Но вот в воздухе появилось нечто, чего не было еще вчера.
Дзен стоял и величаво вдыхал этот запах черными влажными ноздрями. Его хозяйка вдохнула тоже и зажмурилась.
В воздухе пахло весной и выхлопными газами.
Несколькими ступеньками ниже белый конверт с синими письменами размачивал твердый острый уголок в маленьком крошечном сугробе. Бумага темнела на глазах, приобретая сероватый оттенок. Анна хотела, было, взять конверт, негоже ему мокнуть, люди ведь писали, старались, да так и не взяла. Может быть оттого, что среди этой скрытой капели конверт напоминал не тающий кусочек зимы? Пусть себе лучше лежит, кто ни будь еще поднимет.
Идти ей было не далеко – она обычно не питала особой приязни к пейзажам, особенно к тем штампованным, что продают на каждом рынке, но попадались в ее родном городе такие места, которые так и просились, чтобы их запечатлели. Сколь обычные, столь и странные были они, ее пейзажи, в которых самые простые предметы складывались в затейливые и выразительные комбинации, приобретая вид загадочный и сюрреалистический.
Иногда ей казалось, что вот такие-то пейзажи и отражают лучше всего текущую вокруг жизнь, она даже придумала название – бытовой сюрреализм, и думалось даже, что большинство людей, что ее окружают, видят лишь ту половину, что им ближе. И в этом они совсем одинаковые – погрязшие в быту, и оторвавшиеся от земли в поисках эмпирей. И уж совсем малая часть видит эти две половинки вместе. Может это и есть гармония?
Вот и здесь, совсем рядом нашлось такое местечко.
Если смотреть от местных трущоб (в которых, по слухам, в середине зимы разыгралась кровавая драма, и пес принадлежащий одному из жильцов чуть было не загрыз человека), то двор превращается в подобие улицы – чересчур он все-таки узкий. Или даже нет, в некое ущелье, уменьшенное в сотню раз подобие гранд каньона, а может быть в шлюз, каким видят его с теплохода, в точке крайнего отлива воды. Два дома – копии друг друга нависают над ним, наподобие испещренных квадратными норками отвесных сероватых скал.
Но главное даже не в этом, хотя и кажется иногда, что когда ни будь дома, прихотью природы сдвинутся и схлопнут между собой запущенную полоску земли, испещренную детскими качелями-каруселями и удобренную дерьмом поколений местных собак.
Главное в той потусторонней симметрии, возникшей то ли в мятущемся под гнетом типового строительства мозгу архитектора, то ли сама по себе, как причудливые образования в том же гранд каньоне.
Странно, но, глядя от трущоб, создавалось впечатление, что дом всего один – угрюмый, серый, панельный, а его близнец, через земляную речку двора лишь отражение. И мнилось исполинское, сияющее голубой амальгамой зеркало, где-то на середине двора. Подойдешь, и упрешься рукой в гладкое стекло.
Дома совсем одинаковые, но стоит вглядеться получше, чтобы понять какой из них реален, а какой отражения.
Это было непонятное ощущение, потому что Анна твердо знала, что дом напротив абсолютно реален – в свое время они чуть не въехали туда, ходили даже примерялись к квартире, но… глаза и нудно стремящийся к логике разум говорили одно, а чувства совсем другое.
Как бы то ни было – эти было как раз то, что ей нужно.
Анна рисовала часа два, прилежно зарисовывая на холсте черным грифелем два дома и зеркало между ними. Тут главное передать настроение, ощущение, что один дом нереален.
Ноги ее купались в выползшей из ближнего сугроба луже, и там же купались пластиковый треножник мольберта. Дзен бродил где-то неподалеку, а редкие прохожие награждали ее удивленными взглядами – в зависимости от настроения теплыми или осуждающими.
И как всегда отошли куда-то обиды, тягостное ощущение стояния на перроне, когда мимо несется экспресс жизни. Вообще все отошло. Осталась лишь Анна, холст и два дома, угрюмо позирующие будущей нетленке.
И ощущение нужности и необходимости, которые приходили только в моменты работы.
Результат ей понравился – теперь дело за малым, не ошибиться в подборе цвета. Но это уже дома, закрывшись надежной дверью, изолировавшись от внешнего мира, с шаблоном будущей картины в голове и надеждой на лучшее.
А вот о том, что и это полотно повиснет рядом с остальными, так и не увидев свет, думать не хотелось.
Мигнув обещанием весны, солнце скатилось к горизонту и очередной день прошел. Может быть, со стороны он и показался слишком обычным, но Анна сегодня начала новую картину, а значит, он уже запомнен, останется в памяти, законсервированный на сумрачного цвета холсте. Вечером она нанесла немного краски, еще раз подивившись чарующей симметричности картины – для контраста надо добавить одинокий солнечный луч высоко над крышами – как в тот момент, когда только вышла на крыльцо. Краски ложились аккуратными мазками – светло-серая, черная как ночь, холодно-серебристая и одно пятно яркой бирюзы.
Красиво. И день хороший. Ночь же она провела у компьютера, одиноко бродя по странным, экзотическим сайтам, да бесцельной болтовне в странных же чатах. Это было притягательно, хотя и только и в первое время. Не зная того, Анна была совершенно согласна с проживающим двумя этажами ниже Александром Ткачевым – стоящих людей в сети почти нет.
Впрочем, ночной этот серфинг отвлекал от гнетущих мыслей, а значит, имел положительный эффект.
В конце концов, что такое ее жизнь, как не вечные прятки от закутанной в серую шаль старухи депрессии.
Утром весна поняла, что зашла слишком далеко и из облаков снова пошел снег. Начатая картина стояла под кружащим снегом окном и вызывала непреодолимое желание поработать.
Ну и хорошо – Анна взяла кисти, краски – она будет рисовать-рисовать-рисовать. Сегодня день рисования – хороший день.
Буквально через две минут хороший день преподнес ей неприятный сюрприз. Картина – теперь на нее падал серый, притушенный снегом свет и она выглядела по иному.
Анна нахмурилась, всматриваясь в свое навеянное весной творение. Два дома – кусочек неба сверху. Вроде все как было, вот только…
– Вот кривые руки, – молвила художница недовольно – мои кривые руки.
Тут она, конечно, лгала, руки у нее были вполне себе прямыми и довольно изящными, но нарисовали и вправду нечто странное.
Картину перекосило. Не очень явно, но вместе с тем заметно – очаровавшая Анну вчера симметрия на полотно не передалась. Один из домов был чуть-чуть больше своего близнеца, и это сразу ломало ощущение зеркала, а значит весь дух полотна.
– Ну, почему так всегда получается? – спросила Анна у самой себя, – Дальтоничка.
Квадрат правильно нарисовать не смогла…
Хорошо, что не успела как следует начать красить. Все поправимо.
На кухне ее ожидала мать. Смотрела масляно и выжидательно. Анна сразу поняла, что та в очередной раз решила сменить гнев на милость, и вместо кнута попробовать сладкий пряник:
– Садись, чай готов, – сказала мать, – потом с Дзеном погуляешь?
– Я не могу, – хмуро молвила Анна, – мне рисовать надо.
– Новое что?
Анна уставилась на родительницу – опять замыслила что, или все-таки проблеск сознания?
– Новое…
– Анна, – произнесла мать, – а ты не пробовала рисовать что ни будь такое… поближе к реальности?
– Рисую, что рисуется. Пейзажи мне не интересны, а для портретов… может быть, не хватает мастерства?
Мать, помолчав, сказала:
– Я ж не просто так говорю… мне просто тут встретился Николай Петрович, ты его знаешь… Он увидел, как ты стоишь, рисуешь и предложил… в общем, он сказал, что может твои картины пристроить!
Вот это да! Анна оторвалась от еды и посмотрела на маму во все глаза. Вот уж откуда не ожидала поддержки!
– Ты это серьезно?
– Серьезно.
Все-таки хороший день. Может быть, даже очень хороший.
– Вообще-то у меня есть кое-что… – медленно сказала художница, – которое ближе к реальности…
– Ну вот и хорошо, – сказала мать, поднимаясь, – а Николай Петрович обещал заглянуть к концу недели. Покажешь ему свою картину.
Анна кивнула. После завтрака взяла Дзена и в смятенных чувствах отправилась на прогулку. С неба шел снег и засыпал давешний конверт – бумага вся просырела, но почерк не расплылся – чернила были въедливые.
Так никто и не поднял.
Дзен шагал впереди, аккуратно ставя огненно рыжие лапы в снег, диковинный фиолетовый язык на миг возникал в пасти, глаза были непроницаемые. Анна размышляла.
– «Что же это» – думала она, – «конец войне? Конец придиркам? Разве такое бывает? Раз – и переменилось все. А если и вправду картину пристроят? Ее купят, за нее заплатят деньги? И это будут ЕЕ деньги. Честно ею заработанные! А за этой могут пойти и другие, и дальше!»
Перед Анной на миг распахнулись и замаячили самые, что ни на есть радостные перспективы, что зачастую распахиваются перед каждым человеком творческим, потому как наделены они, как правило, не только талантом, но и непомерными амбициями. Фантазия скромной художницы Анны разыгралась, и мерещились ей уже персональные выставки, презентации, разговоры в элитных кругах, вспышки фотоаппаратов, фанаты и, может быть, поклонники.
Из сладких грез ее вывел Дзен – резко дернув поводок. Анна очнулась и оказалось, что она стоит как раз на том месте, где рисовала вчера картину. Отсюда симметричность двора была видна очень отчетливо.
Чтобы картину купили, она должна быть хорошей – решила Анна, а значит теперь надо работать, работать и еще раз работать. Не для себя – для других, чтобы приняли, чтобы оценили. Что бы Николай Петрович – облеченный связями знакомый матери, нашел показанное полотно достойным.
– Мы будем работать Дзен, – сказала Анна и сквозь снегопад поспешила домой, – будем работать над собой.
Дзен волокся позади на своем поводке, и недоумевал из-за такого скорого завершения выгула. А возможно он просто знал, к чему зачастую приводит фанатичное самоуглубленное творчество!
Весь следующий день она рисовала – исправляла, выравнивала, перерисовывала, а под конец стала слой за слоем класть сероватые мазки краски. Дошло до того, что стояла с линейкой и измеряла углы и расстояния, дабы достигнуть стопроцентной симметрии. А потом стала лихорадочно придавать дому и его зеркальному близнецу глубину и цвет.
Картина шла. Получалась, и симметричность вновь возвращалась на нее.
Где-то к вечеру мать заглянула к ней в комнату, и некоторое время смотрела, как ее сумасшедшее чадо рисует. По комнате разбросаны кисти, куски дешевого холста, а на огненной шерсти Дзена просматривается пятно цвета небесной синевы. Ничего так и не сказав, мать ушла, а Анна так ничего и не заметила.
Оторвалась от увлекательного занятия только вечером, когда ранние зимние сумерки напомнили о существовании электрического света. Анна отошла на метр, оглядела картину издали – именно так их и надо оценивать.
Она сумела – симметрия восторжествовала и была тождественна с идеалом всех симметрий – видом рельсовых путей из кабины локомотива. Дома были одинаковыми, угрюмые, в серых красках, что еще больше подчеркивал небесный лоскут над плоскими крышами. И все хотелось найти то место, где кончается прозрачный зимний воздух, и начинается амальгированное стекло.
– Вот так, – сказала Анна, – теперь правильно.
Из окна полотно подсвечивала луна – стареющая, тощает с каждым днем, а ведь девять дней назад была такая огромная, полная, висела низко над крышами! Картина в ее лучах приобрела вид загадочный и древний.
Она была далека от завершенности, но главное художница сумела – суть была ухвачена, зафиксирована и упрятана под несколько слоев мощно пахнущей масляной краски.
– И назвать «Зеркало весны!» – произнесла Анна, – Туманно и напыщенно.
Довольная, как всякий обильно самовыразившийся человек творческий, она остаток дня провела в мелких, приятных делах и мечтах. Не известно как рисовать, а вот мечтать у нее получалось лучше всего.
Мнился ей белый-белый зал, яркие галогеновые софиты, скрипучий паркет, собственные картины на светлых стенах, а между софитами и паркетом пожилые эстеты с одобрительными усмешками и восхищенная молодежь. А в стороне она – Анна, скромно и не бросаясь в глаза, но вот только увидев ее, глаза посетителей распахиваются, сияют восторгом – вот же она, автор, здесь, гениально, великолепно, вы молодое дарование, у вас все будет.
И предложение купить картину за многозначную сумму от солидного, представительного мужчины в дорогом костюме.
Мечты были не новые, но как заклинившая пленка возникали в честолюбивом сознании двадцатилетней девушки Анны снова, снова и снова.
Весь вечер она наигрывала на старом материном пианино мелодии из масштабных заокеанских мелодрам.
Белый свет моргнул – ночь прошла.
Анна открыла глаза и посмотрела на картину – та, стояла совсем рядом с постелью – видимо сама художница поставила ее так, что б было видно. Когда, правда, не помнила.
Серая краска на грубом холсте, синее небо сверху. Два дома и один…
Секунду художница наблюдала свое гениальное творение, свой отделанный позолотой билет в светлое будущее, а потом грязно выругалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Дзен стоял и величаво вдыхал этот запах черными влажными ноздрями. Его хозяйка вдохнула тоже и зажмурилась.
В воздухе пахло весной и выхлопными газами.
Несколькими ступеньками ниже белый конверт с синими письменами размачивал твердый острый уголок в маленьком крошечном сугробе. Бумага темнела на глазах, приобретая сероватый оттенок. Анна хотела, было, взять конверт, негоже ему мокнуть, люди ведь писали, старались, да так и не взяла. Может быть оттого, что среди этой скрытой капели конверт напоминал не тающий кусочек зимы? Пусть себе лучше лежит, кто ни будь еще поднимет.
Идти ей было не далеко – она обычно не питала особой приязни к пейзажам, особенно к тем штампованным, что продают на каждом рынке, но попадались в ее родном городе такие места, которые так и просились, чтобы их запечатлели. Сколь обычные, столь и странные были они, ее пейзажи, в которых самые простые предметы складывались в затейливые и выразительные комбинации, приобретая вид загадочный и сюрреалистический.
Иногда ей казалось, что вот такие-то пейзажи и отражают лучше всего текущую вокруг жизнь, она даже придумала название – бытовой сюрреализм, и думалось даже, что большинство людей, что ее окружают, видят лишь ту половину, что им ближе. И в этом они совсем одинаковые – погрязшие в быту, и оторвавшиеся от земли в поисках эмпирей. И уж совсем малая часть видит эти две половинки вместе. Может это и есть гармония?
Вот и здесь, совсем рядом нашлось такое местечко.
Если смотреть от местных трущоб (в которых, по слухам, в середине зимы разыгралась кровавая драма, и пес принадлежащий одному из жильцов чуть было не загрыз человека), то двор превращается в подобие улицы – чересчур он все-таки узкий. Или даже нет, в некое ущелье, уменьшенное в сотню раз подобие гранд каньона, а может быть в шлюз, каким видят его с теплохода, в точке крайнего отлива воды. Два дома – копии друг друга нависают над ним, наподобие испещренных квадратными норками отвесных сероватых скал.
Но главное даже не в этом, хотя и кажется иногда, что когда ни будь дома, прихотью природы сдвинутся и схлопнут между собой запущенную полоску земли, испещренную детскими качелями-каруселями и удобренную дерьмом поколений местных собак.
Главное в той потусторонней симметрии, возникшей то ли в мятущемся под гнетом типового строительства мозгу архитектора, то ли сама по себе, как причудливые образования в том же гранд каньоне.
Странно, но, глядя от трущоб, создавалось впечатление, что дом всего один – угрюмый, серый, панельный, а его близнец, через земляную речку двора лишь отражение. И мнилось исполинское, сияющее голубой амальгамой зеркало, где-то на середине двора. Подойдешь, и упрешься рукой в гладкое стекло.
Дома совсем одинаковые, но стоит вглядеться получше, чтобы понять какой из них реален, а какой отражения.
Это было непонятное ощущение, потому что Анна твердо знала, что дом напротив абсолютно реален – в свое время они чуть не въехали туда, ходили даже примерялись к квартире, но… глаза и нудно стремящийся к логике разум говорили одно, а чувства совсем другое.
Как бы то ни было – эти было как раз то, что ей нужно.
Анна рисовала часа два, прилежно зарисовывая на холсте черным грифелем два дома и зеркало между ними. Тут главное передать настроение, ощущение, что один дом нереален.
Ноги ее купались в выползшей из ближнего сугроба луже, и там же купались пластиковый треножник мольберта. Дзен бродил где-то неподалеку, а редкие прохожие награждали ее удивленными взглядами – в зависимости от настроения теплыми или осуждающими.
И как всегда отошли куда-то обиды, тягостное ощущение стояния на перроне, когда мимо несется экспресс жизни. Вообще все отошло. Осталась лишь Анна, холст и два дома, угрюмо позирующие будущей нетленке.
И ощущение нужности и необходимости, которые приходили только в моменты работы.
Результат ей понравился – теперь дело за малым, не ошибиться в подборе цвета. Но это уже дома, закрывшись надежной дверью, изолировавшись от внешнего мира, с шаблоном будущей картины в голове и надеждой на лучшее.
А вот о том, что и это полотно повиснет рядом с остальными, так и не увидев свет, думать не хотелось.
Мигнув обещанием весны, солнце скатилось к горизонту и очередной день прошел. Может быть, со стороны он и показался слишком обычным, но Анна сегодня начала новую картину, а значит, он уже запомнен, останется в памяти, законсервированный на сумрачного цвета холсте. Вечером она нанесла немного краски, еще раз подивившись чарующей симметричности картины – для контраста надо добавить одинокий солнечный луч высоко над крышами – как в тот момент, когда только вышла на крыльцо. Краски ложились аккуратными мазками – светло-серая, черная как ночь, холодно-серебристая и одно пятно яркой бирюзы.
Красиво. И день хороший. Ночь же она провела у компьютера, одиноко бродя по странным, экзотическим сайтам, да бесцельной болтовне в странных же чатах. Это было притягательно, хотя и только и в первое время. Не зная того, Анна была совершенно согласна с проживающим двумя этажами ниже Александром Ткачевым – стоящих людей в сети почти нет.
Впрочем, ночной этот серфинг отвлекал от гнетущих мыслей, а значит, имел положительный эффект.
В конце концов, что такое ее жизнь, как не вечные прятки от закутанной в серую шаль старухи депрессии.
Утром весна поняла, что зашла слишком далеко и из облаков снова пошел снег. Начатая картина стояла под кружащим снегом окном и вызывала непреодолимое желание поработать.
Ну и хорошо – Анна взяла кисти, краски – она будет рисовать-рисовать-рисовать. Сегодня день рисования – хороший день.
Буквально через две минут хороший день преподнес ей неприятный сюрприз. Картина – теперь на нее падал серый, притушенный снегом свет и она выглядела по иному.
Анна нахмурилась, всматриваясь в свое навеянное весной творение. Два дома – кусочек неба сверху. Вроде все как было, вот только…
– Вот кривые руки, – молвила художница недовольно – мои кривые руки.
Тут она, конечно, лгала, руки у нее были вполне себе прямыми и довольно изящными, но нарисовали и вправду нечто странное.
Картину перекосило. Не очень явно, но вместе с тем заметно – очаровавшая Анну вчера симметрия на полотно не передалась. Один из домов был чуть-чуть больше своего близнеца, и это сразу ломало ощущение зеркала, а значит весь дух полотна.
– Ну, почему так всегда получается? – спросила Анна у самой себя, – Дальтоничка.
Квадрат правильно нарисовать не смогла…
Хорошо, что не успела как следует начать красить. Все поправимо.
На кухне ее ожидала мать. Смотрела масляно и выжидательно. Анна сразу поняла, что та в очередной раз решила сменить гнев на милость, и вместо кнута попробовать сладкий пряник:
– Садись, чай готов, – сказала мать, – потом с Дзеном погуляешь?
– Я не могу, – хмуро молвила Анна, – мне рисовать надо.
– Новое что?
Анна уставилась на родительницу – опять замыслила что, или все-таки проблеск сознания?
– Новое…
– Анна, – произнесла мать, – а ты не пробовала рисовать что ни будь такое… поближе к реальности?
– Рисую, что рисуется. Пейзажи мне не интересны, а для портретов… может быть, не хватает мастерства?
Мать, помолчав, сказала:
– Я ж не просто так говорю… мне просто тут встретился Николай Петрович, ты его знаешь… Он увидел, как ты стоишь, рисуешь и предложил… в общем, он сказал, что может твои картины пристроить!
Вот это да! Анна оторвалась от еды и посмотрела на маму во все глаза. Вот уж откуда не ожидала поддержки!
– Ты это серьезно?
– Серьезно.
Все-таки хороший день. Может быть, даже очень хороший.
– Вообще-то у меня есть кое-что… – медленно сказала художница, – которое ближе к реальности…
– Ну вот и хорошо, – сказала мать, поднимаясь, – а Николай Петрович обещал заглянуть к концу недели. Покажешь ему свою картину.
Анна кивнула. После завтрака взяла Дзена и в смятенных чувствах отправилась на прогулку. С неба шел снег и засыпал давешний конверт – бумага вся просырела, но почерк не расплылся – чернила были въедливые.
Так никто и не поднял.
Дзен шагал впереди, аккуратно ставя огненно рыжие лапы в снег, диковинный фиолетовый язык на миг возникал в пасти, глаза были непроницаемые. Анна размышляла.
– «Что же это» – думала она, – «конец войне? Конец придиркам? Разве такое бывает? Раз – и переменилось все. А если и вправду картину пристроят? Ее купят, за нее заплатят деньги? И это будут ЕЕ деньги. Честно ею заработанные! А за этой могут пойти и другие, и дальше!»
Перед Анной на миг распахнулись и замаячили самые, что ни на есть радостные перспективы, что зачастую распахиваются перед каждым человеком творческим, потому как наделены они, как правило, не только талантом, но и непомерными амбициями. Фантазия скромной художницы Анны разыгралась, и мерещились ей уже персональные выставки, презентации, разговоры в элитных кругах, вспышки фотоаппаратов, фанаты и, может быть, поклонники.
Из сладких грез ее вывел Дзен – резко дернув поводок. Анна очнулась и оказалось, что она стоит как раз на том месте, где рисовала вчера картину. Отсюда симметричность двора была видна очень отчетливо.
Чтобы картину купили, она должна быть хорошей – решила Анна, а значит теперь надо работать, работать и еще раз работать. Не для себя – для других, чтобы приняли, чтобы оценили. Что бы Николай Петрович – облеченный связями знакомый матери, нашел показанное полотно достойным.
– Мы будем работать Дзен, – сказала Анна и сквозь снегопад поспешила домой, – будем работать над собой.
Дзен волокся позади на своем поводке, и недоумевал из-за такого скорого завершения выгула. А возможно он просто знал, к чему зачастую приводит фанатичное самоуглубленное творчество!
Весь следующий день она рисовала – исправляла, выравнивала, перерисовывала, а под конец стала слой за слоем класть сероватые мазки краски. Дошло до того, что стояла с линейкой и измеряла углы и расстояния, дабы достигнуть стопроцентной симметрии. А потом стала лихорадочно придавать дому и его зеркальному близнецу глубину и цвет.
Картина шла. Получалась, и симметричность вновь возвращалась на нее.
Где-то к вечеру мать заглянула к ней в комнату, и некоторое время смотрела, как ее сумасшедшее чадо рисует. По комнате разбросаны кисти, куски дешевого холста, а на огненной шерсти Дзена просматривается пятно цвета небесной синевы. Ничего так и не сказав, мать ушла, а Анна так ничего и не заметила.
Оторвалась от увлекательного занятия только вечером, когда ранние зимние сумерки напомнили о существовании электрического света. Анна отошла на метр, оглядела картину издали – именно так их и надо оценивать.
Она сумела – симметрия восторжествовала и была тождественна с идеалом всех симметрий – видом рельсовых путей из кабины локомотива. Дома были одинаковыми, угрюмые, в серых красках, что еще больше подчеркивал небесный лоскут над плоскими крышами. И все хотелось найти то место, где кончается прозрачный зимний воздух, и начинается амальгированное стекло.
– Вот так, – сказала Анна, – теперь правильно.
Из окна полотно подсвечивала луна – стареющая, тощает с каждым днем, а ведь девять дней назад была такая огромная, полная, висела низко над крышами! Картина в ее лучах приобрела вид загадочный и древний.
Она была далека от завершенности, но главное художница сумела – суть была ухвачена, зафиксирована и упрятана под несколько слоев мощно пахнущей масляной краски.
– И назвать «Зеркало весны!» – произнесла Анна, – Туманно и напыщенно.
Довольная, как всякий обильно самовыразившийся человек творческий, она остаток дня провела в мелких, приятных делах и мечтах. Не известно как рисовать, а вот мечтать у нее получалось лучше всего.
Мнился ей белый-белый зал, яркие галогеновые софиты, скрипучий паркет, собственные картины на светлых стенах, а между софитами и паркетом пожилые эстеты с одобрительными усмешками и восхищенная молодежь. А в стороне она – Анна, скромно и не бросаясь в глаза, но вот только увидев ее, глаза посетителей распахиваются, сияют восторгом – вот же она, автор, здесь, гениально, великолепно, вы молодое дарование, у вас все будет.
И предложение купить картину за многозначную сумму от солидного, представительного мужчины в дорогом костюме.
Мечты были не новые, но как заклинившая пленка возникали в честолюбивом сознании двадцатилетней девушки Анны снова, снова и снова.
Весь вечер она наигрывала на старом материном пианино мелодии из масштабных заокеанских мелодрам.
Белый свет моргнул – ночь прошла.
Анна открыла глаза и посмотрела на картину – та, стояла совсем рядом с постелью – видимо сама художница поставила ее так, что б было видно. Когда, правда, не помнила.
Серая краска на грубом холсте, синее небо сверху. Два дома и один…
Секунду художница наблюдала свое гениальное творение, свой отделанный позолотой билет в светлое будущее, а потом грязно выругалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86