А потом гробокопатель Маки по прозвищу Кроха проснулся в свинцовой душной тьме, пахнущей гарью, и еще холодом, и еще отчаянием.
Вот так – вчера сгорел последний прутик, но их надежда сгорела куда раньше, где-то в районе двери и царство мертвых.
А виноват в этом был, что ни говори, Пека.
– Все кончилось, друг Пека, а скоро и мы, кончимся.
– Ты только иди. Пока ты идешь, иду и я, так хотя бы знаем, что движемся и…
– Спокойно, Пека, спокойно. Я чую, скоро дойдем.
И они пошли – Кроха, касаясь рукой исписанной невидимой каббалой стены, а Пека держась за напарника. Пека шел как баран на бойню – только в данном случае убить должны были и мясника.
А Кроха шагал вперед и нехитрая да короткая жизнь его проходила у Крохи перед глазами. Страх. Уныние. Книги. Надежда. Пека. Опасность. Арсеникум. Жадность. Корысть.
Нажива. Безоглядность. Безрассудство. Безысходность.
И вот он теперь здесь, в самой глубине недр земных, все еще идет, переставляет гудящие ноги, хотя умом понимает – идти осталось немного. Печатая шаги по гладкому полу туннеля, Кроха с удивлением осознал, что не может вспомнить как следует поверхность. Где-то на самом краю истончившийся его памяти оставались воспоминания о желтых, бескрайних полях, ярком, слепящем солнце, буйнотравья весной, высоких зеленых пальм. Вот только поблекло как-то все, выцвело и все больше Крохе казалось, что все это не больше чем его собственные фантазии. Как может существовать солнце, если есть только тьма? Как можно летать в синем небе, если можно идти только вниз? Как можно достигнуть рая, если идешь прямиком в ад?
Арсеникум, наверняка знал про все это, и оставил им одну единственную дорожку, и Кроха сказал бы, что чувствуешь здесь себя как поезд метро на своих нескончаемых рельсах, если бы знал хоть что ни будь про метро.
Но это было и не важно, потому что незацикленные в круг рельсы когда ни будь да обрываются в тупике, потому что этот тупик был здесь и дорога больше никуда не вела.
Они пришли. Они достигли самого дна.
Свет первым увидел Пека, потому что веки Крохи были плотно закрыты. Пека закричал, и сдавил плечо напарника, указывая смутным силуэтом руки на проем.
Это была еще одна дверь – приоткрытая, мощная, как и те, далеко вверху. И свет лился сквозь неплотно закрытую створку – зеленоватый и мерцающий как солнце водяных мокриц.
Кроха без колебаний отодвинул створку и увидел тупик. Странно, но теперь он испытал только безмерное облегчение.
– Пека, – сказал он, – Нам больше некуда иди. Закрой дверь, и подбери что ни будь потяжелее, мы будем обороняться.
Побледневший напарник затворил дверь и задвинул тяжелый засов. Дверь была капитальная – она дарила жизнь эта дверь, несколько лишних минут, пока ее не взломают.
Помещение было сферическим, в центре высился очередной саркофаг, а у противоположной стены в полу зияла круглая яма, из которой тянуло жаром и на стенке иногда плясали огненные всполохи. Над саркофагом тянулась медная, сверкающая, точно вчера сделанная арка с выбитым на ней словом: Arsenicum. Пека смотрел на дверь, точно ожидая, что идущие следом вот-вот начнут ломиться в нее.
Движимый нездоровым интересом Кроха смотрел на саркофаг. Что-то странное в нем…
Саркофаг был с крышкой.
На негнущихся ногах Кроха проследовал к последнему обиталищу злобного старца и резким толчком скинул крышку. Лакированное дерево загрохотало по полу, а замогильный свет пал внутренности гроба.
Кроха захохотал. Он ржал и ржал, не в силах остановиться, а Пека испуганно глядел на него, смеющегося стоя посередь погребальной камеры, у раскрытого гроба, прямо над коричневым, мумифицированным лицом владельца…
– Арсеникум! – хохотал Кроха, – зловещщий! Повелитель мертвых! Поклонник Каннабиса!
Живой мертвец!! Труп! Мясо! Сухое мясо! Пека, он мертв! Мертв как бревно! Пека, мы все вообразили! Они никуда не ушли, потому, что не могли уйти! Их там просто не было…
И снова и снова он повторял эти слова, а Арсеникум лежал в своем гробу – мертвый как ножка от пластикового стула, мертвых как сломанная швейная машинка, просто высохшее тело в марлях, и когда впавший в истерику Кроха стал бить его по лбу, никак не отреагировал.
Да и как он мог отреагировать – семидесятилетний выпотрошенный труп, легкий, бессильный.
– Ну и фантазия у нас, Пека! – орал Маки, лупцуя Арсеникума по твердым щекам, – никто ведь не оживал! Не бывает живых мертвецов! Не бывает Каннабиса! Ничего этого нет! Есть только мы, понимаешь, и мозги наши дурные. Вообразили, что идут! А всего этого нет!
Нет!
Пека глуповато улыбался. Возразить он мог – труп Арсеникума, который должен был во главе войска мертвых спокойно почивал в саркофаге, а это значит… значит никто не идет. Никого нет за этой дверью.
Кроха завопил, потом схватил Арсеникума за марли и вытянул их саркофага, крича что-то торжествующее, а Пека, улыбаясь, развернулся к безопасной ныне двери, чтобы открыть ее.
Но тут в дверь ударили.
Часовой ход встал и забили куранты.
Кроха выронил Арсеникума и тот грянулся оземь – прямой и серьезный как мореная доска.
Со вторым ударом от двери откололась немалая часть и внутрь проник сизоватый, неживой свет, на фоне которого угадывались множественные рогатые силуэты.
Часы били. Время вышло. Пека стонал. Кроха онемел.
И лишь Арсеникум был совсем не причем.
С четвертого удара дверь слетела с петель и те, кто шли следом, стали наполнять помещение.
А впереди всех шел вождь в длинных, ветхих одеждах, украшенных тусклым золотом, высокий, с червленым жезлом в руках и собачьей головой. Алые, дикие, глаза светились средь черной шерсти.
В охватившем его полном ступоре, Кроха отметил, что голова Каннабиса слегка другая, нежели изображенная на фресках – там у него была острая морда гончей, а у реального повелителя тьмы тупая, и уродливо приплюснута, как у бойцовых псов. Жесткие брылья свисали на месте щек. Армия умерших и высохших поборников тьмы следовала позади легионом одинаковых силуэтов.
На пол пути к напарникам Каннабис остановился и вытянул вперед руку, покрытую жестким серо-черным ворсом с загнутым агатовым когтем, и, развернув алую пасть, возгласил:
– Тлен!
Люди ждали. Арсеникум лежал на полу лицом вниз.
– Тлен! – снова сказал Каннабис, низко, – Прими же свою участь и, познав смерть и гниение, приди же во прах!!
Он снова шагнул вперед и его нога, в изукрашенном черным золотом сандалии с хрустом наступила на безропотного владельца пирамиды.
Пека вопил от ужаса, обернулся к Крохе и с еще большим испугом увидел, что тот улыбается. Страшная у него была улыбка. Такая Каннабису бы подошла, умей тот улыбаться. Кроха схватил напарника за руку.
– Пес! – крикнул он и Каннабис на секунду озадаченно приостановился.
– Пес ты! И Арсеникум твой гнилой! – крикнул Маки с какой-то мальчишеской бесшабашностью, так кричат, когда точно знают, что положенное возмездие их не настигнет.
– И фанатики твои высохшие!!! И пирамида ваша корявая! Мокрицы!!! Вы мокрицы!!!
Каннабис с ревом рванулся вперед, багровое сияние полыхало в его глазах, и только тогда Пека понял, как может Кроха избежать наказания.
– НЕТ!! МАКИ!! НЕТ!!! – только и успел прохрипеть любивший легкие деньги сын бедного ремесленника перед тем, как дерзко смеющий напарник увлек его за собой в истекающий жаром провал.
Они падали недолго, а потом достигли огня и жестко об него ударились.
Крохин разлепил веки и потер вздувающуюся на лбу шишку, а после поспешно отодвинулся от палящего жара. От свитых длинной спиралью нитей накала шло сильное тепло – вчера окончился отопительный сезон и остывшие батареи заставили мать Максима поставить ему электрокамин. Тепло было вечером.
Пе… Петьки рядом не было – еще бы, ведь он дрыхнет у себя дома, напротив. Как и положено. Все, как положено.
Глядя на валяющийся на столе рисованный псевдодревний манускрипт, оставшийся от осенней игры в сокровища, Максим еще слышно прошептал:
– Не было… Ничего не было.
Хорошо хоть мама не проснулась. С таким грохотом падал с кровати! Покачав головой, Максим Крохин забрался в кровать и снова заснул, натянув одеяло до подбородка.
Кремень, со следами ударов, он нашел на прикроватном половике только следующим утром, а потом долго убеждал себя что это остаток его коллекции минералов, хотя в душе точно знал – он выкинул все до единого камни еще прошлым летом.
И еще беспокоила навязчивая мысль – он, Максим Крохин, обычный городской школьник, точно знает какие на вкус мокрицы.
Спайсманавт.
Я просыпаюсь и вижу звезды. Каждый раз, каждый день, хотя дней тут нет. Я вижу звезды и очень безбрежное пространство, которое так велико, что затеряться тут проблемы не составляет. Господи – да тут только и делают, что теряются – у них выходят из строя системы навигации, самопроизвольно включаются двигатели, ломаются гироскопы и уносят их бороздить иные звездные системы. Елки-палки, тут есть спутники – вояджер один и два – которые уже вышли за пределы системы и все дальше удаляются в АБСОЛЮТНУЮ ПУСТОТУ и чем дальше, тем она, эта пустота будет пустее!
И вот в этой то пустоте я, Андрей Якутин, простой человек с простыми потребностями, нахожусь в клетке. Я смотрю на далекие звезды, к которым свободно летят вояджеры сквозь толстое стекло иллюминатора и самое страшное, что в этой замкнутой и полной сложной электроники клетушке посадочного модуля я не один.
За что мне это, за что? Ведь я так любил свободу…
Но по порядку… надо сосредоточиться и вернуться к самому началу, ведь простыми жалобами здесь не поможешь… Как все было? Как все получилось? Воистину боги играют судьбами людскими.
С чего все началось? Со скуки. Все большие ошибки совершаются, как правило, от скуки… вернее в аффекте, помутнении разума и больших чувствах, но в начале все равно идет скука. Это как тайфун – пока он не пришел все тихо и спокойно и море отражает небесную лазурь. Но пала тьма и ненастье пришло – и что мы видим? Не следа от былой пасторали. Словно пасторали то и не было. Пастораль быстротечна и уж никак не тянет на вечность, не то, что нынешние звезды, так что я пришел к выводу, что по-настоящему надежной пастораль бывает лишь на фотографиях, на глянцевых рекламных проспектах.
…как скачет мысль. О чем там я? Про аффект – именно в нем я и нахожусь, и боюсь, это болезненное состояние будет только нарастать, впрочем, оно ничто по сравнению с тем, что имеется у моего так называемого напарника. Он настоящее животное и…
Я хотел по порядку. Мой городок был весьма маленьким и уютным местом, благополучным во всех смыслах, коим наделен этот термин. Именно такие и изображают в рекламных буклетах – крошечный, аккуратный, затерянный в бескрайних экологически чистых степях городок – миниатюрная и автоматизированная копия эдема для среднего класса.
Современные технологии, плюс весьма высокий достаток среднего горожанина делали этот город весьма приятным местом для проживания. Он был надежен, в нем хорошо пахло свежей травой, и облицовка домиков всегда была белоснежной. В округе, где стоял мой город, никогда не бывало резких перемен климата и зимы были мягкие, но снежные, а грязные вихри большой политики всегда обходили поселение стороной.
Это было замечательное место. Место отдохновения и покоя, оплот надежности и благополучия.
И не было при таких качествах ничего удивительного в том, что город носил название Твердь Земная.
Немного не типичное название, но я всегда считал, что мой любимый город должен иметь хотя бы одну странность.
Да. О скуке. Как и всякий благополучный город, Твердь Земная был серьезно болен скукой. Это, наверное, походило бы на болото, не благоухай так фиалками. Благополучное болото, если можно применить такое определение.
Я был хорошо обеспечен и выращен родителями в любви и заботе, как всякий средний гражданин Тверди Земной. Я ни в чем не имел стеснения, но опять же как всякое возросшее в тепличных условиях растение не имел особой цели в жизни. Нас таких было много – мы плыли по течению ускользающих лет тесной стайкой, в которой каждый озабочен лишь собой.
Такова была вся молодежь города, так, что ничего удивительного в этом опять же не было.
Человек так устроен, чтобы всегда мечтать о большем. У меня было все, или почти все, так что о чем мечтать я не знал. Поэтому вместо четкого и сформированного видения цели, а также отмеченной на внутренней карте мира красным пунктиром пути к ней у меня была лишь потребность – некое неоформившееся чувство, которое было полной противоположностью скуки.
Я любил выезжать в степь на подаренном родителями к совершеннолетию окрашенном в металлик родстере в степь и подолгу стоять, вглядываясь в идеально ровную линию горизонта, которую никогда не уродовали дымовые трубы – как никак Твердь Земная была ЭКОЛОГИЧЕСКОЙ ЗОНОЙ. Тут я чувствовал себя свободно, ветер наполнял легкие воздухом и вновь залезал в машину и гнал, гнал, по идеально ровному шоссе с одинокой желтой полосой посередине – бесконечной, как кусающая себя за хвост змея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86