттуда его со всем добром доставили на виллу. Однако первое, что сделали пыхтящие от натуги носильщики, когда высоченная каменная лестница резиденции магната осталась позади, это уронили его паланкин на пол и кинулись бежать. Правда, далеко уйти им не удалось, так как на веранде было полным-полно бездельничающих морских разбойников, которые отдыхали после утренней порции аквавиты.
Вообще-то это были каннибалы с островов Донда, что среди Ледяных Водоворотов. Их предводитель, некий Шалагастра (с которым мне довелось потом беседовать, – жизнерадостный парень, голос его звучал нисколько не тише оттого, что в то самое мгновение, когда мы с ним разговаривали, он истекал кровью), перекинулся со старым Фурстеном парой слов, после чего он и его команда зажарили старого негодяя живьем и съели.
Шалагастра подвел старого развратника к балюстраде и попросил со всем вниманием вглядеться в открытое море.
– Пойми, даже – если бы ты держал курс прямо в открытое море, конец все равно был бы один, – утешил он Фурстена Старшего. – Видишь вон те каравеллы на юго-юго-востоке? Гулагские флибустьеры. И вон там, дальше на восток, мелкие крапинки? Флотилия люлюмийских каперов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41