Это было обвинение двойной силы, так как связывало евреев еще и с Османской империей – извечным противником Речи Посполитой. Слухи об этих обращениях были восприняты столь серьезно, что в Литву отправился специальный королевский комиссар, который должен был выявить в еврейских общинах таких «новообращенных».
То, что происходило в Польше, зачастую имело косвенную связь с Россией. Беглый холоп и монах, философ Феодосии Косой, перешел в 1540 г. из России в Литву, где стал известен своими радикальными богословскими теориями, в которых усматривались элементы жидовствования. Под влиянием подобных известий на Руси с ее тогдашними традициями богословской полемики усиливалось ощущение идеологической опасности. А поскольку такой религиозный противник, как иудаизм, был более знаком и привычен по библейским стереотипам, чем, например, непонятный и туманный протестантизм, это вело к усилению антииудейских тенденций. Это можно заметить в богословском споре, который вел Иван IV с протестантами. В религиозных дебатах с Яном Рокитой, представителем протестантской Общины чешских и моравских братьев, Иван возражал:
«Что касается других слов Второзакония, то если есть необходимость их придерживаться, то необходимо быть обрезанным и все законы Моисеевы соблюдать. И поэтому вы являетесь жидовствующими, а не истинными христианами. Их же [законы Моисеевы. – Авт.] Христос своим божественного телесного явления таинством отменил и Новый Завет установил».
Стоит заметить, что в Москве все чаще отождествляли евреев с Польшей, которая была не только домом евреев, но и прибежищем всех жидовствующих ересей. Эта связь нашла свое подтверждение во время Смуты, тяжелого династического и социального кризиса в Московском государстве. Как ни боялись его власти вполне реального католического, «латинского» влияния, в это время проникавшего в страну из Польши, не меньше заботило их и распространение иудаизма. Поэтому, когда велись переговоры о возведении на московский престол польского королевича Владислава, было специально оговорено, что евреям не будет дозволено появляться в русском государстве. Московские публицисты пытались опорочить Лжедмитрия II тем, что он «родом жидовин», живущий в окружении еретиков и «богоубийц-жидов». И для этих волнений по поводу евреев имелись реальные основания. Евреи служили при польской армии, вторгшейся в Москву после избрания на трон первого представителя династии Романовых. Число польско-еврейских военнопленных было достаточно для того, чтобы их судьба нашла отражение в специальных статьях мирного договора. Таким образом, когда религиозная и политическая целостность России оказалась под угрозой, евреи, сколь бы мало их ни было, находились во враждебном ей лагере. Поэтому в представлении современников защита русской земли стала тождественна в том числе и защите от «богоубийц-жидов».
Страх «московитов» перед иноземным политическим или религиозным игом несколько ослабел после того, как военная удача стала изменять полякам. Столетие спустя это наглядно подтвердилось вмешательством Петра Великого в избрание польских королей и триумфами России в Северной войне. Вопрос о евреях, при всей его религиозной значимости, во времена Петра I не относился к числу важных. Этому способствовало и известное бесцеремонное отношение Петра к религии вообще. Несмотря на то, что существуют апокрифические рассказы о контактах Петра I с евреями (причем буквально все эти истории посвящены нерелигиозным, а экономическим сюжетам), в его правление не было принято ни одного указа, их касающегося. Между тем еще в XVII в. Россия присоединила часть польской Украины, где имелось еврейское население.
Зато непосредственные преемники Петра I проявляли в отношении евреев как религиозную, так и социальную нетерпимость. Время от времени они выражали озабоченность по поводу деятельности евреев-корчмарей и налоговых откупщиков и, начиная с 1727 г., периодически пытались выселить евреев с Украины. Тем не менее евреи все же допускались в Россию на ярмарки. А поскольку властям регулярно приходилось подтверждать распоряжения об их изгнании, становится ясно, что эти приказы, по существу, не выполнялись.
Когда Российское государство в следующий раз принялось энергично бороться с евреями, побудил его к этому именно страх перед прозелитизмом. В 1738 г. власти расследовали дело отставного капитана русского флота Александра Возницына, который принял иудаизм под влиянием смоленского еврея Боруха Лейбова. Дело завершилось публичным сожжением обоих – и Возницына, и Лейбова – в Санкт-Петербурге, при большом стечении народа, 15 июля 1738 г. В технике следствия проявилась большая целеустремленность властей. Лейбов, сверх прочего, обвинялся в ритуальных пытках православной девочки-служанки с целью извлечения крови и в убийстве православного священника. Сенат доложил императрице Анне, что эти обвинения не удастся расследовать должным образом, если Лейбова казнят слишком поспешно. И тем не менее с казнью поторопились. Только это происшествие заставило Анну подтвердить указ об изгнании евреев, подписанный Екатериной I в 1727 г., согласно которому все евреи должны были покинуть Украину.
Но всякая снисходительность кончилась раз и навсегда в 1741 г., с приходом к власти дочери Петра I, императрицы Елизаветы. Она отличалась большой набожностью и ярой нетерпимостью к иноверцам. В годы ее правления власти энергично взялись за насильственное обращение иноверцев в православие. В первую очередь это коснулось мусульман и евреев. 2 декабря 1742 г., возрождая указы своих предшественников, Елизавета провозгласила изгнание евреев – «этих ненавистников имени Христа Спасителя», на том основании, что их деятельность может принести лишь вред благочестивым христианам. Но это вошло в явное противоречие с экономическими реалиями. В Сенат поступили петиции от властей Риги и Малороссии с просьбой позволить евреям хотя бы временно проживать в городах и участвовать в ярмарках, игравших такую важную роль в хозяйственной жизни страны. Однако невзирая на то, что Сенат не рекомендовал налагать полный и безоговорочный запрет на присутствие евреев в России, императрица осталась непреклонной. Она ответила следующей резолюцией: «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли». Многие исследователи, не принимая во внимание те петиции, которые вызвали эту отповедь со стороны Елизаветы, видели в этом проявлении «московской» нетерпимости полное и законченное выражение позиции русского государства в отношении евреев. Дополнительно возникло одно непредвиденное последствие от установления «санитарного кордона» против евреев. Пока в России не было польских евреев, ее религиозная культура оставалась свободной от польских антиеврейских предубеждений. До присоединения польских земель в самой России не случалось процессов о святотатстве и ритуальном убийстве. И даже после разделов Русская православная церковь не торопилась признавать почитание жертв ритуальных убийств, включенных в православный церковный календарь на польских территориях. Что же касается Талмуда, то сомнительно, чтобы многие русские церковники вообще знали о его существовании. Для русского православного духовенства и для его паствы преступления евреев состояли в распятии Христа и упорном отрицании его божественной природы, чего казалось вполне достаточно, чтобы не впускать евреев в страну. Польские и западноевропейские приемы юдофобии – более изощренные и причудливые – здесь просто не понадобились.
Это положение отразилось в русской народной культуре, где полностью отсутствовала еврейская тема. Усиленные поиски исследователей XIX в. не помогли обнаружить созданных ранее XVIII в. народных пословиц или песен на русском языке, в которых плохо или хорошо говорилось бы о евреях. (Лишь постепенно, после разделов, начали появляться первые заимствования из богатой кладовой украинского юдофобского фольклора. Причем эти пословицы часто были сколь антиеврейскими, столь же и антипольскими.) В своей магистерской диссертации по русскому лубку, или народной гравюре, Д.А. Ровинский четко подытожил ситуацию: «В прежние времена о евреях в Москве и не слыхивали, поэтому не существует никаких смешных картинок, их изображающих». Единственное найденное им исключение для XVIII в. представляет собой гравюра на дереве, изданная в Киеве Адамом Гошемским, с надписями на польском языке.
Религиозная традиция, доставшаяся русским государственным деятелям после 1772 г., была неоднородной. Местная московская традиция смотрела на евреев как на абстракцию в виде смутной угрозы целостности христианской веры. Методы, которые такой взгляд предполагал в обращении с евреями, были грубы и примитивны: насильственное обращение, массовое изгнание, избиение. Режим Екатерины II осознавал существование этой традиционной враждебности. В 1763 г. это побудило Екатерину отказать евреям в праве въезжать в империю с торговыми целями. Для России проблема кардинально изменилась после первого раздела Польши в 1772 г. Люди, стоявшие у руля государства, не располагали навыками в отношениях с еврейскими массами. С.М.Дубнов и И.Г. Оршанский считали, что религиозная нетерпимость уже тогда служила важнейшим фактором, определявшим отношение русских властей к евреям. Если бы это было так, то восторжествовал бы «старомосковский» подход к евреям, и за разделами последовало бы их полное изгнание с новоприобретенных территорий. Но практические соображения, мнение Европы, а больше всего – собственные представления чиновников об интересах государства не позволяли сделать это.
В то же самое время русским властям приходилось учитывать религиозную вражду другого рода: коллективные социальные установки населения присоединенных земель. Здесь враждебность к евреям носила более реальный характер, так как не выросла из абстракций, как ее русский вариант, но взошла на повседневных контактах христиан с евреями. Другая трудность заключалась в том, что религиозные соображения часто служили маскировкой какого-то экономического недовольства. Эти воззрения подразумевали более образное представление о евреях как об активной антихристианской силе, вооруженной заповедями Талмуда и ножом для ритуальных убийств, норовящей нанести вред и телу, и душе благочестивого христианина. Наконец, всем этим предрассудкам сопутствовало и вполне прагматичное признание присутствия и роли евреев в местной христианской среде.
Эта религиозная традиция, которую ни в коем случае нельзя считать проявлением «московитской религиозной нетерпимости», оказала двойное воздействие на русских администраторов, которые с ней столкнулись. С одной стороны, она заставляла их ограничивать даже положенные евреям по закону права, чтобы поддерживать порядок в обществе и послушание новых христианских подданных. С другой стороны, некоторые из религиозных предрассудков начали просачиваться в бюрократическое сознание, участвуя в формировании складывающихся русских концепций еврейского вопроса.
Власть и традиция прагматизма в отношении евреев
Противоположностью рассмотренной выше религиозной традиции были распространенные во всей Европе идеи терпимости к присутствию евреев. Они в первую очередь диктовались практическими соображениями. В силу запрета на владение землей и вообще на занятия сельским хозяйством евреи являлись городскими жителями, в основном занятыми в торговле. При этом окружающее их общество было, по преимуществу, деревенским и земледельческим. Поэтому в экономике средневековья евреи занимали собственное место, выполняя особые функции. Одним из следствий этого положения стала известная «терпимость» в отношении евреев, правда, она была непоследовательной и преходящей.
Самым разительным примером действенности прагматической традиции служила Польша, где евреи пользовались известной автономией в культурной и общественной жизни. Несмотря ни на что, евреи в незначительном числе все же селились и на территории России, и даже в самой Москве. (При этом в России, пожалуй, было даже больше случаев обращения евреев в христианство, чем в Польше, но поскольку обращение автоматически уничтожало их «еврейство» в глазах государства, о них здесь речь не идет.) Московские правители, например, великий князь Иван III, время от времени использовали евреев как дипломатических агентов или врачей. В уже упоминавшемся письме Ивану IV, написанном в 1550 г., король Сигизмунд Август просил допустить своих еврейских подданных в Московию «как по старине». Эта фраза могла появиться просто по дипломатическому обычаю, но могла и подразумевать существование давних экономических связей между польскими евреями и Московским государством.
XVII столетие прошло под знаком целой череды войн между Московским государством и Польшей, которые с неизбежностью повлекли за собой появление на русских землях беженцев, заложников и военнопленных из польских евреев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
То, что происходило в Польше, зачастую имело косвенную связь с Россией. Беглый холоп и монах, философ Феодосии Косой, перешел в 1540 г. из России в Литву, где стал известен своими радикальными богословскими теориями, в которых усматривались элементы жидовствования. Под влиянием подобных известий на Руси с ее тогдашними традициями богословской полемики усиливалось ощущение идеологической опасности. А поскольку такой религиозный противник, как иудаизм, был более знаком и привычен по библейским стереотипам, чем, например, непонятный и туманный протестантизм, это вело к усилению антииудейских тенденций. Это можно заметить в богословском споре, который вел Иван IV с протестантами. В религиозных дебатах с Яном Рокитой, представителем протестантской Общины чешских и моравских братьев, Иван возражал:
«Что касается других слов Второзакония, то если есть необходимость их придерживаться, то необходимо быть обрезанным и все законы Моисеевы соблюдать. И поэтому вы являетесь жидовствующими, а не истинными христианами. Их же [законы Моисеевы. – Авт.] Христос своим божественного телесного явления таинством отменил и Новый Завет установил».
Стоит заметить, что в Москве все чаще отождествляли евреев с Польшей, которая была не только домом евреев, но и прибежищем всех жидовствующих ересей. Эта связь нашла свое подтверждение во время Смуты, тяжелого династического и социального кризиса в Московском государстве. Как ни боялись его власти вполне реального католического, «латинского» влияния, в это время проникавшего в страну из Польши, не меньше заботило их и распространение иудаизма. Поэтому, когда велись переговоры о возведении на московский престол польского королевича Владислава, было специально оговорено, что евреям не будет дозволено появляться в русском государстве. Московские публицисты пытались опорочить Лжедмитрия II тем, что он «родом жидовин», живущий в окружении еретиков и «богоубийц-жидов». И для этих волнений по поводу евреев имелись реальные основания. Евреи служили при польской армии, вторгшейся в Москву после избрания на трон первого представителя династии Романовых. Число польско-еврейских военнопленных было достаточно для того, чтобы их судьба нашла отражение в специальных статьях мирного договора. Таким образом, когда религиозная и политическая целостность России оказалась под угрозой, евреи, сколь бы мало их ни было, находились во враждебном ей лагере. Поэтому в представлении современников защита русской земли стала тождественна в том числе и защите от «богоубийц-жидов».
Страх «московитов» перед иноземным политическим или религиозным игом несколько ослабел после того, как военная удача стала изменять полякам. Столетие спустя это наглядно подтвердилось вмешательством Петра Великого в избрание польских королей и триумфами России в Северной войне. Вопрос о евреях, при всей его религиозной значимости, во времена Петра I не относился к числу важных. Этому способствовало и известное бесцеремонное отношение Петра к религии вообще. Несмотря на то, что существуют апокрифические рассказы о контактах Петра I с евреями (причем буквально все эти истории посвящены нерелигиозным, а экономическим сюжетам), в его правление не было принято ни одного указа, их касающегося. Между тем еще в XVII в. Россия присоединила часть польской Украины, где имелось еврейское население.
Зато непосредственные преемники Петра I проявляли в отношении евреев как религиозную, так и социальную нетерпимость. Время от времени они выражали озабоченность по поводу деятельности евреев-корчмарей и налоговых откупщиков и, начиная с 1727 г., периодически пытались выселить евреев с Украины. Тем не менее евреи все же допускались в Россию на ярмарки. А поскольку властям регулярно приходилось подтверждать распоряжения об их изгнании, становится ясно, что эти приказы, по существу, не выполнялись.
Когда Российское государство в следующий раз принялось энергично бороться с евреями, побудил его к этому именно страх перед прозелитизмом. В 1738 г. власти расследовали дело отставного капитана русского флота Александра Возницына, который принял иудаизм под влиянием смоленского еврея Боруха Лейбова. Дело завершилось публичным сожжением обоих – и Возницына, и Лейбова – в Санкт-Петербурге, при большом стечении народа, 15 июля 1738 г. В технике следствия проявилась большая целеустремленность властей. Лейбов, сверх прочего, обвинялся в ритуальных пытках православной девочки-служанки с целью извлечения крови и в убийстве православного священника. Сенат доложил императрице Анне, что эти обвинения не удастся расследовать должным образом, если Лейбова казнят слишком поспешно. И тем не менее с казнью поторопились. Только это происшествие заставило Анну подтвердить указ об изгнании евреев, подписанный Екатериной I в 1727 г., согласно которому все евреи должны были покинуть Украину.
Но всякая снисходительность кончилась раз и навсегда в 1741 г., с приходом к власти дочери Петра I, императрицы Елизаветы. Она отличалась большой набожностью и ярой нетерпимостью к иноверцам. В годы ее правления власти энергично взялись за насильственное обращение иноверцев в православие. В первую очередь это коснулось мусульман и евреев. 2 декабря 1742 г., возрождая указы своих предшественников, Елизавета провозгласила изгнание евреев – «этих ненавистников имени Христа Спасителя», на том основании, что их деятельность может принести лишь вред благочестивым христианам. Но это вошло в явное противоречие с экономическими реалиями. В Сенат поступили петиции от властей Риги и Малороссии с просьбой позволить евреям хотя бы временно проживать в городах и участвовать в ярмарках, игравших такую важную роль в хозяйственной жизни страны. Однако невзирая на то, что Сенат не рекомендовал налагать полный и безоговорочный запрет на присутствие евреев в России, императрица осталась непреклонной. Она ответила следующей резолюцией: «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли». Многие исследователи, не принимая во внимание те петиции, которые вызвали эту отповедь со стороны Елизаветы, видели в этом проявлении «московской» нетерпимости полное и законченное выражение позиции русского государства в отношении евреев. Дополнительно возникло одно непредвиденное последствие от установления «санитарного кордона» против евреев. Пока в России не было польских евреев, ее религиозная культура оставалась свободной от польских антиеврейских предубеждений. До присоединения польских земель в самой России не случалось процессов о святотатстве и ритуальном убийстве. И даже после разделов Русская православная церковь не торопилась признавать почитание жертв ритуальных убийств, включенных в православный церковный календарь на польских территориях. Что же касается Талмуда, то сомнительно, чтобы многие русские церковники вообще знали о его существовании. Для русского православного духовенства и для его паствы преступления евреев состояли в распятии Христа и упорном отрицании его божественной природы, чего казалось вполне достаточно, чтобы не впускать евреев в страну. Польские и западноевропейские приемы юдофобии – более изощренные и причудливые – здесь просто не понадобились.
Это положение отразилось в русской народной культуре, где полностью отсутствовала еврейская тема. Усиленные поиски исследователей XIX в. не помогли обнаружить созданных ранее XVIII в. народных пословиц или песен на русском языке, в которых плохо или хорошо говорилось бы о евреях. (Лишь постепенно, после разделов, начали появляться первые заимствования из богатой кладовой украинского юдофобского фольклора. Причем эти пословицы часто были сколь антиеврейскими, столь же и антипольскими.) В своей магистерской диссертации по русскому лубку, или народной гравюре, Д.А. Ровинский четко подытожил ситуацию: «В прежние времена о евреях в Москве и не слыхивали, поэтому не существует никаких смешных картинок, их изображающих». Единственное найденное им исключение для XVIII в. представляет собой гравюра на дереве, изданная в Киеве Адамом Гошемским, с надписями на польском языке.
Религиозная традиция, доставшаяся русским государственным деятелям после 1772 г., была неоднородной. Местная московская традиция смотрела на евреев как на абстракцию в виде смутной угрозы целостности христианской веры. Методы, которые такой взгляд предполагал в обращении с евреями, были грубы и примитивны: насильственное обращение, массовое изгнание, избиение. Режим Екатерины II осознавал существование этой традиционной враждебности. В 1763 г. это побудило Екатерину отказать евреям в праве въезжать в империю с торговыми целями. Для России проблема кардинально изменилась после первого раздела Польши в 1772 г. Люди, стоявшие у руля государства, не располагали навыками в отношениях с еврейскими массами. С.М.Дубнов и И.Г. Оршанский считали, что религиозная нетерпимость уже тогда служила важнейшим фактором, определявшим отношение русских властей к евреям. Если бы это было так, то восторжествовал бы «старомосковский» подход к евреям, и за разделами последовало бы их полное изгнание с новоприобретенных территорий. Но практические соображения, мнение Европы, а больше всего – собственные представления чиновников об интересах государства не позволяли сделать это.
В то же самое время русским властям приходилось учитывать религиозную вражду другого рода: коллективные социальные установки населения присоединенных земель. Здесь враждебность к евреям носила более реальный характер, так как не выросла из абстракций, как ее русский вариант, но взошла на повседневных контактах христиан с евреями. Другая трудность заключалась в том, что религиозные соображения часто служили маскировкой какого-то экономического недовольства. Эти воззрения подразумевали более образное представление о евреях как об активной антихристианской силе, вооруженной заповедями Талмуда и ножом для ритуальных убийств, норовящей нанести вред и телу, и душе благочестивого христианина. Наконец, всем этим предрассудкам сопутствовало и вполне прагматичное признание присутствия и роли евреев в местной христианской среде.
Эта религиозная традиция, которую ни в коем случае нельзя считать проявлением «московитской религиозной нетерпимости», оказала двойное воздействие на русских администраторов, которые с ней столкнулись. С одной стороны, она заставляла их ограничивать даже положенные евреям по закону права, чтобы поддерживать порядок в обществе и послушание новых христианских подданных. С другой стороны, некоторые из религиозных предрассудков начали просачиваться в бюрократическое сознание, участвуя в формировании складывающихся русских концепций еврейского вопроса.
Власть и традиция прагматизма в отношении евреев
Противоположностью рассмотренной выше религиозной традиции были распространенные во всей Европе идеи терпимости к присутствию евреев. Они в первую очередь диктовались практическими соображениями. В силу запрета на владение землей и вообще на занятия сельским хозяйством евреи являлись городскими жителями, в основном занятыми в торговле. При этом окружающее их общество было, по преимуществу, деревенским и земледельческим. Поэтому в экономике средневековья евреи занимали собственное место, выполняя особые функции. Одним из следствий этого положения стала известная «терпимость» в отношении евреев, правда, она была непоследовательной и преходящей.
Самым разительным примером действенности прагматической традиции служила Польша, где евреи пользовались известной автономией в культурной и общественной жизни. Несмотря ни на что, евреи в незначительном числе все же селились и на территории России, и даже в самой Москве. (При этом в России, пожалуй, было даже больше случаев обращения евреев в христианство, чем в Польше, но поскольку обращение автоматически уничтожало их «еврейство» в глазах государства, о них здесь речь не идет.) Московские правители, например, великий князь Иван III, время от времени использовали евреев как дипломатических агентов или врачей. В уже упоминавшемся письме Ивану IV, написанном в 1550 г., король Сигизмунд Август просил допустить своих еврейских подданных в Московию «как по старине». Эта фраза могла появиться просто по дипломатическому обычаю, но могла и подразумевать существование давних экономических связей между польскими евреями и Московским государством.
XVII столетие прошло под знаком целой череды войн между Московским государством и Польшей, которые с неизбежностью повлекли за собой появление на русских землях беженцев, заложников и военнопленных из польских евреев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51