– выдохнул один из стражей. – Пророческие знаки!
– Космины должны были приземлиться в цирке Исхода! – прошептал второй.
– Надо предупредить абинов! Турин, Амстердам, Монтевидео, берите буер и неситесь в Элиан!
– Я не из твоего племени и не подчиняюсь твоим приказам! – возразил Амстердам.
– Я остаюсь здесь! – поддержал его Турин. – Я хочу присутствовать при посадке космин…
– А твои родные? Твоя жена? Твоя дочь?
– В любом случае у нас нет времени проделать путешествие туда и обратно. Согласно Новой Библии передышка небесных странниц продолжается всего несколько секунд…
Темное облако внезапно заслонило небо.
Турин бросил светомет на землю, стянул сапоги, комбинезон, шерстяное белье и заскользил по склону цирка. Десяток стражей последовали его примеру. Остальные, ощущая внезапную смертельную усталость, отказались от шанса попасть в светоносный Жер-Залем и предпочли остаться на ледяном Жер-Залеме. Избранному народу придется ждать еще восемь тысяч лет…
Невероятная туча черных, шумных птиц закружила над впадиной, затмив свет Домовых. И свет голубых колонн стал еще ярче во внезапно обрушившейся ночи.
Дикие медвигры, словно напуганные тьмой, пустились в бегство по льду цирка Плача. Их могучие когтистые лапы вздымали снежные фонтаны.
Глава 18
Тау Фраим совершил свое первое чудо, когда ему исполнилось пять лет. Он спрятался в аквасфере связи, которая снабжала остров Пзалион предметами первой необходимости, просидел в трюме семь дней и семь ночей без пищи и воды, потом тайно выбрался на причал порта Коралиона. Оттуда он направился в крейцианский храм, смешался с толпой, которая присутствовала на еженедельной службе стирания. Он осознал, в какую бездну мук посланцы Гипонероса погружали его человеческих братьев. Он решил стереть стирание. Он проник в каждый мозг и восстановил в нем суверенное мышление. Так он вернул людей на путь их истоков. И они открыли глаза и увидели скаитов и крейциан такими, какими они были на самом деле: демоническими существами, чудовищами, чьей единственной целью было уничтожение человеческих рас и поля творения. Они горько оплакали самих себя, и их охватил огонь гнева.
Тау Фраим угнал аквасферу и вернулся на остров Пзалион. Его ждали мать и отверженные, которых опечалило и обеспокоило его исчезновение. Он успокоил их речами, потом взобрался по опоре и отправился играть со своими друзьями, коралловыми змеями.
Девять евангелий Эфрена. «Дела и чудеса Тау Фраима»
Сердца изгоев острова Пзалион не лежали к работе. Выгребные ямы были переполнены, ожидающие починки сети скапливались на скалах, нависавших над бухтами, людям стало не хватать свежей рыбы и ракообразных, отходы заполняли заброшенные пещеры… Островитяне перестали собираться на площади, чтобы воспеть пионеров Манула Эфрена.
Каждый день они приходили на пляж черного песка, ближайший к опоре. И с тоской в душе следили за восхождением Оники, чье тело потихоньку растворялось во мраке.
Сожи, старая тутталка, пыталась отговорить Оники лезть на коралловый щит.
– Подожди, пока не родишь…
– Упражнения идут мне на пользу, – возражала молодая женщина с широкой улыбкой.
– А если сорвешься…
– Почему я должна сорваться? Я прошла жестокие тренировки во время обучения.
– А если тебя сожрут коралловые змеи…
– Змеи стали мне друзьями.
– А если нет трубы…
– Я отыскала одну. Большую трубу. И сейчас занимаюсь ее очисткой…
Быть может, Сожи не вкладывала всей силы убежденности в свои аргументы, мольбы и угрозы, ибо в душе одобряла поведение Оники. Она и сама осталась тутталкой, женщиной, которая до своего осуждения все свое существование посвящала великому органу и изредка ощущала уколы тоски по коралловым вершинам. Она с завистью наблюдала за белым округлившимся телом Оники, которое раскачивалось на опоре. Когда Сожи двадцать лет назад оказалась на острове, ей было всего сорок пять и ее мышцы, суставы и кости были в отличном состоянии. Но, подавленная стыдом и горечью из-за осуждения, пребывания в позорной клетке на площади Коралиона, оскорблений и плевков сопланетян, она не набралась силы поднять голову, сдалась, согласилась со своим новым состоянием изгнанницы, ползучего гада. Теперь, когда светлое размытое пятно тела Оники растворялось во мраке, она проклинала свою старость, проклинала ревматизм, проклинала ослабевшее зрение, с горечью упрекала себя в том, что бесполезно растратила сокровище своей молодости…
Поскольку ссыльные не умели ничего делать, они часами ждали у подножия опоры. Они успокаивали себя, наблюдая за падением лишайника, который долго плавал по поверхности океана, пока не насыщался водой и не тонул. Пока падала растительность, они знали, что будущая мать еще жива. Личные охранники Оники пытались последовать за ней в восхождении, но вскоре начинали бросать взгляды вниз, пугались и поспешно спускались. А потом стояли по пояс в черной воде, задрав головы к темной массе шита, пытаясь разглядеть крохотный светлый силуэт молодой женщины, занимавшейся своим делом на километровой высоте. Жизнь на острове замирала на время восхождения Оники по кораллу. Все облегченно вздыхали, когда она появлялась, истекающая потом, с волосами, грудью и плечами, покрытыми частицами лишайника. На высоте десяти метров от поверхности океана она останавливалась и, вцепившись в неровности опоры, долго смотрела на товарищей по изгнанию. Хотя она была обнажена и открыта взорам всех и каждого, она не видела в их глазах никакой похоти, а только беспокойство и восхищение. Она улыбалась им, и только в это мгновение они опускали головы, поворачивались и медленно уходили по тропинке, чтобы заняться своими делами. Им не удавалось нагнать отставание, и день за днем накапливались рваные сети, груды мусора у входа в пещеры, гниющие останки рыб и пустые панцири омаров и крабов.
Оники с невероятной ловкостью преодолевала последний десяток метров, несмотря на растущий с каждым днем живот и тяжелую кожаную сумку. Потом купалась в океане. Соль покалывала крохотные ранки на ногах и спине, но она наслаждалась лаской холодной воды, омывавшей усталое тело. В этот момент она вспоминала о благотворном душе в тиши своей кельи в Тутте после возвращения с работы.
Потом в сопровождении своей охраны, чьи крики и смех разрывали ночную тишь, она выбиралась на пляж, вытиралась куском ткани, который жители оставляли для нее, надевала серое платье отверженной, становившееся с каждым днем все теснее. Это платье кто-то ежедневно стирал, сушил и тщательно складывал.
Сожи ждала у подножия скал. Глаза старой женщины сверкали огнем под морщинистым лбом и выступающими надбровными дугами. Ветер ерошил ее седые волосы и раздувал платье, сплетенное из водорослей.
– Как дела?
– Продвигаюсь, – отвечала Оники.
– Какова труба?
– Становится все шире… Такая же широкая, как Опус Деи, центральная труба сита Коралиона…
– Видишь свет?
– Нет еще…
Сожи окидывает взглядом лишайник, качающийся на волнах океана. Он образует плотный подвижный ковер.
– А змеи? – спрашивает Сожи.
– Видела нескольких… Куда больше тех, что живут в органе Коралиона…
– Видела? Значит, не замираешь, когда ощущаешь их присутствие?
Оники никогда не отвечает на этот вопрос. Нет, она не замирает, продолжая обдирать лишайник, перекрывающий трубу, но она не хочет понапрасну волновать старшую сестру. Треугольные головы с зелеными сверкающими глазами часто оказываются в нескольких сантиметрах от нее, но гигантские рептилии спокойно уползают, скрываясь в переплетениях коралла. Светлые хвосты, исчезая, рисуют арабески в темноте. По шуршанию чешуйчатых колец по окаменевшим полипам она знает, что они кишат вокруг нее.
– Тебе надо прекратить восхождения до рождения ребенка, – робко предлагает Сожи.
– Он родится при свете, – утверждает Оники.
Старая тутталка качает головой:
– По моим расчетам, он должен распахнуть дверь не позже, чем через неделю… Иди отдохни в пещере.
Несмотря на невероятную усталость, поскольку ее пребывание в коралловом щите длится дольше, чем обычная смена в Тутте, Оники не любит оставаться в пещере, где у порога бодрствует охрана. Она ощущает себя свободной и счастливой, когда находится по соседству с коралловыми вершинами, но стоит ей улечься на матрас, как ее охватывают черные мысли. Она почти перестала спать. С одной стороны, ребенок со все большей активностью заявляет о своем присутствии, осыпая ударами ножек, с другой стороны, темное предчувствие проникает в сознание, мешая погрузиться в сон.
Где-то далеко отсюда ее принц в опасности. Как только она накрывается одеялом, ледяной холод невероятной силы проникает в ее конечности. Это не обычный холод, который кусает кожу, а холод безымянный, неописуемый, злокозненный, тянущийся из другого мира. Он атакует ее существо, разлагает, распинает, пожирает ее душу.
Она испытывает крохотную долю невыносимых мук своего принца, словно тот погружен в сердце ужасающего вихря, хотя она ощущает только холодное зловонное дыхание. Как она и предполагала, он лишь на время покинул ее, чтобы бросить вызов ужасающему противнику, противнику, который уничтожает саму суть человечества. И в этом сражении, где ставка – будущее людей, он не уверен в том, что одержит верх. Поскольку их тела слились, поскольку они были едины, она ощущает его страх и страдания своей плотью и пытается взять часть их на себя, чтобы облегчить его тяжкий труд. Интуиция подсказывает ей, что исход битвы связан с ее попыткой принести свет Тау Ксира и Ксати My на остров Пзалион. Безумная абсурдная мысль: не пытается ли она сравниться со своим принцем? Ведь речь идет о выживании рода человеческого, рассеянного в галактике, а не об улучшении условий существования горстки изгоев.
Однако она не может отказаться от мысли, что ее принц нуждается в этом свете, даже если это – лишь капля в океане, даже если он будет светить нескольким умалишенным и отверженным планеты Эфрен. Она лежит на матрасе из сухих водорослей, она дрожит, исходит пбтом от тоски, слезы стекают по ее щекам, подбородку, шее… И тогда она кладет руки на живот, словно успокаивая крохотное существо, питающееся ее соками.
В эту ночь она испытала особо жестокую атаку холода-разрушителя. Угнетающая пустота наполнила ее душу, вызвав невероятную боль. Ей показалось, что тело ее растворяется в небытии. Она беспокойно ворочалась, но не могла отыскать положения, которое принесло бы облегчение даже на время. Был перевозбужден и ребенок – он колотил в живот ножками и ручонками.
Начались первые схватки, мощное сокращение мышц живота и таза, колючие занозы приковали ее к матрасу. Ребенок больше не хотел ждать, ребенок выражал неукротимое желание войти в эту жизнь. Ее охватила паника: она еще не закончила очистку большой трубы, и новорожденный, несмотря на ее категорическое обещание, откроет глаза прежде, чем остров увидит красные и голубые лучи звезд Эфрена. Его первый взгляд встретит беспросветный мрак, накрывший остров и его окрестности саваном.
Вторые схватки были сильнее первых. Ей показалось, что ее растянутый живот разрывается надвое, а когти изнутри терзают плоть, раздирая таз, чтобы расширить проход и облегчить выход младенцу. Она сжала зубы, потом, когда крючья отпустили ее, отбросила одеяло, встала, пытаясь удержаться на подкашивающихся ногах. Она не успела надеть серое платье, сложенное на плоском камне, служащем стулом. Ей надо было спешить, чтобы закончить очистку до родов.
Она выбралась из пещеры, стараясь не потревожить крепко спящую охрану. Прошла по длинному туннелю, ведущему в пещеры, и вышла на площадь. Начались новые схватки, и ей пришлось обеими руками вцепиться в откос скалы. Как только боль прошла, она проскользнула мимо гор отбросов и сетей, наваленных друг на друга. Ветер доносил тяжелый запах гниения и экскрементов. Она двинулась по узенькой тропке, змеящейся среди скал и ведущей к океану. Ускорила шаг, понимая, что затеяла невозможное соревнование со временем. С ночью, с холодом, с небытием, с неумолимым противником, который яростно терзал ее принца…
Ноги ее тонули в черном песке. Только шелест волн, лизавших скалы и опору, нарушал непривычную тишину, воцарившуюся на острове. Черные чайки, казалось, покинули окрестности. Она вошла в воду, холодные объятия которой вызвали дрожь в теле. Ребенок перемещался в матке, занимая положение, чтобы головой пробить проход.
Холодная вода вызвала новые схватки, продолжительные и мощные. Ноги ее подкосились, она потеряла равновесие. Перепугавшись, нахлебалась воды, задохнулась, закашлялась, сплюнула воду. Постаралась обрести спокойствие и подняла голову из-под воды. И тут же услышала за спиной дрожащий голос:
– Подожди меня!
На берегу стояла старая Сожи.
– Я иду с тобой!
Женщина скинула платье из водорослей и вошла в воду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
– Космины должны были приземлиться в цирке Исхода! – прошептал второй.
– Надо предупредить абинов! Турин, Амстердам, Монтевидео, берите буер и неситесь в Элиан!
– Я не из твоего племени и не подчиняюсь твоим приказам! – возразил Амстердам.
– Я остаюсь здесь! – поддержал его Турин. – Я хочу присутствовать при посадке космин…
– А твои родные? Твоя жена? Твоя дочь?
– В любом случае у нас нет времени проделать путешествие туда и обратно. Согласно Новой Библии передышка небесных странниц продолжается всего несколько секунд…
Темное облако внезапно заслонило небо.
Турин бросил светомет на землю, стянул сапоги, комбинезон, шерстяное белье и заскользил по склону цирка. Десяток стражей последовали его примеру. Остальные, ощущая внезапную смертельную усталость, отказались от шанса попасть в светоносный Жер-Залем и предпочли остаться на ледяном Жер-Залеме. Избранному народу придется ждать еще восемь тысяч лет…
Невероятная туча черных, шумных птиц закружила над впадиной, затмив свет Домовых. И свет голубых колонн стал еще ярче во внезапно обрушившейся ночи.
Дикие медвигры, словно напуганные тьмой, пустились в бегство по льду цирка Плача. Их могучие когтистые лапы вздымали снежные фонтаны.
Глава 18
Тау Фраим совершил свое первое чудо, когда ему исполнилось пять лет. Он спрятался в аквасфере связи, которая снабжала остров Пзалион предметами первой необходимости, просидел в трюме семь дней и семь ночей без пищи и воды, потом тайно выбрался на причал порта Коралиона. Оттуда он направился в крейцианский храм, смешался с толпой, которая присутствовала на еженедельной службе стирания. Он осознал, в какую бездну мук посланцы Гипонероса погружали его человеческих братьев. Он решил стереть стирание. Он проник в каждый мозг и восстановил в нем суверенное мышление. Так он вернул людей на путь их истоков. И они открыли глаза и увидели скаитов и крейциан такими, какими они были на самом деле: демоническими существами, чудовищами, чьей единственной целью было уничтожение человеческих рас и поля творения. Они горько оплакали самих себя, и их охватил огонь гнева.
Тау Фраим угнал аквасферу и вернулся на остров Пзалион. Его ждали мать и отверженные, которых опечалило и обеспокоило его исчезновение. Он успокоил их речами, потом взобрался по опоре и отправился играть со своими друзьями, коралловыми змеями.
Девять евангелий Эфрена. «Дела и чудеса Тау Фраима»
Сердца изгоев острова Пзалион не лежали к работе. Выгребные ямы были переполнены, ожидающие починки сети скапливались на скалах, нависавших над бухтами, людям стало не хватать свежей рыбы и ракообразных, отходы заполняли заброшенные пещеры… Островитяне перестали собираться на площади, чтобы воспеть пионеров Манула Эфрена.
Каждый день они приходили на пляж черного песка, ближайший к опоре. И с тоской в душе следили за восхождением Оники, чье тело потихоньку растворялось во мраке.
Сожи, старая тутталка, пыталась отговорить Оники лезть на коралловый щит.
– Подожди, пока не родишь…
– Упражнения идут мне на пользу, – возражала молодая женщина с широкой улыбкой.
– А если сорвешься…
– Почему я должна сорваться? Я прошла жестокие тренировки во время обучения.
– А если тебя сожрут коралловые змеи…
– Змеи стали мне друзьями.
– А если нет трубы…
– Я отыскала одну. Большую трубу. И сейчас занимаюсь ее очисткой…
Быть может, Сожи не вкладывала всей силы убежденности в свои аргументы, мольбы и угрозы, ибо в душе одобряла поведение Оники. Она и сама осталась тутталкой, женщиной, которая до своего осуждения все свое существование посвящала великому органу и изредка ощущала уколы тоски по коралловым вершинам. Она с завистью наблюдала за белым округлившимся телом Оники, которое раскачивалось на опоре. Когда Сожи двадцать лет назад оказалась на острове, ей было всего сорок пять и ее мышцы, суставы и кости были в отличном состоянии. Но, подавленная стыдом и горечью из-за осуждения, пребывания в позорной клетке на площади Коралиона, оскорблений и плевков сопланетян, она не набралась силы поднять голову, сдалась, согласилась со своим новым состоянием изгнанницы, ползучего гада. Теперь, когда светлое размытое пятно тела Оники растворялось во мраке, она проклинала свою старость, проклинала ревматизм, проклинала ослабевшее зрение, с горечью упрекала себя в том, что бесполезно растратила сокровище своей молодости…
Поскольку ссыльные не умели ничего делать, они часами ждали у подножия опоры. Они успокаивали себя, наблюдая за падением лишайника, который долго плавал по поверхности океана, пока не насыщался водой и не тонул. Пока падала растительность, они знали, что будущая мать еще жива. Личные охранники Оники пытались последовать за ней в восхождении, но вскоре начинали бросать взгляды вниз, пугались и поспешно спускались. А потом стояли по пояс в черной воде, задрав головы к темной массе шита, пытаясь разглядеть крохотный светлый силуэт молодой женщины, занимавшейся своим делом на километровой высоте. Жизнь на острове замирала на время восхождения Оники по кораллу. Все облегченно вздыхали, когда она появлялась, истекающая потом, с волосами, грудью и плечами, покрытыми частицами лишайника. На высоте десяти метров от поверхности океана она останавливалась и, вцепившись в неровности опоры, долго смотрела на товарищей по изгнанию. Хотя она была обнажена и открыта взорам всех и каждого, она не видела в их глазах никакой похоти, а только беспокойство и восхищение. Она улыбалась им, и только в это мгновение они опускали головы, поворачивались и медленно уходили по тропинке, чтобы заняться своими делами. Им не удавалось нагнать отставание, и день за днем накапливались рваные сети, груды мусора у входа в пещеры, гниющие останки рыб и пустые панцири омаров и крабов.
Оники с невероятной ловкостью преодолевала последний десяток метров, несмотря на растущий с каждым днем живот и тяжелую кожаную сумку. Потом купалась в океане. Соль покалывала крохотные ранки на ногах и спине, но она наслаждалась лаской холодной воды, омывавшей усталое тело. В этот момент она вспоминала о благотворном душе в тиши своей кельи в Тутте после возвращения с работы.
Потом в сопровождении своей охраны, чьи крики и смех разрывали ночную тишь, она выбиралась на пляж, вытиралась куском ткани, который жители оставляли для нее, надевала серое платье отверженной, становившееся с каждым днем все теснее. Это платье кто-то ежедневно стирал, сушил и тщательно складывал.
Сожи ждала у подножия скал. Глаза старой женщины сверкали огнем под морщинистым лбом и выступающими надбровными дугами. Ветер ерошил ее седые волосы и раздувал платье, сплетенное из водорослей.
– Как дела?
– Продвигаюсь, – отвечала Оники.
– Какова труба?
– Становится все шире… Такая же широкая, как Опус Деи, центральная труба сита Коралиона…
– Видишь свет?
– Нет еще…
Сожи окидывает взглядом лишайник, качающийся на волнах океана. Он образует плотный подвижный ковер.
– А змеи? – спрашивает Сожи.
– Видела нескольких… Куда больше тех, что живут в органе Коралиона…
– Видела? Значит, не замираешь, когда ощущаешь их присутствие?
Оники никогда не отвечает на этот вопрос. Нет, она не замирает, продолжая обдирать лишайник, перекрывающий трубу, но она не хочет понапрасну волновать старшую сестру. Треугольные головы с зелеными сверкающими глазами часто оказываются в нескольких сантиметрах от нее, но гигантские рептилии спокойно уползают, скрываясь в переплетениях коралла. Светлые хвосты, исчезая, рисуют арабески в темноте. По шуршанию чешуйчатых колец по окаменевшим полипам она знает, что они кишат вокруг нее.
– Тебе надо прекратить восхождения до рождения ребенка, – робко предлагает Сожи.
– Он родится при свете, – утверждает Оники.
Старая тутталка качает головой:
– По моим расчетам, он должен распахнуть дверь не позже, чем через неделю… Иди отдохни в пещере.
Несмотря на невероятную усталость, поскольку ее пребывание в коралловом щите длится дольше, чем обычная смена в Тутте, Оники не любит оставаться в пещере, где у порога бодрствует охрана. Она ощущает себя свободной и счастливой, когда находится по соседству с коралловыми вершинами, но стоит ей улечься на матрас, как ее охватывают черные мысли. Она почти перестала спать. С одной стороны, ребенок со все большей активностью заявляет о своем присутствии, осыпая ударами ножек, с другой стороны, темное предчувствие проникает в сознание, мешая погрузиться в сон.
Где-то далеко отсюда ее принц в опасности. Как только она накрывается одеялом, ледяной холод невероятной силы проникает в ее конечности. Это не обычный холод, который кусает кожу, а холод безымянный, неописуемый, злокозненный, тянущийся из другого мира. Он атакует ее существо, разлагает, распинает, пожирает ее душу.
Она испытывает крохотную долю невыносимых мук своего принца, словно тот погружен в сердце ужасающего вихря, хотя она ощущает только холодное зловонное дыхание. Как она и предполагала, он лишь на время покинул ее, чтобы бросить вызов ужасающему противнику, противнику, который уничтожает саму суть человечества. И в этом сражении, где ставка – будущее людей, он не уверен в том, что одержит верх. Поскольку их тела слились, поскольку они были едины, она ощущает его страх и страдания своей плотью и пытается взять часть их на себя, чтобы облегчить его тяжкий труд. Интуиция подсказывает ей, что исход битвы связан с ее попыткой принести свет Тау Ксира и Ксати My на остров Пзалион. Безумная абсурдная мысль: не пытается ли она сравниться со своим принцем? Ведь речь идет о выживании рода человеческого, рассеянного в галактике, а не об улучшении условий существования горстки изгоев.
Однако она не может отказаться от мысли, что ее принц нуждается в этом свете, даже если это – лишь капля в океане, даже если он будет светить нескольким умалишенным и отверженным планеты Эфрен. Она лежит на матрасе из сухих водорослей, она дрожит, исходит пбтом от тоски, слезы стекают по ее щекам, подбородку, шее… И тогда она кладет руки на живот, словно успокаивая крохотное существо, питающееся ее соками.
В эту ночь она испытала особо жестокую атаку холода-разрушителя. Угнетающая пустота наполнила ее душу, вызвав невероятную боль. Ей показалось, что тело ее растворяется в небытии. Она беспокойно ворочалась, но не могла отыскать положения, которое принесло бы облегчение даже на время. Был перевозбужден и ребенок – он колотил в живот ножками и ручонками.
Начались первые схватки, мощное сокращение мышц живота и таза, колючие занозы приковали ее к матрасу. Ребенок больше не хотел ждать, ребенок выражал неукротимое желание войти в эту жизнь. Ее охватила паника: она еще не закончила очистку большой трубы, и новорожденный, несмотря на ее категорическое обещание, откроет глаза прежде, чем остров увидит красные и голубые лучи звезд Эфрена. Его первый взгляд встретит беспросветный мрак, накрывший остров и его окрестности саваном.
Вторые схватки были сильнее первых. Ей показалось, что ее растянутый живот разрывается надвое, а когти изнутри терзают плоть, раздирая таз, чтобы расширить проход и облегчить выход младенцу. Она сжала зубы, потом, когда крючья отпустили ее, отбросила одеяло, встала, пытаясь удержаться на подкашивающихся ногах. Она не успела надеть серое платье, сложенное на плоском камне, служащем стулом. Ей надо было спешить, чтобы закончить очистку до родов.
Она выбралась из пещеры, стараясь не потревожить крепко спящую охрану. Прошла по длинному туннелю, ведущему в пещеры, и вышла на площадь. Начались новые схватки, и ей пришлось обеими руками вцепиться в откос скалы. Как только боль прошла, она проскользнула мимо гор отбросов и сетей, наваленных друг на друга. Ветер доносил тяжелый запах гниения и экскрементов. Она двинулась по узенькой тропке, змеящейся среди скал и ведущей к океану. Ускорила шаг, понимая, что затеяла невозможное соревнование со временем. С ночью, с холодом, с небытием, с неумолимым противником, который яростно терзал ее принца…
Ноги ее тонули в черном песке. Только шелест волн, лизавших скалы и опору, нарушал непривычную тишину, воцарившуюся на острове. Черные чайки, казалось, покинули окрестности. Она вошла в воду, холодные объятия которой вызвали дрожь в теле. Ребенок перемещался в матке, занимая положение, чтобы головой пробить проход.
Холодная вода вызвала новые схватки, продолжительные и мощные. Ноги ее подкосились, она потеряла равновесие. Перепугавшись, нахлебалась воды, задохнулась, закашлялась, сплюнула воду. Постаралась обрести спокойствие и подняла голову из-под воды. И тут же услышала за спиной дрожащий голос:
– Подожди меня!
На берегу стояла старая Сожи.
– Я иду с тобой!
Женщина скинула платье из водорослей и вошла в воду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68