Я отважно отправился в языческий рай, разбил наголову всех его жестоких стражей и вывел оттуда желанную женщину. Таким образом, мой друг, я вновь обрел ту героическую неизменную любовь, которая существует между мной и моей женой.
– Да, – сказал незнакомец, – это тоже замечательно. Но какую роль это играет сейчас?
– Среди людей ходила молва, что ничто не способно противостоять дону Мануэлю. Поэтому, когда непристойный и злой бог, которому сегодня многие поклоняются, как Слото-Виепусу Сновидений, собрался укрепить свою власть, заключив со мной союз, я загнал его, воющего от страха, в самую середину огромного пламени. Я не хвастаюсь, но, когда сами боги убегают от героя, на это есть причина. И об этом подвиге, и обо всех этих подвигах, и о множестве других подвигов, равным образом невероятных и имеющих подтверждение, расскажут вам все в окрестностях. Что касается вершин доблести, которых я достиг, избавляя Пуактесм от норманнов, вы найдете документальное свидетельство в тех эпических поэмах, как раз слева от вас, которые увековечивают мои свершения в этой кампании…
– Никто не спорит, что, вероятно, эта кампания тоже была замечательна, и, определенно, я не оспариваю этого, потому что вижу, что эти деяния и гроша ломаного не стоят в нашем с вами деле, а кроме того, я никогда никому ничего не доказываю.
– И я тоже! Потому что ненавижу тщеславие и знаю, что эти события сейчас заняли свое место в истории. Нет, мой друг, вы не можете разрушить мою веру в этот мир, тогда как вы говорите мне, что наши деяния в мире, к которому я привязан, не регистрируются. Поэтому, совершал я или нет эти поступки, я сохраню в этой жизни и в последующей веру в них, не прибегая к отвратительному хвастовству; вот именно поэтому я не считаю необходимым рассказывать вам об этих предметах или даже намекать на них.
– О, без сомнения, это было нечто, превзошедшее во многих отношениях дела всех ваших собратьев, – согласился незнакомец с неохотно выраженным уважением. – Но, повторяю, какую роль это играет сейчас?
– И, если вы извините мне обычную откровенность мой друг, этот постоянно повторяемый вопрос становится несколько навязчив. Нет, он не приводит меня в уныние, я через это прошел. Нет, я уже раз открыл окно, чтобы правильнее оценить самые дорогие награды за свои устремления. Это мгновение равняется всей моей жизни, это единственное тихое мгновение подытожило всю мою жизнь, и, – тут Мануэль печально улыбнулся, – все же, мой друг, я без хвастовства должен сказать вам, что в это мгновение все сомнения относительно моей значимости покинули меня – того, кто спас королевство, породил короля и сотворил бога. Поэтому вы теряете время, мой друг, пытаясь убедить меня, что вся человеческая жизнь неудачна и не важна, ибо я не симпатизирую этим современным болезненным и пессимистичным умонастроениям. Они выглядят весьма некрасиво, и от них нет никакого толку.
Незнакомец злобно ответил:
– Да, ты отлично говоришь и красиво позируешь во всех отношениях, кроме одного. Ты называешь меня «другом». Ха, Мануэль, тут из-за прищурившейся маски высовывается больное, пресыщенное и разочарованное существо, однако ты решительно соблюдаешь внешние приличия.
– Говорит простая вежливость, Дедушка Смерть, – сказал Мануэль с нескрываемым смехом, – а что до остального, если вы еще раз извините мою откровенность, вы в меньшей степени интересуетесь содержимым моего сердца, нежели продолжением его работы.
– Поистине это не мое дело, граф Мануэль, да и любое из твоих деяний не играет для меня роли. Поэтому давай пойдем… о, самый необычный человек, в самом конце утверждающий, что жизнь была успешным и важным занятием если, конечно, тебе не нужно какое-то время, чтобы попрощаться с любимой женой, обожаемыми детьми и со всеми остальными прекрасными творениями.
Мануэль пожал широкими плечами.
– С какой целью? Нет, ведь я – Мануэль. Я жил в одиночестве, обычном для всех людей, но разница состоит в том, что я его познал. Теперь мне необходимо, как необходимо всем людям, умереть в том же самом одиночестве, и я знаю, что с этим ничего не поделаешь.
– Когда-то, Мануэль, ты испугался отправиться со мной в путешествие и попросил Ниафер вскочить место себя на моего черного коня, сказав: «Лучше она, чем я».
– Да-да, какие любопытные поступки мы совершаем будучи мальчишками! Теперь я стал мудрее, ибо с тех пор достиг всего желаемого, кроме пределов этого мира и их оценки. Да и их, вероятно, достиг бы, если б только желал этого чуть-чуть сильнее. Честно говоря, я вырос, настолько привыкнув получать желаемое, что верю даже сейчас: стоит мне пожелать, чтобы вы ушли отсюда в одиночку, вы тоже мне подчинитесь.
Дедушка Смерть неприятно улыбнулся.
– Я придерживаюсь на этот счет собственного мнения. Но если допустить, что сказанное тобой верно, желаешь ли ты этого?
– Нет, – очень тихо сказал Мануэль. – О Боже! Нет!
И на том дон Мануэль прошел к западному окну и встал там, глядя на широко раскинувшийся холмистый край. Он рассматривал прекрасную страну, в которой приятно жить, страну, богатую зерном и железом, осеняемую высокими лесами и орошаемую чистыми водами. В ней были обнесенные каменными стенами города, а замки венчали ее возвышенности. Далеко внизу в лучах заката блестели свинцовые крыши крепостей, ибо Сторизенд охранял самую высокую часть Пуактесма.
– Странно, – сказал дон Мануэль, – осознавать, что все видимое мной сейчас мгновением раньше было моим, и также чудно думать о том, каким знаменитым малым был этот Спаситель Мануэль, и о великолепных поступках, которые он совершил, и страшно гадать, похожи ли на него все остальные общепризнанные герои человечества. О, несомненно, достижения графа Мануэля замечательны и равных им не было нигде прежде, люди еще долго будут о них говорить. Однако оглядываясь назад – сейчас, когда этот знаменитый граф Пуактесмский значит для меня гораздо меньше, – я вижу лишь достижения бесхвостой обезьяны отчаявшейся забраться на самый верх, которая блуждала, переходя от тайны к тайне при помощи жалких паллиативов, ничего не понимая, жадная во всех своих желаниях и одновременно пронизанная трусостью. Поэтому в одном тайном месте молодость графа была обменена на предмет вожделений, которым едва ли стоило обладать. И прекрасный гейс, наложенный на него матерью, был обменен на обычный гейс перед ожидаемым.
– Подобные представления, – ответил Дедушка Смерть, – лелеют большинство человеческих существ во времена легкомысленной юности. Затем здравый смысл, словно легкое бесформенное облако, окутывает ваши поступки, и вы отчасти забываете об этих представлениях. После я привношу тьму.
– В этой тихой тьме, мой друг, я, возможно, вновь стану тем Мануэлем, которого помню, и я, чтобы развлекаться в этой тьме, может быть, вновь вернусь к своим недоказуемым идеям, отбросив идеи, принадлежащие другим. Поэтому давайте пойдем отсюда.
– С большой охотой, – ответил Дедушка Смерть и направился к двери.
– Прошу прощения, – сказал Мануэль, – но в Пуактесме граф Пуактесмский в любом обществе проходит первым. Для вас это может показаться неважным, но теперь я признаю как силу, так и глупость своих привычек, а всю свою жизнь я проходил первым. Поэтому вы поедете чуть позади меня, мой друг, и будете везти этот саван до тех пор, пока он мне не понадобится.
Затем граф надел доспехи, опоясался мечом и покинул Сторизенд верхом на черном коне, в золоченых латах, держа перед собой щит, на котором изображен вставший на дыбы и взнузданный жеребец Пуактесма и девиз: «Mundus vult decipi». Позади него, на белом коне ехал Дедушка Смерть, везя в аккуратном узелке могильное одеяние графа. Они двигались в сторону заката, и на фоне желтого заката каждая фигура казалась черной, как смоль.
Польше графа Мануэля в Пуактесме не видели, да и кто не знал наверняка, куда он отправился. Был один паренек по имени Юрген, сын Котта, который пришел в Сторизенд очень рано на следующее утро с помраченным рассудком и с жутким рассказом о невероятных событиях, свидетелем которых он стал на Морвене. Но на рассказ ребенка не обратили внимания поскольку все знали, что граф Мануэль непобедим, и имея все, чего можно желать, – никогда бы не покинул этого по собственной воле, да, определенно, и не принял бы участия в подобных сомнительных событиях. Поэтому маленького Юргена выпороли как за гуляния по ночам, так и за дикую ложь. И в Пуактесме стали ждать возвращения великого дона Мануэля. А вскоре начали подозревать, что Мануэль, добившись во всем успеха, отбыл домой.
Глава XL
Концовка: Da capo
Дальше в Пуактесме рассказывают (но не все, поскольку чернь отрицает такое продолжение истории), что после того ужасного причастия, свидетелем которого стал на Морвене юный Юрген, Спаситель Пуактесма отправился в далекое и волнующее путешествие с Дедушкой Смертью, и они миновали закат и подъехали к темным водам Леты.
– Теперь мы должны перейти вброд эти призрачные воды, – сказал Дедушка Смерть, – отчасти потому, что твоя судьба находится на противоположном берегу, а отчасти потому, что при соприкосновении с этими водами смоются все твои воспоминания. А этого требует твоя судьба.
– Но какова моя судьба?
– Что и у всех живых существ, граф Мануэль. Если б ты был самим собой, тебя нельзя было бы наказать, а если б ты оказался кем-нибудь другим, ты бы обнаружил, что это запрещено.
– Это темные слова, чересчур хорошо подходящие к этому подозрительному месту, и я вас не понимаю.
– Да, – ответил Дедушка Смерть, – но это не играет роли.
Тут оба коня вошли в воду, переправились на другой берег, и там их ждали свиньи Евбулея, но они еще были привязаны.
В оставшийся миг дон Мануэль посмотрел назад и увидел, что Дедушка Смерть говорил правду. Все воспоминания о жизни Мануэля смылись, они плыли, постепенно погружаясь в призрачные воды Леты. Тонули мудрое лицо Гельмаса, и лик Святого Фердинана, с потускневшим нимбом, и загадочные черты Гордандила, и сверкающие птицы, и блистательные образы и мерцающие создания Мирамона кишели там, а среди них плыла, двигая челюстями, гладкая голова из белой глины. Золотая прелесть Алианоры, и темное великолепие Фрайдис, и насмешливая бессмертная улыбка юного Слото-Виепуса показались на миг и исчезли. Затем в последний раз явили свое слегка удивленное неодобрение глаза Ниафер, а личики детей, которые, в конце концов, были ее детьми, а не Мануэля, пропали вместе с ней. И сияющие доспехи, и реющие флаги, и горящие на солнце крыши башен замков, и весь блеск и все цвета, которые Мануэль знал и любил, кроме румяно-бледных оттенков лица Сускинд, казалось, движутся без всякого порядка в спокойной воде, словно яркий затонувший корабль, который несет подводное течение.
Мануэль вздохнул, словно с облегчением.
– Нелепый конец, – сказал он.
– Да-да, – ответил Дедушка Смерть, неторопливо отвязывая одну за другой свиней Евбулея. – Да, это в самом деле конец, поскольку здесь проходит вся твоя жизнь, чтобы в последний раз предстать перед глазами одного лишь тебя. А я тут ничего не вижу, кроме обычной воды, и диву даюсь, что ты нашел в этом темном омуте, что так пристально в него смотришь.
– Точно не знаю, – ответил Мануэль, но мне кажется, я все более и более смутно различаю утонувшие там любовь, желания и приключения, что у меня были, когда я жил в ином, а не в этом дряхлом теле. И, однако, эта вода обманчива, потому что там, где она должна отражать мое лицо, она показывает лицо юноши, а не лицо старика, которым я сейчас являюсь.
– А это что такое?
И Мануэль поднял от воды то красивое, пышущее здоровьем юное лицо, которое он видел отраженным в воде. Когда его воспоминания исчезли, высокий юноша без особого любопытства стал гадать, кто этот курносый незнакомец, стоящий тут со свиньями мельника, с удивлением указывающий в сторону валунов, поросших мхом и подпиравших изъеденный червями деревянный крест. Незнакомец указывал на странное, незаконченное изваяние, что стояло рядом с Гарантонским прудом, вода которого, как говорят, навевает странные сны.
– Что это такое? – повторил незнакомец.
– Это фигура человека, – сказал Мануэль, – которую я делаю и переделываю, но не могу добиться того, чтобы она мне полностью понравилась. Поэтому думаю и дальше трудиться над ней, пока статуя не станет соответствовать моим помыслам и моему желанию.
Так было в стародавние времена.
Примечания автора
Author's Note
To
Six Most Gallant Champions
Is dedicated this history of a champion: less to repay than to acknowledge large debts to each of them, collectively at outset, as hereafter seriatim.
James Branch Cabell (1879 – 1958)
Figures of Earth is, with some superficial air of paradox, the one volume in the long Biography of Dom Manuel's life which deals with Dom Manuel himself. Most of the matter strictly appropriate to a Preface you may find, if you so elect, in the Foreword addressed to Sinclair Lewis. And, in fact, after writing two prefaces to this «Figures of Earth»–first, in this epistle to Lewis, and, secondly, in the remarks* affixed to the illustrated edition,–I had thought this volume could very well continue to survive as long as its deficiencies permit, without the confection of a third preface, until I began a little more carefully to consider this romance, in the seventh year of its existence.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Да, – сказал незнакомец, – это тоже замечательно. Но какую роль это играет сейчас?
– Среди людей ходила молва, что ничто не способно противостоять дону Мануэлю. Поэтому, когда непристойный и злой бог, которому сегодня многие поклоняются, как Слото-Виепусу Сновидений, собрался укрепить свою власть, заключив со мной союз, я загнал его, воющего от страха, в самую середину огромного пламени. Я не хвастаюсь, но, когда сами боги убегают от героя, на это есть причина. И об этом подвиге, и обо всех этих подвигах, и о множестве других подвигов, равным образом невероятных и имеющих подтверждение, расскажут вам все в окрестностях. Что касается вершин доблести, которых я достиг, избавляя Пуактесм от норманнов, вы найдете документальное свидетельство в тех эпических поэмах, как раз слева от вас, которые увековечивают мои свершения в этой кампании…
– Никто не спорит, что, вероятно, эта кампания тоже была замечательна, и, определенно, я не оспариваю этого, потому что вижу, что эти деяния и гроша ломаного не стоят в нашем с вами деле, а кроме того, я никогда никому ничего не доказываю.
– И я тоже! Потому что ненавижу тщеславие и знаю, что эти события сейчас заняли свое место в истории. Нет, мой друг, вы не можете разрушить мою веру в этот мир, тогда как вы говорите мне, что наши деяния в мире, к которому я привязан, не регистрируются. Поэтому, совершал я или нет эти поступки, я сохраню в этой жизни и в последующей веру в них, не прибегая к отвратительному хвастовству; вот именно поэтому я не считаю необходимым рассказывать вам об этих предметах или даже намекать на них.
– О, без сомнения, это было нечто, превзошедшее во многих отношениях дела всех ваших собратьев, – согласился незнакомец с неохотно выраженным уважением. – Но, повторяю, какую роль это играет сейчас?
– И, если вы извините мне обычную откровенность мой друг, этот постоянно повторяемый вопрос становится несколько навязчив. Нет, он не приводит меня в уныние, я через это прошел. Нет, я уже раз открыл окно, чтобы правильнее оценить самые дорогие награды за свои устремления. Это мгновение равняется всей моей жизни, это единственное тихое мгновение подытожило всю мою жизнь, и, – тут Мануэль печально улыбнулся, – все же, мой друг, я без хвастовства должен сказать вам, что в это мгновение все сомнения относительно моей значимости покинули меня – того, кто спас королевство, породил короля и сотворил бога. Поэтому вы теряете время, мой друг, пытаясь убедить меня, что вся человеческая жизнь неудачна и не важна, ибо я не симпатизирую этим современным болезненным и пессимистичным умонастроениям. Они выглядят весьма некрасиво, и от них нет никакого толку.
Незнакомец злобно ответил:
– Да, ты отлично говоришь и красиво позируешь во всех отношениях, кроме одного. Ты называешь меня «другом». Ха, Мануэль, тут из-за прищурившейся маски высовывается больное, пресыщенное и разочарованное существо, однако ты решительно соблюдаешь внешние приличия.
– Говорит простая вежливость, Дедушка Смерть, – сказал Мануэль с нескрываемым смехом, – а что до остального, если вы еще раз извините мою откровенность, вы в меньшей степени интересуетесь содержимым моего сердца, нежели продолжением его работы.
– Поистине это не мое дело, граф Мануэль, да и любое из твоих деяний не играет для меня роли. Поэтому давай пойдем… о, самый необычный человек, в самом конце утверждающий, что жизнь была успешным и важным занятием если, конечно, тебе не нужно какое-то время, чтобы попрощаться с любимой женой, обожаемыми детьми и со всеми остальными прекрасными творениями.
Мануэль пожал широкими плечами.
– С какой целью? Нет, ведь я – Мануэль. Я жил в одиночестве, обычном для всех людей, но разница состоит в том, что я его познал. Теперь мне необходимо, как необходимо всем людям, умереть в том же самом одиночестве, и я знаю, что с этим ничего не поделаешь.
– Когда-то, Мануэль, ты испугался отправиться со мной в путешествие и попросил Ниафер вскочить место себя на моего черного коня, сказав: «Лучше она, чем я».
– Да-да, какие любопытные поступки мы совершаем будучи мальчишками! Теперь я стал мудрее, ибо с тех пор достиг всего желаемого, кроме пределов этого мира и их оценки. Да и их, вероятно, достиг бы, если б только желал этого чуть-чуть сильнее. Честно говоря, я вырос, настолько привыкнув получать желаемое, что верю даже сейчас: стоит мне пожелать, чтобы вы ушли отсюда в одиночку, вы тоже мне подчинитесь.
Дедушка Смерть неприятно улыбнулся.
– Я придерживаюсь на этот счет собственного мнения. Но если допустить, что сказанное тобой верно, желаешь ли ты этого?
– Нет, – очень тихо сказал Мануэль. – О Боже! Нет!
И на том дон Мануэль прошел к западному окну и встал там, глядя на широко раскинувшийся холмистый край. Он рассматривал прекрасную страну, в которой приятно жить, страну, богатую зерном и железом, осеняемую высокими лесами и орошаемую чистыми водами. В ней были обнесенные каменными стенами города, а замки венчали ее возвышенности. Далеко внизу в лучах заката блестели свинцовые крыши крепостей, ибо Сторизенд охранял самую высокую часть Пуактесма.
– Странно, – сказал дон Мануэль, – осознавать, что все видимое мной сейчас мгновением раньше было моим, и также чудно думать о том, каким знаменитым малым был этот Спаситель Мануэль, и о великолепных поступках, которые он совершил, и страшно гадать, похожи ли на него все остальные общепризнанные герои человечества. О, несомненно, достижения графа Мануэля замечательны и равных им не было нигде прежде, люди еще долго будут о них говорить. Однако оглядываясь назад – сейчас, когда этот знаменитый граф Пуактесмский значит для меня гораздо меньше, – я вижу лишь достижения бесхвостой обезьяны отчаявшейся забраться на самый верх, которая блуждала, переходя от тайны к тайне при помощи жалких паллиативов, ничего не понимая, жадная во всех своих желаниях и одновременно пронизанная трусостью. Поэтому в одном тайном месте молодость графа была обменена на предмет вожделений, которым едва ли стоило обладать. И прекрасный гейс, наложенный на него матерью, был обменен на обычный гейс перед ожидаемым.
– Подобные представления, – ответил Дедушка Смерть, – лелеют большинство человеческих существ во времена легкомысленной юности. Затем здравый смысл, словно легкое бесформенное облако, окутывает ваши поступки, и вы отчасти забываете об этих представлениях. После я привношу тьму.
– В этой тихой тьме, мой друг, я, возможно, вновь стану тем Мануэлем, которого помню, и я, чтобы развлекаться в этой тьме, может быть, вновь вернусь к своим недоказуемым идеям, отбросив идеи, принадлежащие другим. Поэтому давайте пойдем отсюда.
– С большой охотой, – ответил Дедушка Смерть и направился к двери.
– Прошу прощения, – сказал Мануэль, – но в Пуактесме граф Пуактесмский в любом обществе проходит первым. Для вас это может показаться неважным, но теперь я признаю как силу, так и глупость своих привычек, а всю свою жизнь я проходил первым. Поэтому вы поедете чуть позади меня, мой друг, и будете везти этот саван до тех пор, пока он мне не понадобится.
Затем граф надел доспехи, опоясался мечом и покинул Сторизенд верхом на черном коне, в золоченых латах, держа перед собой щит, на котором изображен вставший на дыбы и взнузданный жеребец Пуактесма и девиз: «Mundus vult decipi». Позади него, на белом коне ехал Дедушка Смерть, везя в аккуратном узелке могильное одеяние графа. Они двигались в сторону заката, и на фоне желтого заката каждая фигура казалась черной, как смоль.
Польше графа Мануэля в Пуактесме не видели, да и кто не знал наверняка, куда он отправился. Был один паренек по имени Юрген, сын Котта, который пришел в Сторизенд очень рано на следующее утро с помраченным рассудком и с жутким рассказом о невероятных событиях, свидетелем которых он стал на Морвене. Но на рассказ ребенка не обратили внимания поскольку все знали, что граф Мануэль непобедим, и имея все, чего можно желать, – никогда бы не покинул этого по собственной воле, да, определенно, и не принял бы участия в подобных сомнительных событиях. Поэтому маленького Юргена выпороли как за гуляния по ночам, так и за дикую ложь. И в Пуактесме стали ждать возвращения великого дона Мануэля. А вскоре начали подозревать, что Мануэль, добившись во всем успеха, отбыл домой.
Глава XL
Концовка: Da capo
Дальше в Пуактесме рассказывают (но не все, поскольку чернь отрицает такое продолжение истории), что после того ужасного причастия, свидетелем которого стал на Морвене юный Юрген, Спаситель Пуактесма отправился в далекое и волнующее путешествие с Дедушкой Смертью, и они миновали закат и подъехали к темным водам Леты.
– Теперь мы должны перейти вброд эти призрачные воды, – сказал Дедушка Смерть, – отчасти потому, что твоя судьба находится на противоположном берегу, а отчасти потому, что при соприкосновении с этими водами смоются все твои воспоминания. А этого требует твоя судьба.
– Но какова моя судьба?
– Что и у всех живых существ, граф Мануэль. Если б ты был самим собой, тебя нельзя было бы наказать, а если б ты оказался кем-нибудь другим, ты бы обнаружил, что это запрещено.
– Это темные слова, чересчур хорошо подходящие к этому подозрительному месту, и я вас не понимаю.
– Да, – ответил Дедушка Смерть, – но это не играет роли.
Тут оба коня вошли в воду, переправились на другой берег, и там их ждали свиньи Евбулея, но они еще были привязаны.
В оставшийся миг дон Мануэль посмотрел назад и увидел, что Дедушка Смерть говорил правду. Все воспоминания о жизни Мануэля смылись, они плыли, постепенно погружаясь в призрачные воды Леты. Тонули мудрое лицо Гельмаса, и лик Святого Фердинана, с потускневшим нимбом, и загадочные черты Гордандила, и сверкающие птицы, и блистательные образы и мерцающие создания Мирамона кишели там, а среди них плыла, двигая челюстями, гладкая голова из белой глины. Золотая прелесть Алианоры, и темное великолепие Фрайдис, и насмешливая бессмертная улыбка юного Слото-Виепуса показались на миг и исчезли. Затем в последний раз явили свое слегка удивленное неодобрение глаза Ниафер, а личики детей, которые, в конце концов, были ее детьми, а не Мануэля, пропали вместе с ней. И сияющие доспехи, и реющие флаги, и горящие на солнце крыши башен замков, и весь блеск и все цвета, которые Мануэль знал и любил, кроме румяно-бледных оттенков лица Сускинд, казалось, движутся без всякого порядка в спокойной воде, словно яркий затонувший корабль, который несет подводное течение.
Мануэль вздохнул, словно с облегчением.
– Нелепый конец, – сказал он.
– Да-да, – ответил Дедушка Смерть, неторопливо отвязывая одну за другой свиней Евбулея. – Да, это в самом деле конец, поскольку здесь проходит вся твоя жизнь, чтобы в последний раз предстать перед глазами одного лишь тебя. А я тут ничего не вижу, кроме обычной воды, и диву даюсь, что ты нашел в этом темном омуте, что так пристально в него смотришь.
– Точно не знаю, – ответил Мануэль, но мне кажется, я все более и более смутно различаю утонувшие там любовь, желания и приключения, что у меня были, когда я жил в ином, а не в этом дряхлом теле. И, однако, эта вода обманчива, потому что там, где она должна отражать мое лицо, она показывает лицо юноши, а не лицо старика, которым я сейчас являюсь.
– А это что такое?
И Мануэль поднял от воды то красивое, пышущее здоровьем юное лицо, которое он видел отраженным в воде. Когда его воспоминания исчезли, высокий юноша без особого любопытства стал гадать, кто этот курносый незнакомец, стоящий тут со свиньями мельника, с удивлением указывающий в сторону валунов, поросших мхом и подпиравших изъеденный червями деревянный крест. Незнакомец указывал на странное, незаконченное изваяние, что стояло рядом с Гарантонским прудом, вода которого, как говорят, навевает странные сны.
– Что это такое? – повторил незнакомец.
– Это фигура человека, – сказал Мануэль, – которую я делаю и переделываю, но не могу добиться того, чтобы она мне полностью понравилась. Поэтому думаю и дальше трудиться над ней, пока статуя не станет соответствовать моим помыслам и моему желанию.
Так было в стародавние времена.
Примечания автора
Author's Note
To
Six Most Gallant Champions
Is dedicated this history of a champion: less to repay than to acknowledge large debts to each of them, collectively at outset, as hereafter seriatim.
James Branch Cabell (1879 – 1958)
Figures of Earth is, with some superficial air of paradox, the one volume in the long Biography of Dom Manuel's life which deals with Dom Manuel himself. Most of the matter strictly appropriate to a Preface you may find, if you so elect, in the Foreword addressed to Sinclair Lewis. And, in fact, after writing two prefaces to this «Figures of Earth»–first, in this epistle to Lewis, and, secondly, in the remarks* affixed to the illustrated edition,–I had thought this volume could very well continue to survive as long as its deficiencies permit, without the confection of a third preface, until I began a little more carefully to consider this romance, in the seventh year of its existence.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31