Поймали хлопца. Дай тебе обниму.
Обняв, звонко хлопнул по спине.
– А я тут с хлопцами сижу, жду, хто полэзе с перевала! Гей, хлопцы!
Из-за камней показались «хлопцы» в киргизских малахаях и узбекских тюбетейках. Да их тут добрый взвод, даже станкач приволокли, если б расчет не вылез, и не заметил бы, вон, наверху, у осыпи. Засада по всем правилам. Ай да Семен.
– Так и думал, – говорил Степан, – сюда пойдете, сробыли дело, и назад, чего шлындацца. А мы тут сидимо, сидимо, думаемо, побегут за вами, ой, побегут. А чего стреляли? Вы што, оторвалыся вид их?
– Нет, – ответил Юс. – Нам помогли. Неожиданно. Люди Сапар-бия нас встретили – и пропустили.
– Пропустили? Сапар-биевы, пропустили?
– Начальник там бабу знакомую встретил, – объявил Шавер.
– Ну даешь ты, Юсе! Серьезно, бабу? Откуда? Це хто, она?
– Нет, не она, – сказал Юс. – Это Оля.
– А она хто?
– Я… потом расскажу, – сказал Юс. – Потом. Лучше б накормил ты нас, мы устали как собаки.
– Ох, точно, прости мене, дурня, я вас тут нашей сухомятой кормить не буду, коней дам, пару хлопцев. Пойдете долу, там мои стоят, кашеварят. Гей, хлопцы! Коней!
Ехали вниз почти до кишлака, ставшего мазаром. Семен дал двоих провожатых, причем один ехал далеко впереди, а один рядом. Юс понял: это потому, что ниже по долине еще одна засада, место которой Семен выдавать не хотел. Едущий далеко впереди предупреждал, а вместе с ними ехал – на всякий случай, подстраховать, да и проконтролировать. Мало ли чего. Алтана сажать на лошадь не стали. Привязали поперек седла, как украденную девку. Этого Алтан уже стерпеть не мог и начал кричать, сквернословя на трех языках, брызгать слюной. Каримжон пожал плечами, достал из кармана тряпицу, запихнул ему в рот, перевязал на затылке, чтобы не выплюнул. Поехали дальше под мычание Алтан-бия. Оле предложили отдельную лошадь, но она отказалась – не умела ездить, и попросилась к Юсу. Он посадил ее перед собой. От ее волос, золотисто-каштановых шелковинок, пахло ромашкой.
Юс все думал, когда же она начнет расспрашивать. Но она ничего не спрашивала. Даже когда уже в сумерках приехали к Степановым кашеварам, галдевшим вокруг огромного казана с доходящим пловом, и Каримжон, спешившись, взял под уздцы коня с Алтаном поперек седла и повел вниз, в мертвый кишлак. Юс спросил у Шавера: «Чего он? »
– Он говорить будет, – сказал Шавер, – нам не нужно слушать.
– А с Алтаном что?
– Все с Алтаном, – ответил Шавер. – Был Алтан, и нет Алтана. Забудь про него.
Больше ничего Шавер рассказать не захотел. Загребал горстями рис с лягана, уминал, отправлял в глотку, запивал водой, – странный таджикский обычай запивать рис не чаем даже, а водой, – балагурил, хохотал. Потом появилась бутыль с рисовой водкой, пили ее, – не за успех, Алтана и события в альплагере вообще не вспоминали, ни словом не обмолвились, будто не со смертельно опасного путешествия вернулись, а так, заехали на огонек. Юс пил, не пьянея. Оля тоже пила – наравне с ним. Одну один раз, второй, третий. Она смотрела в костер как загипнотизированная. Юс вдруг обратил внимание на то, что с ближнего к ней края лягана плов нетронут. А из-под повязки на ее шее выползают одна за другой тяжелые, черные в свете костра капли и сползают по шее за вырез свитера. Тогда он растолкал уже начавшего клевать носом Шавера, потребовал найти антибиотики, аспирин. Тот долго не мог понять, что такое и зачем, посоветовал выпить больше водки, тогда точно все пройдет. Юс объяснял: не водка нужна, черт побери, антибиотики нужны, ну, антибиотики, так антибиотики, эй, Ураим, нужны антибиотики, анти-что? Биотики! – Нет, битек нет, есть бинт, аптечка есть, битек нет. Врач тоже нет, какой врач, фелчер есть внизу, в поселке, далеко. Давай сюда аптечку. Вот, бери, командир здесь оставил. Но битек нет, нет. Фонарик? Есть фонарик, есть, но батарейки нет, ёк батарейки. Ах, ты, господи, несите тогда к костру. Факел? Давайте факел. Шавер, подержи.
В свете факела Юс перекапывал содержимое принесенного аптечного ящика: бинты, слава богу, бинтов порядком, жгуты, ватные тампоны, йод, хорошо, аспирин. Ага, левомицетин, стрептоцид, еще что-то западное, судя по инструкции, ударного действия. Оля попыталась подняться, не смогла. Юс едва успел подхватить ее, а то бы упала на остатки плова. Вода есть чистая? Есть, начальник, есть. Холодная? И холодная есть. Давайте сюда! Он отвел Олю в сторону, усадил на камень. Шавер кликнул еще кого-то, тот прибежал еще с одним факелом, стали по обе стороны, как часовые. Юс побрызгал водой на заскорузнувшие от крови, присохшие к порезам на горле тряпки. Взрезал их ножницами. Отодрал присохшие куски, – Оля скрипнула зубами, но не сказала ничего. «Молодец, – сказал Юс, – ты у нас молодец, потерпи немного, потерпи». Порезы были длинные, но неглубокие, неопасные, пропоротая кожа. Юс обработал их как мог, перебинтовал, напоил Олю антибиотиками, дал таблетку аспирина. Их уложили спать в углу большой брезентовой палатки, занавесили им одеялом угол. Перед сном Юс стянул с Оли промокший, пропитавшийся кровью свитер, брюки, содрал затвердевшую от засохшей крови майку. Оля не сопротивлялась. Уложил ее рядом, прижал к себе. Ее лихорадило. Лежал на спине, смотрел в темноту. В палатке суетились, укладывались, хохотали, шуршали одеялами, кто-то звучно пукнул, – последовали раскат хохота и возмущенный выкрик пукнувшего, – его выпихнули из палатки проветриться. Наконец улеглись и через минуту разноголосо захрапели.
Юс заснул, провалился в дрему, очнулся снова, – кажется, через минуту. И не сразу понял, отчего проснулся. По ущелью волной катился крик, страшный, наполненный невыносимой болью. В палатке кто-то выругался. Оля дрожала, вцепившись в его руку. Оля? Что такое? Ты чего так дрожишь? Он коснулся в темноте ее лица. Мокрое. Ты плачешь? «Ты плачешь? »
– Нет, – сказала она, и всхлипнула.
– Не плачь, – сказал он, погладил ее веки.
– Ты не убьешь меня?
– Ты чего? С чего ты взяла?
– Ты не убьешь меня?
– Успокойся, – сказал Юс, повернувшись на бок, прижал к себе, поцеловал в горячий лоб. – Успокойся. … Вот так, постарайся заснуть, тебе нужно заснуть. Ты уедешь домой, я сам посажу тебя на поезд, обещаю.
– А ты поедешь со мной?
– Поеду, – пообещал Юс. – А сейчас спи. Ничего не говори больше, спи. Я обниму тебя, крепко-крепко, и тебе не будет холодно, тебе будет хорошо, а завтра мы поедем вниз и скоро будем в Фергане.
Шрам на ее лице не был единственным. Еще один тянулся через спину, от правой лопатки вниз, и по боку – грубый, неровный, жесткая горячая полоса. Она вздрогнула, когда пальцы Юса его коснулись.
Она почти не спала. Под утро, когда жар наконец спал, прикорнула немного, вся взмокшая от пота, и почти тут же в палатке загомонили, заворочались, зашебуршали, закряхтели, залязгали снаружи по котлу. Подъем. Нужно вставать. Вставай! Она села, прикрываясь одеялом, бледная, с растрепанными волосами.
– Я сейчас. Ты… не смотри.
– Не буду, – пообещал Юс и отвернулся.
Она за его спиной натянула затвердевшую, ломкую, как фанера, майку, натянула свитер. А потом обняла его сзади, прижалась к нему и поцеловала в затылок.
После завтрака приехал Семен со своими. В долине сразу стало многолюдно, шумно, суетно, тесно. Там и сям валялось военное железо, на камнях лежала решетчатая труба станкача, свьюченного с лошади, громоздились ящики с гранатами, уже переругивались за палатку, раскладывали еще костер – делать завтрак для прибывших, набирали воду в обмелевшей, чистой поутру реке. Семен отозвал Юса в сторонку, сказал:
– Ну, хлопче, повезло вам. Там такая заваруха за перевалом была. Чуть не сотню Алтановых завалили. Ты что, и вправду бабу знакомую там встретил?
– Вправду.
– Мои хлопцы говорят, то новая баба Сапара командовала, бия долинного, роду Кипчак. Откуда взялась, непонятно. Говорят, бой-баба, взрослого чоловика голыми руками одним ударом бьет. Це баба так баба. Говорят, чокнутая, и ведьма, Сапар без нее дыхнуть боится. Ты-то откуда ее знаешь?
– Знаю, – ответил Юс. – Просто знаю. Встречались раньше.
– Ну, не хочешь говорить, не говори, не моя справа. Хоть я б справу такую не ховал, не темнил. Очень полезное знакомство. Чтоб Ибрагимовым людям в долине так вот кто-то помогал… тото Ибрагим удивится. Ибрагим, ты знаешь, за долиной хорошо смотрит. … Э, не. А свою девку, Олю это, откуда взял?
– Случайно получилось. Алимкул ее в заложники взял и не отпускал.
– Как так?
Юс рассказал, как было дело. Семен удивленно кивал головой, слушая, а выслушав, сказал: «Ну лайдак. Давно мне он не нравился. Тильки глянь, Юсе, – без него б у вас ничого не отрималося».
– В том, что все-таки получилось, его заслуги нет, – сказал Юс.
– А все ж без него не вышло б. И Оля твоя живая.
– Живая. Ее всю ночь лихорадило. И хорошо еще, если обойдется. Ранки на горле воспалились.
– Брось, Юсе. Колы ужо не занялося, буде здоровенька.
– Ты мне вот что скажи, – сказал Юс, – я сейчас понимаю, что шансов уцелеть у нас было немного. Шавер сказал, Каримжон умирать приготовился. Он землю с кишлака, того кишлака, внизу, в мешочек насыпал и на шею повесил. Зачем Ибрагим позволил нам пойти? Таких, как Каримжон или Шавер, у него наверняка раз-два, и обчелся. Он же не мог не понимать, что спасти нас могло только чудо?
– Ну ты живой, правда? Чи нэ?
– Вроде живой.
– Ну так на што бедуешь? … Ты не спеши Ибрагима судить. Тебе до него далеко. Он больше, и бачит больше, и розумие. А что на верную погибель… мне козали, ты одын троих Рахимовых положил голыми руками, чи нэ так?
– … Так. Только… все не так там было, как ты думаешь.
– Так ведь положил? И зараз живеньки вернулся? Так што ж ты?
Возразить на это было, в общем-то, нечего. Юс только пожал плечами. Семен еще долго расспрашивал, что да как, особенно его интересовала та женщина, заслонившая перевал. О ней уже ходили легенды. Говорили, она Каракуль переплывала, и на белой кобыле голая по ночам скачет, кулаками десяток мужиков до смерти забила, и хоть и немая была, но языки знает, и рисует, Сапар-бия приворожила, он теперь едва к другим бабам ходит, все к ней. Еще говорят, – бабьи сплетни, конечно, но ты не думай, тут народ верит, – что вторая жена Сапарова никак понести не могла, а она с ней легла, ну, как мужик с бабой, и та уже сейчас на втором месяце. Старухи говорят, ребенка, если девочка родится, нужно задушить в тряпке, чтобы кровь не пролилась, и сжечь целиком, а если мальчик, то будет богатырь, но злой, очень злой. Говорят, первая жена Сапара, она из племени ичкилик, род у нее богатый, сильный, отравить ее хотела, но яд ее не берет. Ведьма она. … Ну, чушь, конечно, лабуда, тут народ тот еще, наплетут, но мужиками она-то командовала, козаковала, и твою шкуру спасла. И воевать с Алтановыми не пришлось, а он в долине был самый сильный, а теперь Сапар стал, с бабой своей. Говорят, ее Есуй зовут.
– Ее Нина зовут, – сказал Юс. – Красавица-татарка Есуй была наложницей Чингисхана. Он захватил ее в плен, а потом возил с собой в походы.
– Есуй чи Нина, одна холера. Ты мне скажи, Юс, если б ты поихал до ее и к Сапару, допомогла б вона тебе? Ну, колы б мы собралыся гуторить с Сапаром, чи шо?
– Не знаю, – ответил Юс. – Она приехала сюда, чтобы меня убить. Ибрагим говорил, ее с напарником нашли по следу из трупов. А теперь она дрались за меня. Я не знаю.
– Не знаю, не знаю, – Семен вздохнул. – А ты скажи, Юсе, чи правда, шо ты на крови слово давал перед всими?
– Правда.
– Ох, хлопче, хлопче, – Семен покачал головой. – Не розумиешь ты – то не жарты тебе. Тут – не жарты. Ты смотри, Юсе, ой, смотри.
Когда ехали через кишлак, Юс заметил на глине выщербленных, осыпающихся стен, на обгорелых деревьях россыпи темных пятен, комья свежей земли во дворах, заскорузлые от сохлой крови клочки с торчащими нитками, валявшиеся там и сям. А на краю кишлака стоял новый шест, обвязанный тряпками. На верхушке этого шеста («Не смотри», – сказал Юс Оле, но она все равно посмотрела, не отвернулась) покачивалась отрубленная голова Алтан-бия с забитыми землей пустыми глазницами.
Каримжон ждал их за окраиной, у озера. Дождавшись, вскочил в седло, поехал следом. Оля спросила шепотом: «Почему этот кишлак пустой? »
– Потому что всех его жителей перебил тот, чью голову ты видела на шесте, – ответил Юс. – Их похоронили в домах. Это сейчас кладбище. Мазар.
– Начальник, не говори про это, – сказал ехавший рядом Шавер. – Нехорошо. Накличешь беду. Мертвые сейчас едят. Им хорошо сейчас. Живым говорить не нужно.
По сине-зеленой глади озера не пробежала ни одна морщинка. Где-то вверху свистел в скалах ветер.
Здесь пыль вздымали только копыта. Не падали камни, не шелестела листва. Все накрыл колпак глухой, ватной, жаркой тишины, солнце сочилось горячей смолой сквозь выгоревшую рубаху. Сзади, в безветрии, с леса шестов, торчащих над мертвым кишлаком, свисали блеклые тряпки, похожие на ошметки выдубленной и обесцвеченной солнцем и ветрами человеческой кожи.
– Страшное место, – сказала Оля шепотом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Обняв, звонко хлопнул по спине.
– А я тут с хлопцами сижу, жду, хто полэзе с перевала! Гей, хлопцы!
Из-за камней показались «хлопцы» в киргизских малахаях и узбекских тюбетейках. Да их тут добрый взвод, даже станкач приволокли, если б расчет не вылез, и не заметил бы, вон, наверху, у осыпи. Засада по всем правилам. Ай да Семен.
– Так и думал, – говорил Степан, – сюда пойдете, сробыли дело, и назад, чего шлындацца. А мы тут сидимо, сидимо, думаемо, побегут за вами, ой, побегут. А чего стреляли? Вы што, оторвалыся вид их?
– Нет, – ответил Юс. – Нам помогли. Неожиданно. Люди Сапар-бия нас встретили – и пропустили.
– Пропустили? Сапар-биевы, пропустили?
– Начальник там бабу знакомую встретил, – объявил Шавер.
– Ну даешь ты, Юсе! Серьезно, бабу? Откуда? Це хто, она?
– Нет, не она, – сказал Юс. – Это Оля.
– А она хто?
– Я… потом расскажу, – сказал Юс. – Потом. Лучше б накормил ты нас, мы устали как собаки.
– Ох, точно, прости мене, дурня, я вас тут нашей сухомятой кормить не буду, коней дам, пару хлопцев. Пойдете долу, там мои стоят, кашеварят. Гей, хлопцы! Коней!
Ехали вниз почти до кишлака, ставшего мазаром. Семен дал двоих провожатых, причем один ехал далеко впереди, а один рядом. Юс понял: это потому, что ниже по долине еще одна засада, место которой Семен выдавать не хотел. Едущий далеко впереди предупреждал, а вместе с ними ехал – на всякий случай, подстраховать, да и проконтролировать. Мало ли чего. Алтана сажать на лошадь не стали. Привязали поперек седла, как украденную девку. Этого Алтан уже стерпеть не мог и начал кричать, сквернословя на трех языках, брызгать слюной. Каримжон пожал плечами, достал из кармана тряпицу, запихнул ему в рот, перевязал на затылке, чтобы не выплюнул. Поехали дальше под мычание Алтан-бия. Оле предложили отдельную лошадь, но она отказалась – не умела ездить, и попросилась к Юсу. Он посадил ее перед собой. От ее волос, золотисто-каштановых шелковинок, пахло ромашкой.
Юс все думал, когда же она начнет расспрашивать. Но она ничего не спрашивала. Даже когда уже в сумерках приехали к Степановым кашеварам, галдевшим вокруг огромного казана с доходящим пловом, и Каримжон, спешившись, взял под уздцы коня с Алтаном поперек седла и повел вниз, в мертвый кишлак. Юс спросил у Шавера: «Чего он? »
– Он говорить будет, – сказал Шавер, – нам не нужно слушать.
– А с Алтаном что?
– Все с Алтаном, – ответил Шавер. – Был Алтан, и нет Алтана. Забудь про него.
Больше ничего Шавер рассказать не захотел. Загребал горстями рис с лягана, уминал, отправлял в глотку, запивал водой, – странный таджикский обычай запивать рис не чаем даже, а водой, – балагурил, хохотал. Потом появилась бутыль с рисовой водкой, пили ее, – не за успех, Алтана и события в альплагере вообще не вспоминали, ни словом не обмолвились, будто не со смертельно опасного путешествия вернулись, а так, заехали на огонек. Юс пил, не пьянея. Оля тоже пила – наравне с ним. Одну один раз, второй, третий. Она смотрела в костер как загипнотизированная. Юс вдруг обратил внимание на то, что с ближнего к ней края лягана плов нетронут. А из-под повязки на ее шее выползают одна за другой тяжелые, черные в свете костра капли и сползают по шее за вырез свитера. Тогда он растолкал уже начавшего клевать носом Шавера, потребовал найти антибиотики, аспирин. Тот долго не мог понять, что такое и зачем, посоветовал выпить больше водки, тогда точно все пройдет. Юс объяснял: не водка нужна, черт побери, антибиотики нужны, ну, антибиотики, так антибиотики, эй, Ураим, нужны антибиотики, анти-что? Биотики! – Нет, битек нет, есть бинт, аптечка есть, битек нет. Врач тоже нет, какой врач, фелчер есть внизу, в поселке, далеко. Давай сюда аптечку. Вот, бери, командир здесь оставил. Но битек нет, нет. Фонарик? Есть фонарик, есть, но батарейки нет, ёк батарейки. Ах, ты, господи, несите тогда к костру. Факел? Давайте факел. Шавер, подержи.
В свете факела Юс перекапывал содержимое принесенного аптечного ящика: бинты, слава богу, бинтов порядком, жгуты, ватные тампоны, йод, хорошо, аспирин. Ага, левомицетин, стрептоцид, еще что-то западное, судя по инструкции, ударного действия. Оля попыталась подняться, не смогла. Юс едва успел подхватить ее, а то бы упала на остатки плова. Вода есть чистая? Есть, начальник, есть. Холодная? И холодная есть. Давайте сюда! Он отвел Олю в сторону, усадил на камень. Шавер кликнул еще кого-то, тот прибежал еще с одним факелом, стали по обе стороны, как часовые. Юс побрызгал водой на заскорузнувшие от крови, присохшие к порезам на горле тряпки. Взрезал их ножницами. Отодрал присохшие куски, – Оля скрипнула зубами, но не сказала ничего. «Молодец, – сказал Юс, – ты у нас молодец, потерпи немного, потерпи». Порезы были длинные, но неглубокие, неопасные, пропоротая кожа. Юс обработал их как мог, перебинтовал, напоил Олю антибиотиками, дал таблетку аспирина. Их уложили спать в углу большой брезентовой палатки, занавесили им одеялом угол. Перед сном Юс стянул с Оли промокший, пропитавшийся кровью свитер, брюки, содрал затвердевшую от засохшей крови майку. Оля не сопротивлялась. Уложил ее рядом, прижал к себе. Ее лихорадило. Лежал на спине, смотрел в темноту. В палатке суетились, укладывались, хохотали, шуршали одеялами, кто-то звучно пукнул, – последовали раскат хохота и возмущенный выкрик пукнувшего, – его выпихнули из палатки проветриться. Наконец улеглись и через минуту разноголосо захрапели.
Юс заснул, провалился в дрему, очнулся снова, – кажется, через минуту. И не сразу понял, отчего проснулся. По ущелью волной катился крик, страшный, наполненный невыносимой болью. В палатке кто-то выругался. Оля дрожала, вцепившись в его руку. Оля? Что такое? Ты чего так дрожишь? Он коснулся в темноте ее лица. Мокрое. Ты плачешь? «Ты плачешь? »
– Нет, – сказала она, и всхлипнула.
– Не плачь, – сказал он, погладил ее веки.
– Ты не убьешь меня?
– Ты чего? С чего ты взяла?
– Ты не убьешь меня?
– Успокойся, – сказал Юс, повернувшись на бок, прижал к себе, поцеловал в горячий лоб. – Успокойся. … Вот так, постарайся заснуть, тебе нужно заснуть. Ты уедешь домой, я сам посажу тебя на поезд, обещаю.
– А ты поедешь со мной?
– Поеду, – пообещал Юс. – А сейчас спи. Ничего не говори больше, спи. Я обниму тебя, крепко-крепко, и тебе не будет холодно, тебе будет хорошо, а завтра мы поедем вниз и скоро будем в Фергане.
Шрам на ее лице не был единственным. Еще один тянулся через спину, от правой лопатки вниз, и по боку – грубый, неровный, жесткая горячая полоса. Она вздрогнула, когда пальцы Юса его коснулись.
Она почти не спала. Под утро, когда жар наконец спал, прикорнула немного, вся взмокшая от пота, и почти тут же в палатке загомонили, заворочались, зашебуршали, закряхтели, залязгали снаружи по котлу. Подъем. Нужно вставать. Вставай! Она села, прикрываясь одеялом, бледная, с растрепанными волосами.
– Я сейчас. Ты… не смотри.
– Не буду, – пообещал Юс и отвернулся.
Она за его спиной натянула затвердевшую, ломкую, как фанера, майку, натянула свитер. А потом обняла его сзади, прижалась к нему и поцеловала в затылок.
После завтрака приехал Семен со своими. В долине сразу стало многолюдно, шумно, суетно, тесно. Там и сям валялось военное железо, на камнях лежала решетчатая труба станкача, свьюченного с лошади, громоздились ящики с гранатами, уже переругивались за палатку, раскладывали еще костер – делать завтрак для прибывших, набирали воду в обмелевшей, чистой поутру реке. Семен отозвал Юса в сторонку, сказал:
– Ну, хлопче, повезло вам. Там такая заваруха за перевалом была. Чуть не сотню Алтановых завалили. Ты что, и вправду бабу знакомую там встретил?
– Вправду.
– Мои хлопцы говорят, то новая баба Сапара командовала, бия долинного, роду Кипчак. Откуда взялась, непонятно. Говорят, бой-баба, взрослого чоловика голыми руками одним ударом бьет. Це баба так баба. Говорят, чокнутая, и ведьма, Сапар без нее дыхнуть боится. Ты-то откуда ее знаешь?
– Знаю, – ответил Юс. – Просто знаю. Встречались раньше.
– Ну, не хочешь говорить, не говори, не моя справа. Хоть я б справу такую не ховал, не темнил. Очень полезное знакомство. Чтоб Ибрагимовым людям в долине так вот кто-то помогал… тото Ибрагим удивится. Ибрагим, ты знаешь, за долиной хорошо смотрит. … Э, не. А свою девку, Олю это, откуда взял?
– Случайно получилось. Алимкул ее в заложники взял и не отпускал.
– Как так?
Юс рассказал, как было дело. Семен удивленно кивал головой, слушая, а выслушав, сказал: «Ну лайдак. Давно мне он не нравился. Тильки глянь, Юсе, – без него б у вас ничого не отрималося».
– В том, что все-таки получилось, его заслуги нет, – сказал Юс.
– А все ж без него не вышло б. И Оля твоя живая.
– Живая. Ее всю ночь лихорадило. И хорошо еще, если обойдется. Ранки на горле воспалились.
– Брось, Юсе. Колы ужо не занялося, буде здоровенька.
– Ты мне вот что скажи, – сказал Юс, – я сейчас понимаю, что шансов уцелеть у нас было немного. Шавер сказал, Каримжон умирать приготовился. Он землю с кишлака, того кишлака, внизу, в мешочек насыпал и на шею повесил. Зачем Ибрагим позволил нам пойти? Таких, как Каримжон или Шавер, у него наверняка раз-два, и обчелся. Он же не мог не понимать, что спасти нас могло только чудо?
– Ну ты живой, правда? Чи нэ?
– Вроде живой.
– Ну так на што бедуешь? … Ты не спеши Ибрагима судить. Тебе до него далеко. Он больше, и бачит больше, и розумие. А что на верную погибель… мне козали, ты одын троих Рахимовых положил голыми руками, чи нэ так?
– … Так. Только… все не так там было, как ты думаешь.
– Так ведь положил? И зараз живеньки вернулся? Так што ж ты?
Возразить на это было, в общем-то, нечего. Юс только пожал плечами. Семен еще долго расспрашивал, что да как, особенно его интересовала та женщина, заслонившая перевал. О ней уже ходили легенды. Говорили, она Каракуль переплывала, и на белой кобыле голая по ночам скачет, кулаками десяток мужиков до смерти забила, и хоть и немая была, но языки знает, и рисует, Сапар-бия приворожила, он теперь едва к другим бабам ходит, все к ней. Еще говорят, – бабьи сплетни, конечно, но ты не думай, тут народ верит, – что вторая жена Сапарова никак понести не могла, а она с ней легла, ну, как мужик с бабой, и та уже сейчас на втором месяце. Старухи говорят, ребенка, если девочка родится, нужно задушить в тряпке, чтобы кровь не пролилась, и сжечь целиком, а если мальчик, то будет богатырь, но злой, очень злой. Говорят, первая жена Сапара, она из племени ичкилик, род у нее богатый, сильный, отравить ее хотела, но яд ее не берет. Ведьма она. … Ну, чушь, конечно, лабуда, тут народ тот еще, наплетут, но мужиками она-то командовала, козаковала, и твою шкуру спасла. И воевать с Алтановыми не пришлось, а он в долине был самый сильный, а теперь Сапар стал, с бабой своей. Говорят, ее Есуй зовут.
– Ее Нина зовут, – сказал Юс. – Красавица-татарка Есуй была наложницей Чингисхана. Он захватил ее в плен, а потом возил с собой в походы.
– Есуй чи Нина, одна холера. Ты мне скажи, Юс, если б ты поихал до ее и к Сапару, допомогла б вона тебе? Ну, колы б мы собралыся гуторить с Сапаром, чи шо?
– Не знаю, – ответил Юс. – Она приехала сюда, чтобы меня убить. Ибрагим говорил, ее с напарником нашли по следу из трупов. А теперь она дрались за меня. Я не знаю.
– Не знаю, не знаю, – Семен вздохнул. – А ты скажи, Юсе, чи правда, шо ты на крови слово давал перед всими?
– Правда.
– Ох, хлопче, хлопче, – Семен покачал головой. – Не розумиешь ты – то не жарты тебе. Тут – не жарты. Ты смотри, Юсе, ой, смотри.
Когда ехали через кишлак, Юс заметил на глине выщербленных, осыпающихся стен, на обгорелых деревьях россыпи темных пятен, комья свежей земли во дворах, заскорузлые от сохлой крови клочки с торчащими нитками, валявшиеся там и сям. А на краю кишлака стоял новый шест, обвязанный тряпками. На верхушке этого шеста («Не смотри», – сказал Юс Оле, но она все равно посмотрела, не отвернулась) покачивалась отрубленная голова Алтан-бия с забитыми землей пустыми глазницами.
Каримжон ждал их за окраиной, у озера. Дождавшись, вскочил в седло, поехал следом. Оля спросила шепотом: «Почему этот кишлак пустой? »
– Потому что всех его жителей перебил тот, чью голову ты видела на шесте, – ответил Юс. – Их похоронили в домах. Это сейчас кладбище. Мазар.
– Начальник, не говори про это, – сказал ехавший рядом Шавер. – Нехорошо. Накличешь беду. Мертвые сейчас едят. Им хорошо сейчас. Живым говорить не нужно.
По сине-зеленой глади озера не пробежала ни одна морщинка. Где-то вверху свистел в скалах ветер.
Здесь пыль вздымали только копыта. Не падали камни, не шелестела листва. Все накрыл колпак глухой, ватной, жаркой тишины, солнце сочилось горячей смолой сквозь выгоревшую рубаху. Сзади, в безветрии, с леса шестов, торчащих над мертвым кишлаком, свисали блеклые тряпки, похожие на ошметки выдубленной и обесцвеченной солнцем и ветрами человеческой кожи.
– Страшное место, – сказала Оля шепотом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45