Эти существа… Они, видишь ли, не обоеполые, а как бы среднего рода. Например, ангелы. А также духи стихий. А также охранительные духи – лешие, водяные, домовые. Поэтому нашего Домовушку правильнее бы в третьем лице единственного числа именовать не «он», а «оно».
Тут с Жабом случился припадок. Он перевернулся на спинку и засучил лапками в воздухе.
– Ой, не могу!.. – стонал он. – Ой, держите меня!.. Ой, щас сдохну!.. Это ж надо!
Я не знаю, что так рассмешило нашего Жаба. Я, как и Ворон, ничего смешного в этом не видел. Впрочем, может быть, в нормальном состоянии духа я бы иначе воспринял эту информацию, во всяком случае, проявил бы к ней больше интереса. Однако сейчас меня занимало совсем иное – Домовушка перестал со мной разговаривать.
Он принимал мою помощь в сервировке стола – но только принимал и не давал мне никаких поручений. На мои вопросы типа «куда это поставить?», или «в какую тарелку это положить?», или «салат заправлять или пока не надо?» – он не отвечал, и не то чтобы он совсем игнорировал мои вопросы, нет, он доставал и протягивал мне тарелку, чтобы я наполнил ее, или отбирал у меня блюдо и размещал в казавшемся ему удачном месте, или молча поливал салат сметаной… Молча – и при этом поминутно обращался к Псу с какой-нибудь просьбой, или с замечанием, или просто дотрагивался до него лапкой, проходя мимо, дотрагивался ласково и ободряюще. Я понял, что вопрос о том, кто виноват, он решил для себя не в мою пользу. Но колбасе – то есть ее наличию – он даже будто бы радовался и безусловно огорчался поступком испаскудившего ее Петуха.
Ворон тоже словно не замечал меня – только один раз снизошел до замечания, уже мною упомянутого. Петух – ну, тот был не в счет, тот спал, сунув голову под крыло, и не очень переживал по поводу собственного обжорства. Впрочем, его, собственно, никто и не винил: все понимали, что глупая птица не виновата по причине своей глупости. Жаб – вот кто общался со мной как ни в чем не бывало, но это было слабое утешение, скажу больше – и не утешением это было. Потому что «скажи мне, кто твой друг…» Не то чтобы Жаб был мне (стал мне) таким уж близким другом. Просто заслужить одобрение от Жаба – не есть ли это скорее порицание поступка?
В конце концов я не выдержал.
– Ну ладно, виноват! – взревел я, когда все сели за стол и стали накладывать себе на тарелки разные вкусные вещи, в том числе и поджаренную колбасу, и никто, ни один из них, не пытался ухаживать за мной, хотя друг за другом они ухаживали наперебой, предлагали то или иное («Положить тебе салатика, Жаб?», «Не хочешь ли сметанки, Паук?», «Кислой капусточки, Домовушка, ты же любишь!»), и передавали тарелки, и наполняли бокалы, и так далее и тому подобное.
– Виноват! – взревел я. – Но я же не думал!.. То есть я думал – пусть он подумает, каково это! Когда ты что-то делаешь из лучших побуждений! А на тебя потом ябедничают!
– Ябедничают! – взвился Пес. – Это кто на тебя ябедничает? Это я – ябеда?
– А кто же? – огрызнулся я. – Ты! Ты у нас первый доносчик, даже в личные дела нос суешь! Какое твое дело было до моих кошек! А ты Ладе сразу все насплетничал!..
Крыть ему было, как говорится, нечем. Он сел на хвост и разинул пасть. Он, по-видимому, никогда не рассматривал свое поведение под таким углом зрения.
Помирил нас Паук.
– Хватит, товарищи! – сказал он своим тихим, но таким выразительным голосом, что Петух проснулся, захлопал спросонья крыльями и завертел головой.
– Хватит, – повторил Паук. – Вы, Пес, действительно слишком уж усердно докладывали Ладе о происшествиях, имевших место в ее отсутствие. А вы, Кот злоупотребили доверчивостью и простодушием Пса. И то и другое достойно порицания. Однако благодаря этому не очень хорошему поступку Кота мы имеем мясное блюдо на нашем столе, что заслуживает похвалы. И благодарны мы должны быть Псу, осуществившему остроумный замысел Кота. Способ приобретения продукта также должен заслужить наше одобрение. И я аплодирую хитроумию Кота – ведь, как оказалось, разнообразить наш стол было весьма просто, но почему-то никто до этого раньше не додумался. Поэтому я предлагаю прекратить дуться друг на друга и на весь свет. Оба виноваты. И в то же время оба молодцы. Пожмите друг другу лапы, и давайте праздновать, а то скоро и Новый год наступит, а мы все склочничаем и свары разводим…
И вот тут обнаружилось, насколько вырос авторитет Паука за такое недолгое время. Ведь если бы с таким же предложением выступил Ворон, или Домовушка, или кто-нибудь еще, я уверен – без дополнительных разборок и разговоров не обошлось бы. А тут почти все вздохнули с облегчением. Мы с Псом пожали друг другу лапы и простили друг друга – теперь уже без затаенной злобы, – и нависшая над нашим столом тяжелая туча взаимных обид и недомолвок, ко всеобщему облегчению, рассеялась. Впрочем, один недовольный (или не очень довольный) все-таки был. Жаб, конечно. Он так любил свары, ссоры и склоки, что, лишившись приятной для себя атмосферы назревающего скандала, погрустнел. Однако очень скоро он утешился, вспомнив так развеселившую его информацию о принадлежности Домовушки к среднему полу, и почти всю ночь развлекался, обращаясь к Домовушке приблизительно так: «Домовушечко, будь так любезно, подай мне яблочко!» Или: «Домовушечко, будь добро, плесни мне еще шампанского!»
Пока Паук не сделал замечание и ему тоже.
Но Домовушка, кажется, не очень на Жаба обижался. Может быть, потому, что Жаб никогда не был ему дорог так, как был дорог я, или Пес, или даже Ворон.
Однако я отвлекся и, пожалуй, слишком много внимания уделил нашей ссоре.
Новый год надвигался все стремительней, и вот уже по телевизору звучит новогоднее поздравление, и бьют двенадцать раз куранты, и мы поднимаем бокалы (у каждого бокал своего размера, в соответствии с габаритами, Паук, например, пил из наперстка, а Рыбу капнули шампанского прямо в аквариум). Так вот, поднимаем искрящиеся наполненные бокалы и чокаемся, и пьем, и поздравляем друг друга, и даже целуемся (некоторые – прослезившись), и шумим, и радуемся – чему? То ли тому, что еще один год прошел, состарив нас на год, то ли тому, что год прожили, в общем, неплохо, следующий, может быть, проживем не хуже, а может быть, даже и лучше, или просто тому, что – праздник, а празднику надо радоваться…
Радуемся. Едим. Пьем. Грызем. Закусываем. Танцуем даже. Клюем носом. Дремлем. Болтаем всякую чушь (в подпитии). Товарищ капитан Паук посвящает Ворона в методику расследования преступлений на примере бессмертного романа Федора Михайловича Достоевского, а Ворон, не слушая его, обнимает опустевшую уже бутылку из-под шампанского и клянется в вечной любви к нему (Пауку), к Ладе, к Достоевскому и даже к Порфирию Порфириевичу. Петух, для которого (в силу его куриного скудоумия) и праздник не праздник, спит, откукарекав положенное число раз, время от времени, пробужденный сотворенным нами шумом, хлопает крыльями и расправляет гребешок, готовясь поприветствовать утро, но, обнаружив, что еще ночь, снова засыпает. Жаб пытается танцевать, но только подпрыгивает на месте все выше и выше и мешает высунувшемуся из воды чуть ли не полностью Рыбу смотреть телевизор. Домовушка, пригорюнившись и совсем по-бабьи подперев бородку кулачком, роняет аккуратные слезки в полную ореховой скорлупы и яблочных огрызков тарелку и бормочет что-то о непутевых девицах, распутстве, непотребстве и отсутствии у нынешней молодежи должного уважения к старшим и любви к труду.
А что делаю я?
Кажется, я целуюсь с Псом.
Нет, не кажется, а совершенно точно – я целуюсь с Псом. И сообщаю Псу, что он – классный парень, парень что надо, и что я готов идти с ним в разведку – вот прямо сейчас, немедленно, сию секунду; но тут же меняю свое решение, потому что я никак не могу пойти в разведку, потому что я – сволочь. Редкая причем сволочь. Злопамятная и мстительная. Безнадежная. То есть я хочу сказать, ненадежная, но это у меня почему-то не получается.
А Пес?
А Пес утешает меня. Пес говорит о моих достоинствах. О том, что я мягкий, пушистый, приятный в общении. Что я мелодично мурлычу. И к тому же прекрасный собеседник. Умен. Образован. Эстетичен. И что шерсть моя пахнет приятно, хотя для него, Пса, признать этот факт крайне тяжело, но – шерсть моя пахнет приятно, во всяком случае, для Лады. То есть для ее носа. А все, что хорошо для Лады, хорошо и для него, Пса. Даже если и не очень ему, Псу, нравится. И что вообще он готов умереть – для Лады. За Ладу. Даже просто так, в ее, Лады, честь. Поэтому он не только готов в разведку, он и на танки готов – сейчас. Немедленно. Сию секунду…
Короче говоря, все мы – ну, может быть, кроме Рыба, – пьяны.
И вдруг наступает отрезвление.
Бьют часы.
Количество ударов никто из нас сосчитать не может.
Я утверждаю, что пробило три.
Паук заявляет, что четыре.
Домовушка морщит лобик, шевелит губками, вытягивает вперед лапку и загибает пальчики. По его подсчетам, пробило только два часа, и до утра еще уйма времени.
Рыб недовольно ворчит, что Жаб опять заслонил ему телевизор, и на вопрос, сколько все-таки времени, отвечает коротко и непонятно, что он – счастлив.
Жаб же, от натуги раздувшийся до размеров футбольного мяча, внезапно опадает, как лопнувший воздушный шарик, и кричит, что он точно посчитал восемь ударов и что скоро придет Лада. И эти слова Пес подхватывает восторженно-жалобным воем. Для него каждый час, проведенный без Лады, равен трем обычным часам.
То есть мы все еще пьяны.
Но в разгар наших споров о времени – никому из нас в голову не приходит посмотреть на часы – раздается стук в дверь. Ровно три удара, и с каждым ударом хмель выветривается из наших голов: ТУК! ТУК! ТУК!
Ворон, отрезвление которого было наиболее заметно, потому что, как запойный алкоголик, он набрался больше всех, радостно воскликнул:
– Пришли! – Но не кинулся открывать дверь. Так как дверь открылась сама.
Я глядел во все глаза – какие такие гости посетили этот в общем-то негостеприимный дом?
И ничего не увидел.
Только будто прохладный, но приятно прохладный ветерок пробежал по комнате, и запахло свежестью – не озоновой послегрозовой свежестью, а арбузной свежестью снега и хвойного леса.
И голосок раздался – тоненький, писклявый, на пределе слухового восприятия:
– С Новым годом! С новым счастьем!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ,
в которой я встречаюсь с Дедом Морозом и получаю подарок
Добрый Дедушка Мороз,
Он подарки нам принес…
Детский фольклор
Все (кроме меня и Петуха) радостно гомонили, приветствовали гостей криками: «Добро пожаловать!», «С Новым годом вас!» и прочими получленораздельными возгласами, какие положено говорить гостям, заглянувшим на огонек в новогоднюю ночь.
А я вертел головой и не мог понять, где те, к кому обращены эти приветствия, и кто отвечает на эти приветствия таким тоненьким голоском.
Я прищуривался, чтобы задействовать свое магическое зрение.
Я принюхивался, вспомнив о своих кошачьих возможностях.
Наконец, внимательно проследив направление взгляда Ворона, я увидел – на журнальном столике, покрытом красной скатертью, сидел, свесив ножки, крошечный человечек в красной шубке. Красное на красном различимо плохо, поэтому, наверное, я сразу его и не заметил. Рядом с человечком лежал крошечный мешочек, и еще виднелось крохотное голубое пятнышко. Пятнышко это шевелилось, я подскочил поближе и рассмотрел как следует – это были Дед Мороз и Снегурочка.
Крохотные – их вдвоем можно было посадить в наперсток, который служил нашему Пауку рюмкой, и еще осталось бы место для мешка с подарками.
– А почему вы такие маленькие? – не выдержал я и задал вопрос. Я ведь любопытен, если вы помните. Любопытен, как всякий кот.
Дед Мороз, чтобы меня рассмотреть, задрал голову так, что с головы его слетела шапка. То есть я так думаю, что это была шапка, потому что до того, как он посмотрел на меня, его голова была прикрыта красным лоскутком, а теперь стала белой.
– Вашего полку прибыло? Знаю, знаю, Ладушка мне сказывала, – пропищал он. – А где ж сама она, хозяюшка? И Бабушки не вижу я, подруженьки моей…
– Ой, Морозушко, дела нынче у нас неладные, злосчастные, – пригорюнившись, сообщил Домовушка. – Однако же, может, примешь вид обыкновенный, гостем будешь, угощением нашим не побрезгуешь…
– Прежде с делами покончить надобно бы… Ну да уж ладно. Успеется. А ну-ка, внученька…
С этими словами Дед Мороз спрыгнул со стола и исчез. В комнате еще пуще запахло арбузом, и снова подул прохладный ветер.
– А где?.. – начал было я вопрос, но кто-то за моей спиной засмеялся раскатистым басом, таким громким, что у меня заложило уши.
Я обернулся. В кресле сидел Дед Мороз в натуральную (для человека) величину. А рядом с креслом стояла, сунув ручки в голубого шелка муфточку, отороченную горностаем, милая худенькая девушка, большеглазая и бледненькая. Снегурочка.
– А вот и я! – зарокотал Дед Мороз. – Ну здравствуй, Кот!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Тут с Жабом случился припадок. Он перевернулся на спинку и засучил лапками в воздухе.
– Ой, не могу!.. – стонал он. – Ой, держите меня!.. Ой, щас сдохну!.. Это ж надо!
Я не знаю, что так рассмешило нашего Жаба. Я, как и Ворон, ничего смешного в этом не видел. Впрочем, может быть, в нормальном состоянии духа я бы иначе воспринял эту информацию, во всяком случае, проявил бы к ней больше интереса. Однако сейчас меня занимало совсем иное – Домовушка перестал со мной разговаривать.
Он принимал мою помощь в сервировке стола – но только принимал и не давал мне никаких поручений. На мои вопросы типа «куда это поставить?», или «в какую тарелку это положить?», или «салат заправлять или пока не надо?» – он не отвечал, и не то чтобы он совсем игнорировал мои вопросы, нет, он доставал и протягивал мне тарелку, чтобы я наполнил ее, или отбирал у меня блюдо и размещал в казавшемся ему удачном месте, или молча поливал салат сметаной… Молча – и при этом поминутно обращался к Псу с какой-нибудь просьбой, или с замечанием, или просто дотрагивался до него лапкой, проходя мимо, дотрагивался ласково и ободряюще. Я понял, что вопрос о том, кто виноват, он решил для себя не в мою пользу. Но колбасе – то есть ее наличию – он даже будто бы радовался и безусловно огорчался поступком испаскудившего ее Петуха.
Ворон тоже словно не замечал меня – только один раз снизошел до замечания, уже мною упомянутого. Петух – ну, тот был не в счет, тот спал, сунув голову под крыло, и не очень переживал по поводу собственного обжорства. Впрочем, его, собственно, никто и не винил: все понимали, что глупая птица не виновата по причине своей глупости. Жаб – вот кто общался со мной как ни в чем не бывало, но это было слабое утешение, скажу больше – и не утешением это было. Потому что «скажи мне, кто твой друг…» Не то чтобы Жаб был мне (стал мне) таким уж близким другом. Просто заслужить одобрение от Жаба – не есть ли это скорее порицание поступка?
В конце концов я не выдержал.
– Ну ладно, виноват! – взревел я, когда все сели за стол и стали накладывать себе на тарелки разные вкусные вещи, в том числе и поджаренную колбасу, и никто, ни один из них, не пытался ухаживать за мной, хотя друг за другом они ухаживали наперебой, предлагали то или иное («Положить тебе салатика, Жаб?», «Не хочешь ли сметанки, Паук?», «Кислой капусточки, Домовушка, ты же любишь!»), и передавали тарелки, и наполняли бокалы, и так далее и тому подобное.
– Виноват! – взревел я. – Но я же не думал!.. То есть я думал – пусть он подумает, каково это! Когда ты что-то делаешь из лучших побуждений! А на тебя потом ябедничают!
– Ябедничают! – взвился Пес. – Это кто на тебя ябедничает? Это я – ябеда?
– А кто же? – огрызнулся я. – Ты! Ты у нас первый доносчик, даже в личные дела нос суешь! Какое твое дело было до моих кошек! А ты Ладе сразу все насплетничал!..
Крыть ему было, как говорится, нечем. Он сел на хвост и разинул пасть. Он, по-видимому, никогда не рассматривал свое поведение под таким углом зрения.
Помирил нас Паук.
– Хватит, товарищи! – сказал он своим тихим, но таким выразительным голосом, что Петух проснулся, захлопал спросонья крыльями и завертел головой.
– Хватит, – повторил Паук. – Вы, Пес, действительно слишком уж усердно докладывали Ладе о происшествиях, имевших место в ее отсутствие. А вы, Кот злоупотребили доверчивостью и простодушием Пса. И то и другое достойно порицания. Однако благодаря этому не очень хорошему поступку Кота мы имеем мясное блюдо на нашем столе, что заслуживает похвалы. И благодарны мы должны быть Псу, осуществившему остроумный замысел Кота. Способ приобретения продукта также должен заслужить наше одобрение. И я аплодирую хитроумию Кота – ведь, как оказалось, разнообразить наш стол было весьма просто, но почему-то никто до этого раньше не додумался. Поэтому я предлагаю прекратить дуться друг на друга и на весь свет. Оба виноваты. И в то же время оба молодцы. Пожмите друг другу лапы, и давайте праздновать, а то скоро и Новый год наступит, а мы все склочничаем и свары разводим…
И вот тут обнаружилось, насколько вырос авторитет Паука за такое недолгое время. Ведь если бы с таким же предложением выступил Ворон, или Домовушка, или кто-нибудь еще, я уверен – без дополнительных разборок и разговоров не обошлось бы. А тут почти все вздохнули с облегчением. Мы с Псом пожали друг другу лапы и простили друг друга – теперь уже без затаенной злобы, – и нависшая над нашим столом тяжелая туча взаимных обид и недомолвок, ко всеобщему облегчению, рассеялась. Впрочем, один недовольный (или не очень довольный) все-таки был. Жаб, конечно. Он так любил свары, ссоры и склоки, что, лишившись приятной для себя атмосферы назревающего скандала, погрустнел. Однако очень скоро он утешился, вспомнив так развеселившую его информацию о принадлежности Домовушки к среднему полу, и почти всю ночь развлекался, обращаясь к Домовушке приблизительно так: «Домовушечко, будь так любезно, подай мне яблочко!» Или: «Домовушечко, будь добро, плесни мне еще шампанского!»
Пока Паук не сделал замечание и ему тоже.
Но Домовушка, кажется, не очень на Жаба обижался. Может быть, потому, что Жаб никогда не был ему дорог так, как был дорог я, или Пес, или даже Ворон.
Однако я отвлекся и, пожалуй, слишком много внимания уделил нашей ссоре.
Новый год надвигался все стремительней, и вот уже по телевизору звучит новогоднее поздравление, и бьют двенадцать раз куранты, и мы поднимаем бокалы (у каждого бокал своего размера, в соответствии с габаритами, Паук, например, пил из наперстка, а Рыбу капнули шампанского прямо в аквариум). Так вот, поднимаем искрящиеся наполненные бокалы и чокаемся, и пьем, и поздравляем друг друга, и даже целуемся (некоторые – прослезившись), и шумим, и радуемся – чему? То ли тому, что еще один год прошел, состарив нас на год, то ли тому, что год прожили, в общем, неплохо, следующий, может быть, проживем не хуже, а может быть, даже и лучше, или просто тому, что – праздник, а празднику надо радоваться…
Радуемся. Едим. Пьем. Грызем. Закусываем. Танцуем даже. Клюем носом. Дремлем. Болтаем всякую чушь (в подпитии). Товарищ капитан Паук посвящает Ворона в методику расследования преступлений на примере бессмертного романа Федора Михайловича Достоевского, а Ворон, не слушая его, обнимает опустевшую уже бутылку из-под шампанского и клянется в вечной любви к нему (Пауку), к Ладе, к Достоевскому и даже к Порфирию Порфириевичу. Петух, для которого (в силу его куриного скудоумия) и праздник не праздник, спит, откукарекав положенное число раз, время от времени, пробужденный сотворенным нами шумом, хлопает крыльями и расправляет гребешок, готовясь поприветствовать утро, но, обнаружив, что еще ночь, снова засыпает. Жаб пытается танцевать, но только подпрыгивает на месте все выше и выше и мешает высунувшемуся из воды чуть ли не полностью Рыбу смотреть телевизор. Домовушка, пригорюнившись и совсем по-бабьи подперев бородку кулачком, роняет аккуратные слезки в полную ореховой скорлупы и яблочных огрызков тарелку и бормочет что-то о непутевых девицах, распутстве, непотребстве и отсутствии у нынешней молодежи должного уважения к старшим и любви к труду.
А что делаю я?
Кажется, я целуюсь с Псом.
Нет, не кажется, а совершенно точно – я целуюсь с Псом. И сообщаю Псу, что он – классный парень, парень что надо, и что я готов идти с ним в разведку – вот прямо сейчас, немедленно, сию секунду; но тут же меняю свое решение, потому что я никак не могу пойти в разведку, потому что я – сволочь. Редкая причем сволочь. Злопамятная и мстительная. Безнадежная. То есть я хочу сказать, ненадежная, но это у меня почему-то не получается.
А Пес?
А Пес утешает меня. Пес говорит о моих достоинствах. О том, что я мягкий, пушистый, приятный в общении. Что я мелодично мурлычу. И к тому же прекрасный собеседник. Умен. Образован. Эстетичен. И что шерсть моя пахнет приятно, хотя для него, Пса, признать этот факт крайне тяжело, но – шерсть моя пахнет приятно, во всяком случае, для Лады. То есть для ее носа. А все, что хорошо для Лады, хорошо и для него, Пса. Даже если и не очень ему, Псу, нравится. И что вообще он готов умереть – для Лады. За Ладу. Даже просто так, в ее, Лады, честь. Поэтому он не только готов в разведку, он и на танки готов – сейчас. Немедленно. Сию секунду…
Короче говоря, все мы – ну, может быть, кроме Рыба, – пьяны.
И вдруг наступает отрезвление.
Бьют часы.
Количество ударов никто из нас сосчитать не может.
Я утверждаю, что пробило три.
Паук заявляет, что четыре.
Домовушка морщит лобик, шевелит губками, вытягивает вперед лапку и загибает пальчики. По его подсчетам, пробило только два часа, и до утра еще уйма времени.
Рыб недовольно ворчит, что Жаб опять заслонил ему телевизор, и на вопрос, сколько все-таки времени, отвечает коротко и непонятно, что он – счастлив.
Жаб же, от натуги раздувшийся до размеров футбольного мяча, внезапно опадает, как лопнувший воздушный шарик, и кричит, что он точно посчитал восемь ударов и что скоро придет Лада. И эти слова Пес подхватывает восторженно-жалобным воем. Для него каждый час, проведенный без Лады, равен трем обычным часам.
То есть мы все еще пьяны.
Но в разгар наших споров о времени – никому из нас в голову не приходит посмотреть на часы – раздается стук в дверь. Ровно три удара, и с каждым ударом хмель выветривается из наших голов: ТУК! ТУК! ТУК!
Ворон, отрезвление которого было наиболее заметно, потому что, как запойный алкоголик, он набрался больше всех, радостно воскликнул:
– Пришли! – Но не кинулся открывать дверь. Так как дверь открылась сама.
Я глядел во все глаза – какие такие гости посетили этот в общем-то негостеприимный дом?
И ничего не увидел.
Только будто прохладный, но приятно прохладный ветерок пробежал по комнате, и запахло свежестью – не озоновой послегрозовой свежестью, а арбузной свежестью снега и хвойного леса.
И голосок раздался – тоненький, писклявый, на пределе слухового восприятия:
– С Новым годом! С новым счастьем!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ,
в которой я встречаюсь с Дедом Морозом и получаю подарок
Добрый Дедушка Мороз,
Он подарки нам принес…
Детский фольклор
Все (кроме меня и Петуха) радостно гомонили, приветствовали гостей криками: «Добро пожаловать!», «С Новым годом вас!» и прочими получленораздельными возгласами, какие положено говорить гостям, заглянувшим на огонек в новогоднюю ночь.
А я вертел головой и не мог понять, где те, к кому обращены эти приветствия, и кто отвечает на эти приветствия таким тоненьким голоском.
Я прищуривался, чтобы задействовать свое магическое зрение.
Я принюхивался, вспомнив о своих кошачьих возможностях.
Наконец, внимательно проследив направление взгляда Ворона, я увидел – на журнальном столике, покрытом красной скатертью, сидел, свесив ножки, крошечный человечек в красной шубке. Красное на красном различимо плохо, поэтому, наверное, я сразу его и не заметил. Рядом с человечком лежал крошечный мешочек, и еще виднелось крохотное голубое пятнышко. Пятнышко это шевелилось, я подскочил поближе и рассмотрел как следует – это были Дед Мороз и Снегурочка.
Крохотные – их вдвоем можно было посадить в наперсток, который служил нашему Пауку рюмкой, и еще осталось бы место для мешка с подарками.
– А почему вы такие маленькие? – не выдержал я и задал вопрос. Я ведь любопытен, если вы помните. Любопытен, как всякий кот.
Дед Мороз, чтобы меня рассмотреть, задрал голову так, что с головы его слетела шапка. То есть я так думаю, что это была шапка, потому что до того, как он посмотрел на меня, его голова была прикрыта красным лоскутком, а теперь стала белой.
– Вашего полку прибыло? Знаю, знаю, Ладушка мне сказывала, – пропищал он. – А где ж сама она, хозяюшка? И Бабушки не вижу я, подруженьки моей…
– Ой, Морозушко, дела нынче у нас неладные, злосчастные, – пригорюнившись, сообщил Домовушка. – Однако же, может, примешь вид обыкновенный, гостем будешь, угощением нашим не побрезгуешь…
– Прежде с делами покончить надобно бы… Ну да уж ладно. Успеется. А ну-ка, внученька…
С этими словами Дед Мороз спрыгнул со стола и исчез. В комнате еще пуще запахло арбузом, и снова подул прохладный ветер.
– А где?.. – начал было я вопрос, но кто-то за моей спиной засмеялся раскатистым басом, таким громким, что у меня заложило уши.
Я обернулся. В кресле сидел Дед Мороз в натуральную (для человека) величину. А рядом с креслом стояла, сунув ручки в голубого шелка муфточку, отороченную горностаем, милая худенькая девушка, большеглазая и бледненькая. Снегурочка.
– А вот и я! – зарокотал Дед Мороз. – Ну здравствуй, Кот!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57