И сомнительно, что он где-либо сотворит добро, но, несомненно, причинит вред, и равным образом несомненно, что он уже взвешивает мое счастье так же беззаботно, как когда-то его взвешивали вы.
Тут в комнату вошло еще одно существо, которое не видел и не воображал даже сумасшедший, и оно легло у ног Фрайдис и уставилось на дона Мануэля. Устроившись так, существо зевнуло, обнажив далеко не безобидные зубы.
– Вот так, Фрайдис, – степенно сказал дон Мануэль. – И, разумеется, сказанное вами еще больше усложняет эти вопросы, но я ни за что на свете не встану между мужем и женой…
Королева Фрайдис оторвала взгляд от пламени и очень грустно посмотрела на дона Мануэля. Фрайдис пожала плечами и положила руки на головы заколдованных зверей.
– В конце концов, и я не могу этого сделать. Так что вы двое – тоскливые, незначительные, отлично подходящие друг другу люди – остаетесь не погубленными, а я пойду поищу своего мужа и попытаюсь добиться прощения за то, что не позволила ему вас мучить. Эх, меня искушало, седой Мануэль, позволить своему властному красавцу-мужу насладиться вами и этой тощей, уродливой хромоножкой и ее отродьем, как прежде вы насладились мной. Но женщины устроены настолько странно, что в самом конце я не могу позволить причинить вред ни этому седому, степенному, скучному человеку, ни его движимому имуществу. Ибо в этом мире проходит все, кроме одного. И хотя юный Мануэль, которого я любила одним ушедшим летом, сегодня мертв так же, как и яркая листва того лета, несомненно, что женская глупость никогда не умирает.
– На самом деле, я не заслуживаю вашей заботы, – довольно несчастно сказал Мануэль. – Но я всегда обожал и всегда буду искренне обожать вас, Фрайдис, и по этой причине я с радостью делаю вывод, что вы теперь не собираетесь сотворить чего-либо насильственного и непоправимого: такого, о чем все лучшее в вас впоследствии пожалеет.
– Когда-то я вас любила, – сказала она, – а сейчас уверена, что ваше сердце всегда было холодной, твердой и серой, самой обыкновенной галькой. Но теперь, когда я – простая смертная, это не имеет значения. В любом случае вы вновь воспользовались мной; я дала вам приют, когда вы были бездомны, и вновь вы обретете предмет своего желания.
Королева Фрайдис подошла к окну и подняла алую штору со стоящими на задних лапах золотыми драконами. Но лежащие звери оставались у камина и продолжали смотреть на дона Мануэля.
– Да, вновь вы обретете предмет своего желания, седой Мануэль, так как корабль, показавшийся на излучине реки, со змеями и замками на коричневых парусах, – корабль Мирамона Ллуагора, который он снарядил за вами на Саргилл. И ваша ссылка закончилась, ибо Мирамона побуждает тот, кто выше нас всех, и поэтому могущественный Мирамон с радостью приходит, чтобы служить вам. Теперь я могу удалиться и поискать Слото-Виепуса и свое прощение, если смогу его добиться.
– Но куда вы направляетесь, милая Фрайдис? – спросил дон Мануэль, словно вновь ощутил к ней любовь.
– Какая разница, – ответила она, долго-предолго глядя на него, – ведь граф Мануэль больше во мне не нуждается? – Затем Фрайдис посмотрела на Ниафер, лежащую в колдовском сне. – Я ни люблю, ни всецело ненавижу тебя, уродливая, хромая, тощая и раздражительная Ниафер, но, конечно же, и не завидую тебе. Ты женщина для своего седого мужа-непоседы. Мой муж не становится старше, нежнее и раболепнее по отношению ко мне и никогда не станет. – После этого Фрайдис наклонилась и поцеловала ребенка, которого только что окрестила. – Когда-нибудь ты станешь женщиной, Мелицента, и тогда ты полюбишь того или иного мужчину. Я могла бы надеяться, что ты полюбишь мужчину, который сделает тебя счастливой, но такого мужчину еще никто не нашел.
Дон Мануэль подошел к Фрайдис, вообще не обращая внимания на заколдованных зверей, и взял ее за руки.
– Моя милая, неужели ты думаешь, что я – счастливый человек?
Она посмотрела на него снизу вверх. И, когда она отвечала, ее голос дрожал.
– Я сделала тебя счастливым, Мануэль. Я бы всегда делала тебя счастливым.
– Интересно, делала ли бы. Да ладно, в любом случае на мне лежит обязательство. Я нахожу, что никогда в человеческой жизни не обнаруживается недостатка в тех или иных обязательствах, и мы должны браться за каждое из них, не надеясь преуспеть лично, но просто стремясь его выполнить. Это не очень веселое занятие. И это разрушительное занятие!
Она же сказала:
– Я никогда не думала, что буду о тебе жалеть. Почему я должна горевать из-за тебя, седой предатель?
Он хрипло ответил:
– Я не горжусь тем, что сделал со своей жизнью, и с твоей жизнью, и с жизнью этой женщины, но, думаешь, я буду из-за этого хныкать? Нет, Фрайдис. Юноша, любивший и бросивший тебя, здесь, – он стукнул себя в грудь, – запертый, заточенный до конца жизни, умирающий в полном одиночестве. В общем-то я – хитрый тюремщик: ему не убежать. Нет, даже в самом конце, милая Фрайдис, существует обет молчания.
Она бессильно сказала:
– Мне жаль. Даже в самом конце ты подарил мне новую печаль…
С минуту они стояли, глядя друг на друга, и она впоследствии вспоминала его грустную, но в то же время лукавую улыбку. Им двоим больше нечего было делить ни в речах, ни в делах.
Затем Фрайдис исчезла, и вместе с ней исчезли и заколдованные звери, и замок, словно растаял дым. И Мануэль стоял под открытым небом на убранном поле, один с женой и ребенком, в то время как к берегу причаливал корабль Мирамона. Ниафер спала. Но тут проснулась девочка, чтобы взглянуть на мир, в который она волей-неволей была призвана, и девочка начала плакать.
Дон Мануэль осторожно погладил это пугающе маленькое существо сильной красивой рукой, с которой пропало обручальное кольцо. Это потребует объяснений. Поэтому, возможно, дон Мануэль посвятил короткое ожидание на убранном поле размышлениям о том, как ему рассказать о происшедшем жене, когда та проснется и спросит его, потому что в старину это была проблема, которую ни один благоразумный муж не мог не взвешивать со всем вниманием.
Глава XXXI
Государственные вопросы
Тут по трапу корабля сошло семь трубачей, одетых в блестящие пледы: каждый вел на серебряной цепи борзую, и каждая из семи борзых держала в зубах золотое яблоко. За ними последовали трое менестрелей, трое священников и трое шутов: все были в венках из роз и с посохами. Затем на берег сошел Мирамон Ллуагор – повелитель девяти снов и князь семи безумий. За ним последовало совершенно невероятное общество. Но с ними прибыла и его жена Жизель с их маленьким сыном Деметрием, названным так в честь старого графа Арнейского. И, говорят, именно этому мальчику, тогда еще завернутому в пеленки, было суждено стать убийцей собственного отца – мудрого Мирамона Ллуагора.
Госпожа Ниафер проснулась, и женщины отошли в сторонку, чтобы сравнить и обсудить своих младенцев. Они положили детей в одну колыбель. Много позднее эти двое вновь лягут вот так же вместе, и из-за этого девушка обретет долгую печаль, а юноша – смерть.
Между тем курносый повелитель девяти снов и косоглазый граф Пуактесмский сели на берегу реки поговорить о более серьезных вопросах, чем круп и режущиеся зубы. К этому времени солнце поднялось уже высоко, так что поспешно со всех концов света появились Кан, Мулук, Хиш и Кавак и натянули голубой полог, чтобы скрыть беседу их господина с доном Мануэлем.
– Что это такое, – спросил в первую очередь Мирамон Ллуагор у дона Мануэля, – я слышал о твоем союзе с Филистией и о твоих сделках с народом, который говорит, что мои изящнейшие создания – не что иное, как несварение желудка?
– Я потерял Пуактесм, – говорит Мануэль, – а филистеры предложили поддержать меня в моих притязаниях.
– Но я этого никогда не позволю! Я, создающий все сновидения, никогда не смогу с этим согласиться, и ни один филистер никогда не войдет в Пуактесм. Почему ты не пришел с самого начала за помощью ко мне, вместо того чтобы терять время на этих обыкновенных королей и королев? – раздраженно спросил волшебник. – И неужели тебе не стыдно заключать союзы с Филистией, помня, как ты раньше следовал своим помыслам и своему желанию?
– В общем, – отвечал Мануэль, – пока я не получил от Филистии ничего, кроме красивых слов, и союз еще не заключен.
– Очень хорошо. Только давай по порядку. Во-первых, ты желаешь завладеть Пуактесмом…
– Нет, не особо, но приходится соблюдать внешние приличия, а моя жена думает, что мне было бы лучше спасти этот край от ига язычников норманнов и таким образом предоставить ей подходящий дом.
– Далее: я должен заполучить для тебя эту страну, поскольку нет смысла противостоять нашим женам в подобных вопросах.
– Я рад твоему решению…
– Между нами, Мануэль. Думаю, ты теперь начал понимать причины, которые вынудили меня принести тебе волшебный меч Фламберж в самом начале нашего знакомства, и узнал, кто в большинстве семей обладает мужским характером.
– Нет, ничего подобного, Мирамон, ибо моя жена – милейшая женщина, исполненная сознания долга, и она никогда мне ни в чем не перечит.
Мирамон одобрительно кивнул.
– Ты совершенно прав, ибо нас могут подслушать. Поэтому давай продолжим, и прекрати меня перебивать. Далее: ты должен владеть Пуактесмом, и твои потомки вечно должны владеть Пуактесмом – не как фьефом, но как наследным феодом. Далее: ты будешь владеть этими землями, находясь под властью не какого-либо святого вроде Фердинанда, но под властью совершенно другого сеньора, которого назначу я. Далее: он, конечно, будет править, во всем подчиняясь моим фантазиям, и будет полностью управляем мною, как и все сновидения.
– Поскольку дань разумная, я пока не вижу возражений твоим условиям. Но кто будет моим сюзереном?
– Человек, которого ты можешь помнить, – ответил Мирамон и сделал знак радужной толпе своих приспешников.
По этому жесту один из них шагнул вперед. Это был высокий, худощавый юнец с румяными щеками, широко расставленными глазами и небольшой головой, покрытой густыми, вьющимися темно-рыжими волосами. И Мануэль сразу же его узнал, поскольку у Мануэля были все причины запомнить странный разговор, который он вел с этим самым Горвендилом сразу же после того, как Ниафер ускакала прочь с ужасным братом Мирамона.
– Но вы не думаете, что этот Горвендил сумасшедший? – шепотом спросил дон Мануэль у волшебника.
– Думаю, он частенько производит такое впечатление.
– Тогда почему вы делаете его моим сюзереном?
– У меня есть свои причины, можешь быть уверен. А если я не говорю о них, можешь быть уверен, что на это у меня тоже есть причины.
– Но, значит, этот Горвендил один из Леших? Тот ли это Горвендил, большой палец ноги которого есть утренняя звезда?
– Могу сказать, что именно он призвал меня помочь тебе в твоем горе, о котором на Врейдексе я не слышал, но почему я должен рассказывать тебе больше, дон Мануэль? Разве не достаточно предложенных тебе провинций и сравнительно спокойных условий жизни с женой, что ты еще в придачу хочешь узнать все мои старые тайны?
– Ты прав, – сказал Мануэль, – а благодетелей нужно ублажать. – Так что он остался доволен своим неведением, да так никогда и не разузнал ничего про Горвендила, хотя позднее у Мануэля должны были возникнуть жуткие подозрения.
Между тем дон Мануэль любезно пожал руку рыжеволосому юноше и заговорил об их первой встрече.
– И, в конце концов, я не считаю, что ты говорил крайнюю глупость, мой мальчик, – сказал со смехом Мануэль, – ибо я узнал, что та странная и опасная вещь, о которой ты мне сообщил, зачастую верна.
– Откуда мне знать, – тихо ответил Горвендил, – когда я говорю глупости, а когда нет. Мануэль же сказал:
– Все же я могу понять твои речи лишь отчасти. В общем, не наше право понимать своих сюзеренов, и неважно, безумец ты или нет, я предпочитаю тебя королеве Стультиции и ее нелепым розовым очкам. Поэтому давай поступим по всей форме и составим текст нашего соглашения.
Это было сделано, и они по всем правилам подписали условия, по которым дон Мануэль и потомки дона Мануэля должны были вечно владеть Пуактесмом в качестве фьефа, пожалованного Горвендилом. Договор был тайным, и разглашение десяти его пунктов даже сейчас привело бы к чудовищным последствиям. Поэтому условия договора никогда не были обнародованы, и все люди оставались не более вольны критиковать его оговорки, чем сам дон Мануэль, на которого женитьба наложила обязательство так или иначе обеспечивать жену и ребенка.
Глава XXXII
Спасение Пуактесма
Когда эти дела были завершены, а будущее Пуактесма обговорено в мельчайших подробностях, жена Мирамона Ллуагора сказала ему, что мужчинам уже хватит играть заумными словами, чернильницами и сургучными печатями и самое время предпринять что-то разумное по еще одному вопросу, если они, конечно, не считают, что Ниафер должна растить ребенка в канаве. Волшебник сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Тут в комнату вошло еще одно существо, которое не видел и не воображал даже сумасшедший, и оно легло у ног Фрайдис и уставилось на дона Мануэля. Устроившись так, существо зевнуло, обнажив далеко не безобидные зубы.
– Вот так, Фрайдис, – степенно сказал дон Мануэль. – И, разумеется, сказанное вами еще больше усложняет эти вопросы, но я ни за что на свете не встану между мужем и женой…
Королева Фрайдис оторвала взгляд от пламени и очень грустно посмотрела на дона Мануэля. Фрайдис пожала плечами и положила руки на головы заколдованных зверей.
– В конце концов, и я не могу этого сделать. Так что вы двое – тоскливые, незначительные, отлично подходящие друг другу люди – остаетесь не погубленными, а я пойду поищу своего мужа и попытаюсь добиться прощения за то, что не позволила ему вас мучить. Эх, меня искушало, седой Мануэль, позволить своему властному красавцу-мужу насладиться вами и этой тощей, уродливой хромоножкой и ее отродьем, как прежде вы насладились мной. Но женщины устроены настолько странно, что в самом конце я не могу позволить причинить вред ни этому седому, степенному, скучному человеку, ни его движимому имуществу. Ибо в этом мире проходит все, кроме одного. И хотя юный Мануэль, которого я любила одним ушедшим летом, сегодня мертв так же, как и яркая листва того лета, несомненно, что женская глупость никогда не умирает.
– На самом деле, я не заслуживаю вашей заботы, – довольно несчастно сказал Мануэль. – Но я всегда обожал и всегда буду искренне обожать вас, Фрайдис, и по этой причине я с радостью делаю вывод, что вы теперь не собираетесь сотворить чего-либо насильственного и непоправимого: такого, о чем все лучшее в вас впоследствии пожалеет.
– Когда-то я вас любила, – сказала она, – а сейчас уверена, что ваше сердце всегда было холодной, твердой и серой, самой обыкновенной галькой. Но теперь, когда я – простая смертная, это не имеет значения. В любом случае вы вновь воспользовались мной; я дала вам приют, когда вы были бездомны, и вновь вы обретете предмет своего желания.
Королева Фрайдис подошла к окну и подняла алую штору со стоящими на задних лапах золотыми драконами. Но лежащие звери оставались у камина и продолжали смотреть на дона Мануэля.
– Да, вновь вы обретете предмет своего желания, седой Мануэль, так как корабль, показавшийся на излучине реки, со змеями и замками на коричневых парусах, – корабль Мирамона Ллуагора, который он снарядил за вами на Саргилл. И ваша ссылка закончилась, ибо Мирамона побуждает тот, кто выше нас всех, и поэтому могущественный Мирамон с радостью приходит, чтобы служить вам. Теперь я могу удалиться и поискать Слото-Виепуса и свое прощение, если смогу его добиться.
– Но куда вы направляетесь, милая Фрайдис? – спросил дон Мануэль, словно вновь ощутил к ней любовь.
– Какая разница, – ответила она, долго-предолго глядя на него, – ведь граф Мануэль больше во мне не нуждается? – Затем Фрайдис посмотрела на Ниафер, лежащую в колдовском сне. – Я ни люблю, ни всецело ненавижу тебя, уродливая, хромая, тощая и раздражительная Ниафер, но, конечно же, и не завидую тебе. Ты женщина для своего седого мужа-непоседы. Мой муж не становится старше, нежнее и раболепнее по отношению ко мне и никогда не станет. – После этого Фрайдис наклонилась и поцеловала ребенка, которого только что окрестила. – Когда-нибудь ты станешь женщиной, Мелицента, и тогда ты полюбишь того или иного мужчину. Я могла бы надеяться, что ты полюбишь мужчину, который сделает тебя счастливой, но такого мужчину еще никто не нашел.
Дон Мануэль подошел к Фрайдис, вообще не обращая внимания на заколдованных зверей, и взял ее за руки.
– Моя милая, неужели ты думаешь, что я – счастливый человек?
Она посмотрела на него снизу вверх. И, когда она отвечала, ее голос дрожал.
– Я сделала тебя счастливым, Мануэль. Я бы всегда делала тебя счастливым.
– Интересно, делала ли бы. Да ладно, в любом случае на мне лежит обязательство. Я нахожу, что никогда в человеческой жизни не обнаруживается недостатка в тех или иных обязательствах, и мы должны браться за каждое из них, не надеясь преуспеть лично, но просто стремясь его выполнить. Это не очень веселое занятие. И это разрушительное занятие!
Она же сказала:
– Я никогда не думала, что буду о тебе жалеть. Почему я должна горевать из-за тебя, седой предатель?
Он хрипло ответил:
– Я не горжусь тем, что сделал со своей жизнью, и с твоей жизнью, и с жизнью этой женщины, но, думаешь, я буду из-за этого хныкать? Нет, Фрайдис. Юноша, любивший и бросивший тебя, здесь, – он стукнул себя в грудь, – запертый, заточенный до конца жизни, умирающий в полном одиночестве. В общем-то я – хитрый тюремщик: ему не убежать. Нет, даже в самом конце, милая Фрайдис, существует обет молчания.
Она бессильно сказала:
– Мне жаль. Даже в самом конце ты подарил мне новую печаль…
С минуту они стояли, глядя друг на друга, и она впоследствии вспоминала его грустную, но в то же время лукавую улыбку. Им двоим больше нечего было делить ни в речах, ни в делах.
Затем Фрайдис исчезла, и вместе с ней исчезли и заколдованные звери, и замок, словно растаял дым. И Мануэль стоял под открытым небом на убранном поле, один с женой и ребенком, в то время как к берегу причаливал корабль Мирамона. Ниафер спала. Но тут проснулась девочка, чтобы взглянуть на мир, в который она волей-неволей была призвана, и девочка начала плакать.
Дон Мануэль осторожно погладил это пугающе маленькое существо сильной красивой рукой, с которой пропало обручальное кольцо. Это потребует объяснений. Поэтому, возможно, дон Мануэль посвятил короткое ожидание на убранном поле размышлениям о том, как ему рассказать о происшедшем жене, когда та проснется и спросит его, потому что в старину это была проблема, которую ни один благоразумный муж не мог не взвешивать со всем вниманием.
Глава XXXI
Государственные вопросы
Тут по трапу корабля сошло семь трубачей, одетых в блестящие пледы: каждый вел на серебряной цепи борзую, и каждая из семи борзых держала в зубах золотое яблоко. За ними последовали трое менестрелей, трое священников и трое шутов: все были в венках из роз и с посохами. Затем на берег сошел Мирамон Ллуагор – повелитель девяти снов и князь семи безумий. За ним последовало совершенно невероятное общество. Но с ними прибыла и его жена Жизель с их маленьким сыном Деметрием, названным так в честь старого графа Арнейского. И, говорят, именно этому мальчику, тогда еще завернутому в пеленки, было суждено стать убийцей собственного отца – мудрого Мирамона Ллуагора.
Госпожа Ниафер проснулась, и женщины отошли в сторонку, чтобы сравнить и обсудить своих младенцев. Они положили детей в одну колыбель. Много позднее эти двое вновь лягут вот так же вместе, и из-за этого девушка обретет долгую печаль, а юноша – смерть.
Между тем курносый повелитель девяти снов и косоглазый граф Пуактесмский сели на берегу реки поговорить о более серьезных вопросах, чем круп и режущиеся зубы. К этому времени солнце поднялось уже высоко, так что поспешно со всех концов света появились Кан, Мулук, Хиш и Кавак и натянули голубой полог, чтобы скрыть беседу их господина с доном Мануэлем.
– Что это такое, – спросил в первую очередь Мирамон Ллуагор у дона Мануэля, – я слышал о твоем союзе с Филистией и о твоих сделках с народом, который говорит, что мои изящнейшие создания – не что иное, как несварение желудка?
– Я потерял Пуактесм, – говорит Мануэль, – а филистеры предложили поддержать меня в моих притязаниях.
– Но я этого никогда не позволю! Я, создающий все сновидения, никогда не смогу с этим согласиться, и ни один филистер никогда не войдет в Пуактесм. Почему ты не пришел с самого начала за помощью ко мне, вместо того чтобы терять время на этих обыкновенных королей и королев? – раздраженно спросил волшебник. – И неужели тебе не стыдно заключать союзы с Филистией, помня, как ты раньше следовал своим помыслам и своему желанию?
– В общем, – отвечал Мануэль, – пока я не получил от Филистии ничего, кроме красивых слов, и союз еще не заключен.
– Очень хорошо. Только давай по порядку. Во-первых, ты желаешь завладеть Пуактесмом…
– Нет, не особо, но приходится соблюдать внешние приличия, а моя жена думает, что мне было бы лучше спасти этот край от ига язычников норманнов и таким образом предоставить ей подходящий дом.
– Далее: я должен заполучить для тебя эту страну, поскольку нет смысла противостоять нашим женам в подобных вопросах.
– Я рад твоему решению…
– Между нами, Мануэль. Думаю, ты теперь начал понимать причины, которые вынудили меня принести тебе волшебный меч Фламберж в самом начале нашего знакомства, и узнал, кто в большинстве семей обладает мужским характером.
– Нет, ничего подобного, Мирамон, ибо моя жена – милейшая женщина, исполненная сознания долга, и она никогда мне ни в чем не перечит.
Мирамон одобрительно кивнул.
– Ты совершенно прав, ибо нас могут подслушать. Поэтому давай продолжим, и прекрати меня перебивать. Далее: ты должен владеть Пуактесмом, и твои потомки вечно должны владеть Пуактесмом – не как фьефом, но как наследным феодом. Далее: ты будешь владеть этими землями, находясь под властью не какого-либо святого вроде Фердинанда, но под властью совершенно другого сеньора, которого назначу я. Далее: он, конечно, будет править, во всем подчиняясь моим фантазиям, и будет полностью управляем мною, как и все сновидения.
– Поскольку дань разумная, я пока не вижу возражений твоим условиям. Но кто будет моим сюзереном?
– Человек, которого ты можешь помнить, – ответил Мирамон и сделал знак радужной толпе своих приспешников.
По этому жесту один из них шагнул вперед. Это был высокий, худощавый юнец с румяными щеками, широко расставленными глазами и небольшой головой, покрытой густыми, вьющимися темно-рыжими волосами. И Мануэль сразу же его узнал, поскольку у Мануэля были все причины запомнить странный разговор, который он вел с этим самым Горвендилом сразу же после того, как Ниафер ускакала прочь с ужасным братом Мирамона.
– Но вы не думаете, что этот Горвендил сумасшедший? – шепотом спросил дон Мануэль у волшебника.
– Думаю, он частенько производит такое впечатление.
– Тогда почему вы делаете его моим сюзереном?
– У меня есть свои причины, можешь быть уверен. А если я не говорю о них, можешь быть уверен, что на это у меня тоже есть причины.
– Но, значит, этот Горвендил один из Леших? Тот ли это Горвендил, большой палец ноги которого есть утренняя звезда?
– Могу сказать, что именно он призвал меня помочь тебе в твоем горе, о котором на Врейдексе я не слышал, но почему я должен рассказывать тебе больше, дон Мануэль? Разве не достаточно предложенных тебе провинций и сравнительно спокойных условий жизни с женой, что ты еще в придачу хочешь узнать все мои старые тайны?
– Ты прав, – сказал Мануэль, – а благодетелей нужно ублажать. – Так что он остался доволен своим неведением, да так никогда и не разузнал ничего про Горвендила, хотя позднее у Мануэля должны были возникнуть жуткие подозрения.
Между тем дон Мануэль любезно пожал руку рыжеволосому юноше и заговорил об их первой встрече.
– И, в конце концов, я не считаю, что ты говорил крайнюю глупость, мой мальчик, – сказал со смехом Мануэль, – ибо я узнал, что та странная и опасная вещь, о которой ты мне сообщил, зачастую верна.
– Откуда мне знать, – тихо ответил Горвендил, – когда я говорю глупости, а когда нет. Мануэль же сказал:
– Все же я могу понять твои речи лишь отчасти. В общем, не наше право понимать своих сюзеренов, и неважно, безумец ты или нет, я предпочитаю тебя королеве Стультиции и ее нелепым розовым очкам. Поэтому давай поступим по всей форме и составим текст нашего соглашения.
Это было сделано, и они по всем правилам подписали условия, по которым дон Мануэль и потомки дона Мануэля должны были вечно владеть Пуактесмом в качестве фьефа, пожалованного Горвендилом. Договор был тайным, и разглашение десяти его пунктов даже сейчас привело бы к чудовищным последствиям. Поэтому условия договора никогда не были обнародованы, и все люди оставались не более вольны критиковать его оговорки, чем сам дон Мануэль, на которого женитьба наложила обязательство так или иначе обеспечивать жену и ребенка.
Глава XXXII
Спасение Пуактесма
Когда эти дела были завершены, а будущее Пуактесма обговорено в мельчайших подробностях, жена Мирамона Ллуагора сказала ему, что мужчинам уже хватит играть заумными словами, чернильницами и сургучными печатями и самое время предпринять что-то разумное по еще одному вопросу, если они, конечно, не считают, что Ниафер должна растить ребенка в канаве. Волшебник сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31