Генрих подозвал Хью.
— Вы проявили себя как добрый советник моей дочери, — сказал он, одаривая Хью золотым кубком тонкой работы из своей сокровищницы. — Теперь я надеюсь, что она воцарится после меня.
— Бог благословил ваш дом и вашу кровь, ваше величество, — ответил Хью. Хотя в этот день его осыпали комплиментами, он ни словом, ни жестом не выказал неподобающей гордыни, не намекнул на свою роль в этом событии. Казалось, он не замечал и изменения своего положения при дворе.
В этот вечер по просьбе сестры Росвиты он читал фрагменты «Жития святой Радегунды», счастливую историю, несколько неожиданную для жизни святой, о том, как благочестивую молодую женщину, решившуюся остаться чистой и таким образом приблизиться к чистоте небесной, полюбил император Тайлефер. Ухаживая за ней, он поборол ее сомнения. Преклонение перед добродетелями, честью и достоинством императора растопили ее сердце, и они заключили брак, как только она достигла совершеннолетия.
— Пора подумать о замужестве Сапиентии, — заключил чтение король Генрих. — У короля Салии много сыновей.
— Может быть, стоит послать принцессу Сапиентию в Истфолл, когда она оправится? Она наберется опыта управления государством.
— Лучше я буду держать ее при себе, — определил Генрих. — Но Истфолл нуждается в маркграфе. Может быть, туда стоит послать Теофану. — Король размышлял вслух, трапеза шла быстро и весело. Впервые за несколько месяцев, фактически впервые после известия о смерти Сангланта, Генрих казался бодрым.
Три дня пролетели в беспробудных пирах — ведь надобно ж было как следует отблагодарить Господа за такое благословение, ниспосланное королевскому дому! Сапиентия была еще слишком слаба, чтобы появиться на пиру. Кроме того, обычай предписывал неделю оставаться в постели, практически взаперти, чтобы никакие отрицательные воздействия, никакие нечестивые мысли извне не коснулись молодой матери в это благословенное время.
Ханна не уставала удивляться количеству поглощаемой на пирах провизии. Она подумывала, что бы на этот счет сказала ее мать, но потом вспомнила ее же высказывание, что как живет король, так и королевство.
О боже, в это время год назад они покинули Хартс-Рест. С ней были Вулфер, Хатуи и бедный храбрый Манфред. Она коснулась значка «орла». Где-то сейчас Лиат?
2
Лиат присела, обхватив колени руками. Сидеть на земле было невозможно, слишком сыро. Все было в воде. Грязь налипала на колеса и днища повозок, отваливаясь комьями при толчках. С каждой ветви срывался водопад на любого остолопа, который неосторожно ее касался. Трава и деревья плакали постоянно, даже когда дождя не было.
Выступление было отложено до первого дня месяца Сормаса, и все же было слишком сыро для военного похода. Но откладывать больше не стали — слишком уж манила награда.
— Сможешь? — прошептал Алан. Он отступил на три шага. Тоска и Ярость сидели от них в броске камня.
Она не отвечала. То, что собаки продолжали держаться от нее на расстоянии, могло означать, что они чувствуют скрытую в ней силу и опасаются ее. «Дерево горит». Она содрогнулась. Научится ли она когда-нибудь управлять собой? Она должна попробовать.
— У нас не слишком много времени, — поторопил он. — Меня скоро начнут искать.
— Тихо! — Она подняла руку, и он отступил еще на шаг. Собаки скулили. В дереве кроется способность гореть, память огня. Может быть, как пишет Демокрит, крошечные неделимые строительные камешки, сцепляясь вместе, образуют все вещи во Вселенной. В дереве некоторые из них могут представлять огонь. Если она сможет достать огонь через элементарное окно и вызвать в них память и пламя.Древесина жарко вспыхнула. Пламя взвилось до ветвей ближайшего дерева. Лиат откачнулась от обжигающего жара. Собаки, подвывая и ворча, подались еще дальше назад.
— Боже мой! — воскликнул Алан. Он еще отступил и, как бы ища защиты, вытащил кольцо Единства из-за пазухи.
Опустившись на одно колено, Лиат смотрела в огонь. Языки пламени взвивались в небо. Шипели мокрые ветви. Трава вокруг сморщивалась и чернела. Лишь в столь влажную погоду Лиат решилась вызвать огонь. Лишь сейчас можно было отважиться на то, последствия чего она не могла предсказать и контролировать.
Заморосил легкий дождик. Алан накинул капюшон и нерешительно шагнул к ней. Лиат смотрела в огонь и в своем воображении скручивала языки пламени в портал, который позволит ей увидеть что-то в другой части мира.
— Ханна, — прошептала она. И вот — вид этот тоже был как бы шепотом, а не сценой, развертывающейся перед ее глазами. Ханна стоит рядом с Хатуи, все остальное тонет в тенях. Но Лиат видит по осанке Ханны, по ее улыбке, вспыхнувшей в ответ на какое-то высказывание Хатуи, что с ней все в порядке, что Хью не причинил ей вреда.
Засунув руку в плащ, она вытащила золотое перо. Оно сверкало, разбрасывало искры, отражая бушевавший рядом огонь. Алан что-то бормотал. Собаки выли.
— Подобное с подобным, — пробормотала она. — Пусть это будет связью между нами, старой связью.
Как занавес, оттянутый в сторону, открывает для обозрения пространство, так и пламя, не ослабевая, изменило цвет и сдвинулось. Рядом пророкотал отголосок далекого грома. Покров раздвинулся, за ним она увидела волшебника Аои.
Вздрогнув, он поднял глаза. Полускрученный в веревку лен болтается в его руке.
— Что это? — спрашивает он. — Я тебя раньше видел. Она смотрит сквозь горящее перед ней пламя, питаемое деревом, но видит также огонь, горящий на вертикальном каменном столбе. Эта тайна привлекает ее внимание. Она должна говорить, даже если это привлечет тех, кто ее ищет. Но ее первые слова не те, которых она сама ожидала:
— Почему горит камень?
— Говоришь не подумав, — отвечает он. И начинает скатывать веревку на бедре. Но, кажется, он одновременно размышляет. Он без улыбки смотрит на нее сквозь пламя, но в его взгляде нет враждебности. — Ты — человек, — определяет он.
— Как ты сюда попала? Я вижу, что мой подарок дошел до тебя. — (Она крепко сжимает золотое перо, подобное тем, что окаймляют его кожаные рукавицы.)
— Ты коснулась того же, чего коснулся и я. Я не знаю, как это истолковать.
— Прошу вас, мне нужна помощь. Я сотворила огонь.
— Сотворила огонь? — Он резко и кратко усмехнулся. — Огонь существует в большинстве вещей. Его нельзя сотворить.
— Нет, нет! — Она торопится, потому что не знает, сколько времени им с Аланом осталось, пока их найдут, а этот человек — нет, не человек, этот волшебник Аои — единственное существо, к которому она может обратиться. — Я вызвала огонь. То есть элемент огня покоится в дереве, вспоминает свою силу и оживает.
— Огонь не может покоиться. Огонь пребывает в большинстве предметов, в некоторых глубже, чем в других.
— Значит, в камне он глубже, чем я могу достать. Почему этот камень горит?
Он молчит, веревка лежит на бедре.
— Почему ты спрашиваешь, дитя?
— Потому что мне нужно знать, мне нужен учитель.
Он поднимает веревку и крутит ее между пальцами. Белые чешуйки его короткого плаща тихо шуршат одна о другую, напоминая шорох сухих листьев в зимнем лесу. Он оборачивается и смотрит назад, потом снова смотрит на нее:
— Ты хочешь, чтобы я учил тебя?
— Кто же еще сможет учить меня? — Надежда жжет ее сердце сильнее, чем огонь.
Он размышляет. Ракушки, камешки, бусы мигают и переливаются в свете пламени. В его ушах торчат круглые нефритовые шпульки. Черные как смоль волосы собраны в узел на макушке, бороды нет. Темные глаза, не мигая, смотрят на Лиат.
— Найди меня, и я буду тебя учить.
Она не сразу справляется с голосом, как будто он куда-то исчез. Наконец, задыхаясь и торопясь, она выстреливает слова:
— Как мне вас найти?
Он поднимает руку, показывая ей веревку, и указывает на камень:
— Иди. Портал уже существует.
Она поднимается и делает шаг вперед. Жар останавливает ее. Она не может подойти ближе.
— Не могу, — стонет она, чуть не плача. — Не могу. Что мне делать?
— Одна прядь льна ничего не держит. — Он наворачивает прядку льна на палец, слегка натягивает — она рвется. Затем он оборачивает вокруг руки свитую веревку. — Свитые вместе, они выдерживают много. Но для того, чтобы свить веревку, нужно время, как и для того, чтобы пряди знания свить в мудрость.
Он резко встает, оглядываясь, как будто что-то услыхав.
— Они приближаются.
В этот момент она видит за ним тропу, прихотливо вьющуюся между деревьями. Вдоль тропы растянулась короткая процессия, вроде походной колонны короля Генриха, только много короче. Яркие краски настолько ошеломляют ее зрение, что она не может понять, из кого состоит этот кортеж. Она видит лишь золотой диск на древке, окруженный радужно-зелеными перьями на ширину размаха рук рослого воина. Диск вращается, поражая ее своим сиянием.
— Тебе пора, — твердо говорит волшебник. Коснувшись пальцем языка, он протягивает руку вперед, к Лиат, как будто хочет погасить мокрым пальцем свечку. Шипит, испаряясь, влага, горячая вода брызжет ей в лицо. Она отшатывается, потом снова приближается к огню, но завеса задернута, занавес опущен.
Она стоит перед огнем, из которого вверх, в прохладный весенний воздух, взвивается остаток влажной дымки.
— Лиат! — На локоть ее ложится рука, но это лишь Алан, стоящий на коленях за ее спиной. — Мне показалось, ты сейчас шагнешь в огонь.
Она лизнула палец и протянула его к огню — никакого действия.
— Если бы только я могла…
— Ну, ну, не расстраивайся, — успокаивал он, не обращая внимания на собак, рычащих на пламя.
Она увернулась от его руки и шагнула назад. Кожа лица уже, кажется, испеклась, к ней было не прикоснуться.
— Я видела волшебника Аои. Он сказал, что будет меня учить, если я смогу пробраться к нему.
Он с подозрением посмотрел на огонь:
— Следует ли доверять Погибшей Душе? Они ведь не верят в Бога Единства.
— Может быть, именно поэтому, — медленно промолвила она, сама пытаясь понять причину. — Я для него просто любопытная вещица. Он ничего от меня не хочет, в отличие от остальных.
— Но как ты можешь видеть сквозь огонь?
— Этого я не знаю.
— Это тайна, как и мои сны, — согласился Алан, оставляя этот вопрос. Он заслонился от жара рукой. — Как жжет! — воскликнул он, и Лиат опустила голову, пристыженная, думая, что он теперь понимает, какие ужасные вещи она творит, что он будет презирать невежественное, неученое, нетренированное дитя колдуна. — Подумать только, что бы ты могла сделать таким огнем!
— Я уже достаточно натворила, — горько пробормотала она. В памяти всплыло лицо «льва», одного из погибших при пожаре.Никто из нас не без греха, — заметил он. — Но если ты научишься делать что-то полезное…
— Вызвать огонь на Эйка? Сжечь Гент и всех бедняг, которые гниют в нем?
— Нет, перестань. Если хотя бы испугать их огнем, обратить в бегство…
— Алан, ты же воевал против Эйка. Ты же знаешь, что они не боятся огня.
— Да. Я знаю, в городе рабы. Так, во всяком случае, говорят. Если сгорит город, сгорят и они. — Он нахмурился, посмотрел на нее: — Надо сказать отцу.
— Нет! — В этом вопросе у нее не было сомнений. — Если король узнает, что я сожгла дворец в Аугенсбурге, если узнают епископы, — как ты думаешь, что они со мной сделают?
Он озабоченно отряхивал плащ от пепла.
— Они арестуют тебя как злодейку и пошлют на суд скопоса, — согласился он.
— Но я буду тебя защищать. Я тебе верю.
— Это только добавит еще одно обвинение: что я околдовала тебя. Нет, они ни за что не поверят злодейке, вызывающей огонь. Кроме того, они не поверят, что я не могу им управлять. Они будут уверены, что я просто не хочу или что я еще опаснее из-за того, что разучилась управлять огнем.
— А ты совсем не можешь управлять им? — Он нервно посмотрел на бушующее пламя.
— Я даже не могу его погасить, — сказала она с отвращением. — Я могу только зажечь его.
— Но отцу сказать надо, Лиат. Он тебя не осудит. У него слишком много на совести, чтобы осуждать других.
— Но он может приказать мне сжечь Гент. Если он это сделает и если это сделаю я, сколько погибнет рабов?
Он заколебался. Он достаточно хорошо знал графа, чтобы понимать, что она права. Исходя из военно-тактических соображений, граф без колебаний пожертвует рабами, да и вообще мирными жителями, ради взятия Гента. Да еще к тому же за Гентом маячила благородная невеста для сына.
Из завесы дождя и тумана послышались крики.
— Они обнаружили мое отсутствие, — сказал Алан. — Срежь путь, тогда они вообще не заметят, что тебя не было. Если они и найдут огонь, тебя никто не заподозрит.
— Хорошо, милорд. — Она сама не поняла, была ли она ему благодарна за заботу или ее смешило вдруг проявившееся в нем высокомерие. У Алана совершенно не было присущего аристократам зазнайства, но, как и у Па, было у него какое-то чувство собственного достоинства, заставлявшее и других уважать его.
Рванувшись к огню, он схватил две горящие ветви в обе руки и отпрыгнул.
— Мы разожжем еще пару костров, нечего бедным солдатам мерзнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78