В четырех разделах этого доклада рассматривались пагубные последствия существования кагалов. Первый раздел под названием «Главные сведения, собранные о положении евреев», содержал язвительную критику кагала и власти раввинов:
«Невзирая на… связи, законом положенные, они составляли всегда особенное свое управление. Уединяясь, так сказать, от всех общих установлении, они всегда старались все дела свои гражданские вместить в кагалах, а духовные – в синагогах… Все, что принадлежит до внутренней их полиции, до сбора податей, до сборов по имениям, по содержанию аренд и по всем делам их экономическим, всегда разбирается и определяется в кагалах. Влияние раббинов на дела духовные – почти неограниченно. Не имея никакой открытой и законом уполномоченной власти к исполнению своих определений, они, силою предубеждений, суеверий, навыков, клятвами и запрещением, вознаграждают, часто с избытком, недостаток сей законной силы. Сборы, под видом подаяний для бедных и другими предлогами взимаемые, доставляя в распоряжение их довольно значащие суммы, дают им новое орудие власти».
В докладе не только не делалось попыток смягчить эти обвинения, но дальше, в разделе «Порядок, коему Комитет признал лучшим следовать», приводился пример еврейской несговорчивости – обструкционизм еврейских депутатов и самих кагалов в ответ на усилия Комитета. В третьем разделе выделялись главные черты, отличающие евреев от христиан и нуждающиеся в исправлении, прежде чем можно будет проводить реформы. Первым значилось «отделение евреев от общего управления», благодаря которому им всегда удавалось сохранять замкнутость жизни общин, свои законы и обряды. Сферами же, в которых, по мнению Комитета, реформы были нужнее всего, являлась отмена еврейского самоуправления и уравнивание евреев с остальным населением под началом единой администрации.
Но после этого пространного обвинительного заключения Еврейский комитет все же оставил в силе функции тех самых должностных лиц, которые составляли автономное еврейское управление. Согласно 50-й статье «Положения», каждая еврейская община имела право раз в три года избирать одного раввина и троих кагальных старшин. И хотя раввинат подвергся некоторым ограничениям, у раввинов оставалось достаточно власти и авторитета, чтобы содействовать контролю кагала над общиной в целом, особенно если старшины намеревались прибегнуть к незаконным действиям, вроде наложения проклятия или изгнания из общины. В прошлом они, несомненно, к этому тяготели.
В «Положении» почти ничего не говорилось о том, что может и чего не может делать сам кагал, но такое умолчание означало, что большинство привилегий осталось за кагалом. Фактически же если в указе 3 мая 1795 г. говорилось, что власть кагала должна касаться только религиозных дел, то среди специально оговоренных «Положением» его полномочий вновь появилась одна из светских функций. Речь идет об основе принудительной власти кагала – распределении налогов. Статья 54 «Положения» гласила:
«54. Кагалы должны наблюдать, чтобы казенные сборы, доколе они пребудут в настоящем их положении, были исправно и бездоимочно вносимы; они должны распоряжать вверяемыми им от общества суммами, давая в употреблении их отчет обществу и представляя таковой же на русском и польском языке, в городах городничим, в казенных селениях исправникам, в помещичьих местечках помещикам, и во всех сих случаях подвергаются суду и наказанию по всей строгости законов, если отчеты, даваемые ими начальству, в чем-либо найдутся не сходны с подлинными, даваемыми обществу. Впрочем, ни под каким предлогом не должны они, без ведома начальства, налагать новых податей, под страхом не только взыскания лично с них всего ими вновь положенного, но и законного суда и наказания».
Возвращение русским правительством еврейской общине ее самоуправления имело и дополнительное значение. Как было отмечено. Сенат как раз в это время отменил равное, или пропорциональное, представительство евреев в городском самоуправлении, в противоположность екатерининской политике. Сенат был прекрасно осведомлен о дискуссиях в Комитете, а тот, со своей стороны, был информирован о новейших ограничениях, наложенных на литовское еврейство. (Направляя Кочубею экземпляр последнего доклада о конфликте в Литве, Сенат указал, что это постановление не должно повлиять на ход рассуждений Комитета, тем самым молчаливо приглашая Комитет навести порядок в этой ситуации, если он того пожелает.) Но Комитет не откликнулся на это приглашение корпусом единых политических прав для еврейского мещанства и купечества. Зато одновременно он подтвердил и даже укрепил важные привилегии кагалов, явно продемонстрировав тем самым, что его не слишком сильно заботит интеграция евреев в российское общество.
Какие же еще мотивы стояли за решением сохранить кагал? Возможно, например, что Комитет последовал собственным многочисленным советам по поводу умеренности, постепенности и терпимости и, поддавшись этим абстрактным принципам, отошел от прежних четких суждений. При этом выяснилось, что, напротив, в других случаях умеренность не так уж необходима. Так, либеральные положения о реформе образования были настолько густо обставлены всевозможными ограничениями и условиями, что в итоге не имели почти никакой силы. И в вопросе о виноторговле, в котором немедленные бескомпромиссные шаги грозили повлечь за собой экономические потрясения и хаос в обществе. Комитет отказался изменить или исправить свои поспешные решения. Однако, судя по риторическим высказываниям Комитета, противодействие со стороны кагалов являлось, по меньшей мере, такой же серьезной проблемой для реформаторов, как и виноторговля.
Быть может. Комитет растерялся, не имея опыта в делах, связанных с еврейством, и потому был вынужден оставить кагал в качестве некоего консультативного института. Подобная осторожность вполне могла бы объясняться страхом перед трудностями, к которым вело упразднение кагала – единственной организационной структуры еврейского общества. Но эти аргументы выглядели бы правдоподобными, если бы не некоторые взгляды Комитета, отразившиеся в его документах. Весь смысл «Положения» заключался в том, что следование принципам личной заинтересованности, просвещения и образования непременно приведет к появлению нового, «исправленного» еврея, достойного и доверия, и места в русском обществе. И Фризель, и Державин, и Франк, и даже Ноткин настаивали на фундаментальных преобразованиях. Ведь для чего понадобится евреям кагал, если их экономические интересы будут обслуживаться и оформляться вне его, в городском управлении или в гильдиях? Для чего нужна будет им школьная система кагала, если образование они станут получать за его пределами, в широком христианском мире? Центральная идея реформы состояла в том, что евреи, «просветившись», сами с отвращением отбросят прежний образ жизни, что и устранит всякую потребность в кагале. Или, может быть, план был таков: позволить кагалу существовать в роли «живого ископаемого», пока просвещенные евреи сами его с легкостью не отринут.
Эти парадоксы легче разрешить, если вспомнить, что существовало два разных мотива, толкавших правительство на реорганизацию еврейского общества. Первый – стремление улучшить судьбу евреев, превратив их в просвещенных, полезных членов общества, наравне со всеми россиянами участвующих в его жизни. Второй – желание защитить крестьянство от злоупотреблений, в которых прямо или косвенно обвинялись евреи. При ближайшем рассмотрении становится ясно, что первый мотив всегда подчиняли второму, сознательно или неосознанно. Если было признано, что евреи эксплуатируют крестьян, то следовало предпринять незамедлительные жесткие шаги: переселения, ограничения, строгий надзор. Неудобства, которые несли эти меры еврейскому обществу, искупались ожидаемыми преимуществами для христанского общества. Существовало также понимание, что «просвещение» евреев, как и их включение в новые профессиональные категории, вызовет упорное сопротивление еврейского общества, которое центральным властям придется преодолевать с трудом. Вот тут-то и окажутся уместны и необходимы «сдержанность и терпимость».
Вопрос об аннулировании кагала рассмотрен нами так детально из-за его отдаленных последствий для русского еврейства. Упразднение этого института произошло только через сорок лет, в 1844 г., и осуществил его император Николай I, гораздо меньше расположенный к евреям, чем Александр или любой из его советников. Но политика Николая I была ближе к насильственной ассимиляции, чем к интеграции. А в 1804 г. упразднение кагала значительно способствовало бы именно процессу интеграции. На всем протяжении русской истории до 1917 г. это был едва ли не самый удобный момент, когда евреи, свободные от неправоспособности и от особого статуса (впрочем, последнее, пожалуй, все же сомнительно), могли бы начать трудный путь к сознательной интеграции в российское общество. В 1804 г., с учетом политической реальности, было больше шансов объявить и осуществить такие реформы в Белоруссии и в Литве, чем в великорусских губерниях. (Можно было бы возразить, что решение властей задобрить литовских поляков, оставив им все прежние привилегии, в конце концов свело бы на нет эту программу. Но власти готовы были к столкновению с могущественным сословием землевладельцев по вопросу о еврейской виноторговле.) Пример богатых татарских купцов юга России при Екатерине свидетельствовал о готовности режима терпимо воспринимать и интегрировать представителей чуждой культуры и веры, если это было экономически выгодно. Возможно, что евреи, законодатель но вынужденные к интеграции в русское общество, прошли бы этот путь не хуже татар. Но так или иначе, кагал продолжал существовать – как мощная заинтересованная инстанция, как препятствие любым правительственным реформам, плохим или хорошим, как знак особого статуса евреев, – пока окончательно не изжил себя и не был официально упразднен при Николае I. При таком положении вещей никогда не было особых шансов на успех ни у культурных преобразований, ни тем более у интеграции, даже если бы власти стремились проводить их более решительно.
Теперь остается рассмотреть те реформы, которые «Положением» предусматривались. Поскольку Комитет заявлял о приверженности образованию и просвещению как средствам совершенствования общества, то естественно, что в первом разделе «Положения», включавшем десять статей, речь шла именно о «просвещении» евреев. Этот раздел служит безошибочным показателем соотношения риторики с реальностью в деятельности Комитета. В первых пяти статьях отразилось интеграционное течение: они гласили, что евреям позволено без всякой дискриминации учиться в начальных, средних и высших учебных заведениях России, и ни на одной из стадий обучения никто не имел права вмешиваться в их религиозные убеждения. Эти шаги можно было бы считать подходящим средством еврейской интеграции или даже ассимиляции, но при ближайшем рассмотрении обнаруживается весь их безмерный идеализм. Например, при том положении российского образования, в котором оно находилось в 1804 г., нельзя было рассчитывать, что имеющиеся учебные заведения смогут вместить сколько-нибудь значительное число евреев, если бы они устремились в такие школы. В то время режим провозгласил глубокую реформу системы просвещения, но она, в первую очередь, касалась высшего университетского образования, а не начальных школ, необходимых для того, чтобы дать исходный толчок интеграции евреев. Достойно внимания и то, что в течение последующих лет, когда шли дебаты по этим проблемам, власти больше никогда не возвращались к данным статьям «Положения» и, конечно, не выделяли средств на их осуществление. Ключ к пониманию проблемы представляла собой статья 6:
«б. Если, невзирая на все сии побуждения, евреи не захотят отдавать детей своих в общие народные училища, тогда установить на счет их особенные школы, где бы дети их были обучаемы, определив на сие, по рассмотрению правительства, нужную подать. Между предметами их учения необходимо должен быть один из языков: русский, польский или немецкий».
Членам Комитета следовало понять, что евреи никогда не пойдут в христианские учебные заведения, если у них будет другая возможность. Правительственных заверений в том, что вера еврейского юношества не подвергнется никаким посягательствам, было недостаточно, чтобы успокоить страхи перед прозелитизмом. В еврейской общине ничто не побуждало людей искать светского образования за ее пределами: разве там научат чему-нибудь хорошему? Так что налицо было совпадение взглядов – еврейская община не желала обучать своих детей в подобных училищах, а русское правительство не собиралось платить за их обучение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
«Невзирая на… связи, законом положенные, они составляли всегда особенное свое управление. Уединяясь, так сказать, от всех общих установлении, они всегда старались все дела свои гражданские вместить в кагалах, а духовные – в синагогах… Все, что принадлежит до внутренней их полиции, до сбора податей, до сборов по имениям, по содержанию аренд и по всем делам их экономическим, всегда разбирается и определяется в кагалах. Влияние раббинов на дела духовные – почти неограниченно. Не имея никакой открытой и законом уполномоченной власти к исполнению своих определений, они, силою предубеждений, суеверий, навыков, клятвами и запрещением, вознаграждают, часто с избытком, недостаток сей законной силы. Сборы, под видом подаяний для бедных и другими предлогами взимаемые, доставляя в распоряжение их довольно значащие суммы, дают им новое орудие власти».
В докладе не только не делалось попыток смягчить эти обвинения, но дальше, в разделе «Порядок, коему Комитет признал лучшим следовать», приводился пример еврейской несговорчивости – обструкционизм еврейских депутатов и самих кагалов в ответ на усилия Комитета. В третьем разделе выделялись главные черты, отличающие евреев от христиан и нуждающиеся в исправлении, прежде чем можно будет проводить реформы. Первым значилось «отделение евреев от общего управления», благодаря которому им всегда удавалось сохранять замкнутость жизни общин, свои законы и обряды. Сферами же, в которых, по мнению Комитета, реформы были нужнее всего, являлась отмена еврейского самоуправления и уравнивание евреев с остальным населением под началом единой администрации.
Но после этого пространного обвинительного заключения Еврейский комитет все же оставил в силе функции тех самых должностных лиц, которые составляли автономное еврейское управление. Согласно 50-й статье «Положения», каждая еврейская община имела право раз в три года избирать одного раввина и троих кагальных старшин. И хотя раввинат подвергся некоторым ограничениям, у раввинов оставалось достаточно власти и авторитета, чтобы содействовать контролю кагала над общиной в целом, особенно если старшины намеревались прибегнуть к незаконным действиям, вроде наложения проклятия или изгнания из общины. В прошлом они, несомненно, к этому тяготели.
В «Положении» почти ничего не говорилось о том, что может и чего не может делать сам кагал, но такое умолчание означало, что большинство привилегий осталось за кагалом. Фактически же если в указе 3 мая 1795 г. говорилось, что власть кагала должна касаться только религиозных дел, то среди специально оговоренных «Положением» его полномочий вновь появилась одна из светских функций. Речь идет об основе принудительной власти кагала – распределении налогов. Статья 54 «Положения» гласила:
«54. Кагалы должны наблюдать, чтобы казенные сборы, доколе они пребудут в настоящем их положении, были исправно и бездоимочно вносимы; они должны распоряжать вверяемыми им от общества суммами, давая в употреблении их отчет обществу и представляя таковой же на русском и польском языке, в городах городничим, в казенных селениях исправникам, в помещичьих местечках помещикам, и во всех сих случаях подвергаются суду и наказанию по всей строгости законов, если отчеты, даваемые ими начальству, в чем-либо найдутся не сходны с подлинными, даваемыми обществу. Впрочем, ни под каким предлогом не должны они, без ведома начальства, налагать новых податей, под страхом не только взыскания лично с них всего ими вновь положенного, но и законного суда и наказания».
Возвращение русским правительством еврейской общине ее самоуправления имело и дополнительное значение. Как было отмечено. Сенат как раз в это время отменил равное, или пропорциональное, представительство евреев в городском самоуправлении, в противоположность екатерининской политике. Сенат был прекрасно осведомлен о дискуссиях в Комитете, а тот, со своей стороны, был информирован о новейших ограничениях, наложенных на литовское еврейство. (Направляя Кочубею экземпляр последнего доклада о конфликте в Литве, Сенат указал, что это постановление не должно повлиять на ход рассуждений Комитета, тем самым молчаливо приглашая Комитет навести порядок в этой ситуации, если он того пожелает.) Но Комитет не откликнулся на это приглашение корпусом единых политических прав для еврейского мещанства и купечества. Зато одновременно он подтвердил и даже укрепил важные привилегии кагалов, явно продемонстрировав тем самым, что его не слишком сильно заботит интеграция евреев в российское общество.
Какие же еще мотивы стояли за решением сохранить кагал? Возможно, например, что Комитет последовал собственным многочисленным советам по поводу умеренности, постепенности и терпимости и, поддавшись этим абстрактным принципам, отошел от прежних четких суждений. При этом выяснилось, что, напротив, в других случаях умеренность не так уж необходима. Так, либеральные положения о реформе образования были настолько густо обставлены всевозможными ограничениями и условиями, что в итоге не имели почти никакой силы. И в вопросе о виноторговле, в котором немедленные бескомпромиссные шаги грозили повлечь за собой экономические потрясения и хаос в обществе. Комитет отказался изменить или исправить свои поспешные решения. Однако, судя по риторическим высказываниям Комитета, противодействие со стороны кагалов являлось, по меньшей мере, такой же серьезной проблемой для реформаторов, как и виноторговля.
Быть может. Комитет растерялся, не имея опыта в делах, связанных с еврейством, и потому был вынужден оставить кагал в качестве некоего консультативного института. Подобная осторожность вполне могла бы объясняться страхом перед трудностями, к которым вело упразднение кагала – единственной организационной структуры еврейского общества. Но эти аргументы выглядели бы правдоподобными, если бы не некоторые взгляды Комитета, отразившиеся в его документах. Весь смысл «Положения» заключался в том, что следование принципам личной заинтересованности, просвещения и образования непременно приведет к появлению нового, «исправленного» еврея, достойного и доверия, и места в русском обществе. И Фризель, и Державин, и Франк, и даже Ноткин настаивали на фундаментальных преобразованиях. Ведь для чего понадобится евреям кагал, если их экономические интересы будут обслуживаться и оформляться вне его, в городском управлении или в гильдиях? Для чего нужна будет им школьная система кагала, если образование они станут получать за его пределами, в широком христианском мире? Центральная идея реформы состояла в том, что евреи, «просветившись», сами с отвращением отбросят прежний образ жизни, что и устранит всякую потребность в кагале. Или, может быть, план был таков: позволить кагалу существовать в роли «живого ископаемого», пока просвещенные евреи сами его с легкостью не отринут.
Эти парадоксы легче разрешить, если вспомнить, что существовало два разных мотива, толкавших правительство на реорганизацию еврейского общества. Первый – стремление улучшить судьбу евреев, превратив их в просвещенных, полезных членов общества, наравне со всеми россиянами участвующих в его жизни. Второй – желание защитить крестьянство от злоупотреблений, в которых прямо или косвенно обвинялись евреи. При ближайшем рассмотрении становится ясно, что первый мотив всегда подчиняли второму, сознательно или неосознанно. Если было признано, что евреи эксплуатируют крестьян, то следовало предпринять незамедлительные жесткие шаги: переселения, ограничения, строгий надзор. Неудобства, которые несли эти меры еврейскому обществу, искупались ожидаемыми преимуществами для христанского общества. Существовало также понимание, что «просвещение» евреев, как и их включение в новые профессиональные категории, вызовет упорное сопротивление еврейского общества, которое центральным властям придется преодолевать с трудом. Вот тут-то и окажутся уместны и необходимы «сдержанность и терпимость».
Вопрос об аннулировании кагала рассмотрен нами так детально из-за его отдаленных последствий для русского еврейства. Упразднение этого института произошло только через сорок лет, в 1844 г., и осуществил его император Николай I, гораздо меньше расположенный к евреям, чем Александр или любой из его советников. Но политика Николая I была ближе к насильственной ассимиляции, чем к интеграции. А в 1804 г. упразднение кагала значительно способствовало бы именно процессу интеграции. На всем протяжении русской истории до 1917 г. это был едва ли не самый удобный момент, когда евреи, свободные от неправоспособности и от особого статуса (впрочем, последнее, пожалуй, все же сомнительно), могли бы начать трудный путь к сознательной интеграции в российское общество. В 1804 г., с учетом политической реальности, было больше шансов объявить и осуществить такие реформы в Белоруссии и в Литве, чем в великорусских губерниях. (Можно было бы возразить, что решение властей задобрить литовских поляков, оставив им все прежние привилегии, в конце концов свело бы на нет эту программу. Но власти готовы были к столкновению с могущественным сословием землевладельцев по вопросу о еврейской виноторговле.) Пример богатых татарских купцов юга России при Екатерине свидетельствовал о готовности режима терпимо воспринимать и интегрировать представителей чуждой культуры и веры, если это было экономически выгодно. Возможно, что евреи, законодатель но вынужденные к интеграции в русское общество, прошли бы этот путь не хуже татар. Но так или иначе, кагал продолжал существовать – как мощная заинтересованная инстанция, как препятствие любым правительственным реформам, плохим или хорошим, как знак особого статуса евреев, – пока окончательно не изжил себя и не был официально упразднен при Николае I. При таком положении вещей никогда не было особых шансов на успех ни у культурных преобразований, ни тем более у интеграции, даже если бы власти стремились проводить их более решительно.
Теперь остается рассмотреть те реформы, которые «Положением» предусматривались. Поскольку Комитет заявлял о приверженности образованию и просвещению как средствам совершенствования общества, то естественно, что в первом разделе «Положения», включавшем десять статей, речь шла именно о «просвещении» евреев. Этот раздел служит безошибочным показателем соотношения риторики с реальностью в деятельности Комитета. В первых пяти статьях отразилось интеграционное течение: они гласили, что евреям позволено без всякой дискриминации учиться в начальных, средних и высших учебных заведениях России, и ни на одной из стадий обучения никто не имел права вмешиваться в их религиозные убеждения. Эти шаги можно было бы считать подходящим средством еврейской интеграции или даже ассимиляции, но при ближайшем рассмотрении обнаруживается весь их безмерный идеализм. Например, при том положении российского образования, в котором оно находилось в 1804 г., нельзя было рассчитывать, что имеющиеся учебные заведения смогут вместить сколько-нибудь значительное число евреев, если бы они устремились в такие школы. В то время режим провозгласил глубокую реформу системы просвещения, но она, в первую очередь, касалась высшего университетского образования, а не начальных школ, необходимых для того, чтобы дать исходный толчок интеграции евреев. Достойно внимания и то, что в течение последующих лет, когда шли дебаты по этим проблемам, власти больше никогда не возвращались к данным статьям «Положения» и, конечно, не выделяли средств на их осуществление. Ключ к пониманию проблемы представляла собой статья 6:
«б. Если, невзирая на все сии побуждения, евреи не захотят отдавать детей своих в общие народные училища, тогда установить на счет их особенные школы, где бы дети их были обучаемы, определив на сие, по рассмотрению правительства, нужную подать. Между предметами их учения необходимо должен быть один из языков: русский, польский или немецкий».
Членам Комитета следовало понять, что евреи никогда не пойдут в христианские учебные заведения, если у них будет другая возможность. Правительственных заверений в том, что вера еврейского юношества не подвергнется никаким посягательствам, было недостаточно, чтобы успокоить страхи перед прозелитизмом. В еврейской общине ничто не побуждало людей искать светского образования за ее пределами: разве там научат чему-нибудь хорошему? Так что налицо было совпадение взглядов – еврейская община не желала обучать своих детей в подобных училищах, а русское правительство не собиралось платить за их обучение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51