Ходкевич уставился ей в лицо, силясь прочесть хоть тень, хоть намек на то, что перед ним не человек, а посланник бездны. Понятное дело, печати сатаны на челе он не углядел.
– Вы бывали, пани, в сем подвале?
– Бывала, – улыбнулась совершенно спокойная Маржанка. – Жаль только – вас со мной не было, милостивый государь. Я уж вам кое-что пошептала бы на ухо…
– И эти шаловливые ручки, – пробормотал Кривин, – сами держали клещи и прочую палаческую справу?
Маржанка уставилась на свои белые ладони, словно впервые их увидела. Потом подняла лицо на наемника и улыбнулась ему.
– Предатель, – сказала она еле слышно. – Знай, от мести моей тебе не уйти ни на земле, ни на воде.
К Ходкевичу протолкнулся тот самый ратник, что первый усомнился в убытии Громобоя из поместья.
– Не знаю, пан Ходкевич, что вы в том подвале нашли, кроме моего хозяина, но догадываюсь. Вы карлика поймайте!
– Какого карлика?
– Был в ее услужении такой… коротколапый горбун с бесовской рожей. Только и показался в первый же день, как заехала к нам сия самозванка. После в ее покоях сидел.
– Это где же, – засопел Кривин. – Уж не в верхней ли комнатушке терема?
– Больше негде ему прятаться было, – подтвердил ветеран. – Выходил он только глухими вечерами, когда Маржанка к погребу ходила, будто ключница.
– Горбун, говоришь? – Кривин отчего-то раскраснелся и сделался необычайно зол. – А ну-ка, сударь мой Ходкевич, вели обыскать терем.
Вскоре действительно нашли карлика, который умудрился спрятаться за сундуками.
Там была у него медвежья шкура, какая-то снедь и даже фляга с вином. Словом, устроился уродец весьма комфортно, аккурат напротив опочивальни Маржанки.
– Вздернуть его на воротах, – ярился Кривин. – И не снимать, пока воронье не склюет!
– Без суда нельзя! – Ходкевич гадливо рассматривал мелкие черты уродца.
– Какой тут суд – полный подвал трупов, пыточный инструмент, а у него руки вон какие здоровенные… Не Маржанка же из людей жилы тянула? Не по силам ей.
Кривин не унимался, ходил вокруг связанного карлика, едва сдерживаясь, чтобы не заколоть кинжалом.
– Да вы на рожу его поглядите? Христианин истинный, увидав такую рожу, обязан враз за колом осиновым бежать, или за посеребренным мечом. У всякого колдуна помощник есть, дух нечистый. Когда это кот, когда крыса, а случается – и такой вот вурдалак, созданный в насмешку над родом человеческим.
Ходкевич покачал головой.
– Церковникам его показать надо. Да и опросить не мешает.
– А ты спроси его о чем-нибудь, пан кавалер, – посоветовала Маржанка весело. – Густав, скажи: Ходкевича не мать родила, а баран вычихал.
Горбун улыбнулся своей хозяйке и что-то промычал.
– Он говорить не умеет? – спросил Кривин, отступая от карлика, словно от ядовитого гада.
– Открой рот, Густав.
Ходкевич глянул на разинувшего пасть карлика и со вздохом отвернулся. Язык уродца был вырван под корень.
– Но у тебя, милашка, – набычился Кривин, – язык имеется. Говори – почто людей мучила? !
– Расскажу – не поймешь, тупица. Не твоего это ума дело.
– Отчего же не отпираешься, не юлишь? – спросил Ходкевич. – Ведь знаешь, что тебя ждет.
Маржанка повела вокруг взглядом, и бывалые воины отшатнулись. соломы в волосах, измятое платье – и более ничего. Жигеллон долго смотрел на Маржанку, та на него.
– Смешно, милостивый государь, – заметил пан наконец. – Действительно, похожа на тетушку мою, да и на бабку. Вот только глаза пустые и холодные, не наши, не фамильные.
Маржанка глядела на него, словно на неодушевленную колоду.
– Говоришь, людей она умучивала? В двух шагах от меня? Видно, двери крепкие, или рты ведьма им замыкала заклятьем каким… Ничегошеньки я не слышал, кроме иной раз мерзкого хихиканья карлика, да звона тихого.
Самозванка вдруг открыла рот и холодно спросила:
– А ты внимательно посмотри в эти глаза. Ничего не припоминаешь? Не фамильные черты ищи, верно, не родственница я тебе…
Ходкевич с интересом наблюдал, как Громобой оглядывает лицо Маржанки со странным выражением на физиономии.
– Тридцать лет назад дело было, ближе к Пасхе, на дороге к мельнице. Тогда край еще в запустение не пришел, – напомнила Маржанка. – Некий молодой барчук с псарями и собаками ехал с охоты и повстречал юную богомолку, идущую в деревенскую часовню.
Жигеллон вдруг схватился за сердце и тяжело осел на подушках.
– Напомнить тебе, как собаками травил для озорства? Плетью бил? Как потом подол на голову задрал, а после, натешившись, своим псарям отдал?
– Замолчи, прошу тебя. Маржанка безразлично отвернулась.
– Тебя я точно настигну. Жаль только, не в этот раз, все откладывала на сладкое, хотела с делами срочными разобраться, а потом уже и припомнить старый должок.
Ходкевич удивленно поднял брови, переводя взор с женщины на побледневшего пана.
– Убери ее, кавалер Ходкевич, назад, под землю, – застонал Жигеллон. – А мне вели вина подать.
Маржанка повернулась и вышла, словно и не замечая, как гусарская латная рукавица вцепилась в ее руку повыше локтя. Простучали сапоги конвоиров, хлопнула внизу дверь.
– И что все это значит, сударь мой? – отважился спросить Ходкевич.
– Прошлое всегда нас нагоняет, – пустыми глазами уставившись в потолок, изрек Громобой. – Беспутным юношей я был, бес крутил душой, как хотел. Всякое случалось. А когда на поле брани клюнула татарская стрела не в сердце, а в крестик нательный, кинулся я грехи замаливать. Взял обет никогда к женщинам не прикасаться, защищать земли христианские. Так и жил, позабыв призраки нечистой совести. Видно плохо молился, не получил полного избавления.
Ходкевич покачал головой.
– Господь тебе судья, пан. Только на суде не выплывет ли вся эта история? Ведьму-то крепко допрашивать будут.
– Мнится мне, – заметил Жигеллон, делая изрядный глоток и не чувствуя винного вкуса, – не будет никакого суда.
И как в воду глядел.
Под вечер постучался в ворота Кривин в сопровождении двух своих ратников.
– Отчего не на границе ты с хоругвью своей? – спросил Ходкевич. – Или передумал?
– Пришел поклон тебе земной отвесить, – сказал Кривин, слезая с коня. – Ростовщик злата отсыпал не канителясь. Хоругвь идет в сторону Ливонии, как и уговаривались. Хочу на суд посмотреть.
– Так он не здесь будет, а в Кракове. Есть там особые люди церковные, которым по роду занятий положено с сатанинскими отродьями дело иметь.
– Как, не станете сжигать ее? А как же умученные? А заточение пана Жигеллона? А попытка захвата поместья? Ты же посланник королевский, сударь Ходкевич, особа с полномочиями…
– Куда-торопиться? Кривин покачал головой.
– Тяжело спать, когда ведаешь – ходит по земле эдакое чудовище в ангельском обличье. По мне, так надо голову отсечь и к ноге приложить, чтобы, значит, не вернулась в другой раз, а потом все вместе в костер кинуть. Место то, понятное дело, солью засыпать, чтобы даже трава не росла на поганом пепле…
Ходкевич, занятый уже другими заботами, – прибыло войско королевское, – откланялся:
– Лучше бы тебе, пан, следовать в сторону Ливонии. Оставь это дело на Церковь и короля.
– Что ж, – обескуражено проговорил Кривин. – Дам коням роздых, и тронусь.
Дважды в день Маржанку выводили из подвала на свежий воздух. В эти мгновения ни ратники, ни офицеры старались не выходить на двор, опасаясь сглаза и порчи. Слухи о вурдалачке ходили страшные, молва стократ преумножила ее преступления.
Карлика держали на конюшне, прикованным к столбу. От еды он отказывался, только шумно лакал воду и зыркал крысиными своими глазами. К нему ратники тоже опасались подходить близко, словно к раненому зверю.
На прогулке приблизился Кривин к Маржанке.
– Ну что, тварь демонская, исчадье адово! – воскликнул он. – Небось жалеешь, что мало душ сгубила?
– Заставить тебя язык проглотить, или сам умолкнешь? – милым голосом спросила Маржанка.
– У меня оберег есть, не страшен мне твой дурной глаз, – расхрабрился Кривин. – При свете солнца, небось, власть твоя испаряется, словно туман над болотом?
Самозванка громко и отчетливо произнесла несколько слов из числа тех, что заставили бы покраснеть и погрязшего в грехах ландскнехта.
– Ах ты, курва! – Кривин кинулся вперед и с размаху ударил кулаком по лицу пленницы.
Гусары кинулись и оттащили разбушевавшегося наемника.
– Что такое? – появился Ходкевич. – Пан Кривин, ты заставляешь меня пожалеть, что доверил тебе службу. Оставь пленницу и ступай к своему коню. Дорога на север начинается сразу после разрушенной мельницы, аккурат после пруда.
– Конями таких разрывать надо, – прорычал Кривин, раздраженно стряхнул с себя гусар и действительно зашагал к конюшне.
Маржанка громко и безобразно рассмеялась окровавленным ртом:
– Тебе бы только с бабами воевать… Чтоб руки отсохли твои, и все остальное хозяйство!
Гусары захохотали, Ходкевич погрозил пальцем полонянке:
– Велю кляп забить, если еще подобное услышу. Маржанка замолчала.
Мало кто успел разглядеть, как во время потасовки Кривкн умудрился вложить в ладонь полонянки узкое стальное шильце…
Подойдя к конюшне, Кривин увидел толпу служек и недавно прибывших в поместье солдат.
– Что случилось? – спросил он, взяв седло и водружая его на конскую спину.
– Карлик помер, – ответили ему. Действительно, маленькое уродливое тело лежало, свернувшись калачиком. Один из воинов осторожно ткнул в него алебардой, потом осмелел и пинком перевернул труп.
Горло карлика было аккуратно перерезано. Ходкевич быстро провел опрос и закусил губу. Его провели!
Ни Кривин, ни его люди не приближались к конюшне в то время, когда могло произойти убийство. Думать можно было на кого угодно из прибывших солдат.
– Маржанку стеречь в оба, – отдал он распоряжение.
– До встречи на границе, посланник королевский, кавалер Ходкевич! – крикнул Кривин от ворот, помахав рукой. – Примерно накажите душегубицу!
Ходкевич тоже махнул ему рукой, разглядывая мертвого карлика. «Этого точно надобно сжечь, – решил он. – И, по совету Кривина, засеять пепел солью… » Так и поступили с помощником самозванки.
Утром следующего дня пан Жигеллон решил спуститься в погреб и еще раз глянуть на Маржанку. Давний неискупленный грех тянул его к ведьме, как магнитом… Ходкевич, опасаясь, как бы пан не зарубил свою мучительницу, пошел следом.
Но на сене лежал один только плащ и отомкнутые кандалы.
– Что за морок? – схватился за саблю молодой кавалер. : – Дверь же наружная заперта! Куда она испарилась?
– Здесь еще одна есть, – напомнил Жигеллон и ринулся в страшную комнатку.
Замок, установленный сызнова, оказался вскрыт так же ловко и аккуратно, как кандалы.
Тело умученных давно вынесли и захоронили, реторты и прочие непонятные сосуды разбили рукоятками сабель, пыточные инструменты упаковали в сундук для суда. Все же остальное на дубовом столе, покрытом бурыми пятнами, оставили на месте.
Сейчас высокие и странно мерцающие свечи горели по углам комнаты, на столе и стенных крюках, знаки на стенах тускло мерцали болотными огнями.
На звук шагов Маржанка медленно повернулась. Бала она совершенно без одежды, и нагота ее тела, подсвеченного огнями, показалась Ходкевичу омерзительной.
– Это вы, доблестный пан Жигеллон, и верный пес королевский?
Голос самозванки сделался неузнаваемым, грубым, почти мужским.
– Я покидаю вас. Но не расстраивайтесь, покидаю на время. Вернусь, когда смогу.
Она подняла руку ко лбу, словно что-то припоминая.
– Что-то я забыла, кажется… Ах да… Будьте вы прокляты во веки веков!
Следом она изрыгнула какие-то словеса, похожие более не на человеческую речь, а на лязг и скрежет зубовный, шорох змеиной кожи по холодным камням, крысиный писк…
– Не дай ей договорить! – взвизгнул Жигеллон.
Продолжая шептать, Маржанка сделала шаг вперед и оказалась в середине свеженачертанного свечным воском знака. Ходкевич прыгнул вперед, разя кинжальной рукояткой, но оружие пронзило пустоту, пройдя сквозь голову самозванки, как сквозь пыльный столб или призрак.
Ведьма на глазах изумленных мужчин истаяла, хотя голос ее, читающий заклятье, продолжал еще некоторое время звучать под земляными сводами. В последний раз полыхнули знаки на стенах, и погасли. Остались только тускло мерцающие свечи.
Ходкевич, осеняя себя крестным знамением, наклонился.
На утоптанном полу погреба лежала голая женщина, черты лица которой лишь отдаленно напоминали Маржанку. Из ее горла торчало аккуратное стальное шило. Вот только кровь, которой положено было хлестать из раны, отчего-то еле сочилась.
В начертанном на полу знаке, который вскоре также исчез, Басманов признал бы метку Фемгерихта. Но Ходкевичу он не сказал ничего, да и не собирался доблестный вояка вникать в бесовскую кухню.
– Упустили мы ее, пан, – сказал он дрогнувшим голосом хозяину усадьбы. – Мой тебе совет – срой эту домину вместе с погребом.
– Так и сделаю, да еще и часовню на этом месте велю поставить, чтобы круглые сутки тут молитвы читались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40