Кодзуми засмеялся. Кажется, он не имел ничего против такого рода поцелуев.
Рюичиро с улыбкой сказал другу:
– Кстати, ты неплохо играешь.
Все было чудесно. Полная гармония. Теперь, когда концерт закончился, стал слышен шорох волн, доносившийся с берега. Официант подносил к нашему столу все новые и новые коктейли. Таким образом люди пытались выразить свою любовь к Сасэко.
Все мы уже изрядно выпили, включая и моего малолетнего братца.
В два часа ночи бар закрылся. Погасли разноцветные огни и электрические гирлянды. Пляж погрузился в темноту. Несколько последних посетителей подошли к нам, чтобы поблагодарить Сасэко и попрощаться с ней. Но вот наконец никого, кроме нас, не осталось.
Сасэко предложила немного пройтись по берегу.
От выпитого всем было очень весело, особенно Ёшио, который совершенно опьянел и с трудом стоял на ногах. Нам с Рюичиро пришлось подхватить его под руки с двух сторон. По дороге мы горланили песни и приплясывали, пока не добрались до небольшой бухты недалеко от нашего отеля и сэндвич-бара. Перед нами темнел океан. Сасэко разулась и принялась бегать по воде, а потом вдруг нырнула и поплыла, прямо в одежде. Все дальше и дальше от берега.
– Боже мой, какая красота! – закричала она, выбравшись на отмель посреди бухты, и помахала нам рукой. – Так здорово! Плывите все сюда.
– Если сейчас вместо нас к тебе приплывет акула, боюсь, все будет совсем не так здорово, как тебе кажется, – проворчал себе под нос Кодзуми. Потом, набрав в легкие побольше воздуха, закричал: – Не вздумай плыть дальше! – и, скинув обувь, поплыл вытаскивать жену из океана.
– Сладкая парочка, – глядя на эту картину, мы с Рюичиро покатывались со смеху.
Наконец Сасэко была извлечена из океанских вод.
Ее волосы и одежда прилипли к телу, отчего она стала похожа на русалку. Выбравшись на берег, она прошла несколько десятков метров по белому песку и вдруг, подняв лицо к луне, запела.
Она пела песню без слов, не раскрывая рта. Нежный звук лился сквозь неплотно сжатые губы и приникал к мягкому телу ночи. Я машинально взглянула на часы. Часовая стрелка на трех, минутная на двенадцати. Девяносто градусов.
Три часа ночи. Три часа утра.
В этот момент в моем мозгу как будто что-то щелкнуло. Голос Сасэко зазвучал на полную мощность. Мне стало страшно. По всему телу побежали мурашки. В первый раз в жизни я ощутила физиологическую потребность убежать. Я была согласна на все – лишь бы не быть сейчас здесь. Но меня словно парализовало.
Сасэко была ужасна.
Он на глазах теряла человеческий облик и превращалась во что – то, имеющее явно нечеловеческую природу. Не внешне, нет, – внешне она осталась самой собой, она ни стала ни ангелом, ни чертом, но по сути своей она словно превратилась в энергетический вихрь, в динамичный сгусток чувств, в нечто, имеющее прямое отношение к той первопричине, благодаря которой люди являются людьми.
Но больше всего поразило меня неизвестно откуда нахлынувшее ощущение, что Сасэко знает ответ на вопрос всей моей жизни. И, ведомая звуками ее песни, я очутилась на краю темной пропасти. На краю бездны. И заглянула туда…
Это все равно, что смотреть, не отрываясь на полуденное солнце в жаркий летний день.
Я не понимала, сколько времени длится это пение – вечность или доля секунды. Всякое представление о времени было потеряно. Может быть, его больше не существовало.
Ёшио стоял рядом. Он вцепился в мою руку – ему тоже было страшно. Мы оба старались не смотреть вперед, глядели себе под ноги. И только один раз я осмелилась поднять глаза и увидела, что Рюичиро стоит немного впереди, гордо подняв голову. Уверенный в собственных силах, он был готов увидеть и запомнить все, что произойдет. Все, что уже происходит.
Что было с Кодзуми, я не знаю. Его я не увидела.
Но зато я увидела океан и поняла, что ЭТО приближается. ОНО приближалось не только со стороны океана, но и со стороны джунглей. Темное тяжелое облако, наползающее отовсюду. Еще секунда – и оно проглотит меня…
Интересно, что видит мой брат на месте этого облака?
– Сакуми!! – вдруг закричал Ёшио и в ужасе прильнул ко мне всем телом. Его бил озноб.
И в этот момент все произошло. Мир вспыхнул и треснул. И распался. И снова стал единым целым. И воцарилась полная темнота.
Я не вру.
Вспышка была такой невозможно яркой, что я на какое-то время ослепла. Перед глазами плыли разноцветные круги. «Заберите меня отсюда!!» – взмолилась я про себя.
Наконец мои глаза привыкли к темноте.
Сасэко допела свою песню.
С налипшей на тело одеждой и спутанными длинными волосами она сделала несколько шагов назад и отвесила глубокий поклон.
Мы, не удержавшись, зааплодировали.
Потом песчаный берег снова погрузился в тишину. Это была пугающая тишина. Она не столько относилась к окружающему миру, сколько к миру внутри меня самой. Это молчало мое сердце. Тишина и пустота.
– Так что это была за вспышка, Ёшио? – повторила я, сгорая от любопытства.
– Только ты не смейся, ладно?
– Не буду смеяться. Обещаю.
– Когда Сасэко начала петь, отовсюду на ее пение слетелись духи. Бесчисленное количество. Миллионы, а может быть, миллиарды, – брат посмотрел на меня расширившимися глазами. – Они собрались вместе, и тогда вдруг все вспыхнуло! И я увидел!!
– Что?!
– Вечность, – торжественно сказал брат.
– Ясно, – ответила я.
16. Секретная комната философа
Две недели назад, холодным зимним утром, пришло письмо от моего бывшего хозяина.
Милая Сакуми!
Извини, что я закрыл «БЕРРИЗ» так неожиданно и никак тебя не предупредил. На днях я перевел на твой счет зарплату, которую не успел заплатить тебе до отъезда, плюс небольшое выходное пособие. Надеюсь, все дошло в целости и сохранности.
На Ямайке все чудесно. Каждый день хожу с женой в дансинг.
Встретил много новых друзей.
Время течет неспешно, как в раю. Живу без напряженъя.
Думаю задержаться здесь на некоторое время.
Соскучишься – приезжай в гости!
Дядюшка «БЕРРИЗ»
Письмо было написано знакомым изящным почерком («почерк гея», как я его всегда называла). Я прочла его, и последняя надежда на то, что хозяин скоро вернется и снова откроет «Берриз», растаяла как дым. Исчезла вслед за стереосистемой и виниловыми дисками, которые Дядюшка «Берриз» любил слушать под настроение. Бедняга, видно, он устал от такой жизни. Оно и понятно, нелегко оставаться семидесятником в современной Японии. «Не вернется он, – подумала я. – Это уж как пить дать».
Значит, надо искать новую работу.
Я энергично взялась за дело и довольно быстро устроилась во французскую булочную в одном из богатых пригородов Токио. Шесть дней в неделю, с одиннадцати утра до восьми вечера.
Мой новый хозяин был настоящим французом. По-японски он знал всего несколько фраз. История его такова: он был вторым сыном владельца одной старой парижской булочной, жил в Париже, работал у отца, пока в один прекрасный день вдруг не загорелся идеей открыть булочную в Японии и продавать японцам настоящий французский хлеб.
Сказано – сделано. Так он и очутился в Токио.
По характеру он был очень похож на моего прежнего хозяина из «Берриз». Видимо, это моя судьба – я всегда нравилась людям такого рода. Из всех кандидатов на это место (а их было немало) он по результатам интервью выбрал именно меня.
Всего нас было четверо: хозяин, двое булочников и я – девушка на кассе.
Непыльная работа.
И к тому же у меня был шанс научиться печь булки и разговаривать по-французски.
Наша булочная специализировалась на багетах. Их выпекали три раз в день. Мой рабочий день начинался за полчаса до того, как выпекалась первая порция. Свежевыпеченный хлеб доставали из печи и для начала раскладывали рядами на столах – он должен был немного остыть и проветриться, чтобы ушел едкий запах дрожжей.
Больше всего я любила вечерние часы.
Мне нравилось, стоя за кассой, наблюдать, как на улице постепенно темнеет, и из этой темноты выныривают один за другим люди: хозяюшки, школьники и хорошо одетые пожилые джентльмены. Они заходят в булочную и выстраиваются в аккуратную очередь.
Кроме нашего магазинчика, в районе нет ни одной булочной. И каждый вечер наша витрина, окруженная темными силуэтами соседних домов, загоралась, как маяк. Все наши клиенты жили по соседству, хлеба всегда было предостаточно – поэтому лица у всех были спокойные и умиротворенные. Они прекрасно знали, что сегодня на ужин им обеспечен свежий вкусный хлеб.
Запах хлеба почему-то вызывал во мне приступы беспричинного счастья.
Ностальгия. Воспоминание о некоем сияющем утре, в которое так хочется вернуться.
Запах – это совсем не то же, что вкус. Даже если бы я съела сто французских булок, это навряд ли пробудило бы во мне те сладкие чувства, которые каждый раз вызывал запах свежеиспеченного хлеба.
Стоя посреди булочной, наполненной чудесным ароматом, я смотрела, как очередь становится все длиннее и длиннее. И вместе с ней сгущается за окнами ночь. Загораются окна в домах, исчезают с небосклона последние отсветы закатившегося солнца. Дома, как сумрачные горы, высятся по обеим сторонам улицы. Но вот из пекарни приносят корзины с душистым хлебом, и начинается суета. Я выбиваю чеки, раскладываю хлеб по пакетам и торжественно, как жрица Хлеба, протягиваю очередному покупателю купленный им товар.
Я быстро полюбила новую работу.
И эта любовь была не меньше, чем моя любовь к Сайпану, к брату или к Рюичиро.
О чем еще мне желать?
Лишь бы любовь не кончалась. Пусть все это повторяется. Раз за разом.
Это был случайный выходной.
«А не сходить ли мне в книжный магазин? – подумала я. – Можно Ёшио с собой позвать…»
Я заглянула в комнату брата. Ёшио сидел перед небольшим телевизором, к которому была подключена игровая приставка. Он оглянулся на дверь за мгновение до того, как я появилась на пороге.
Вроде бы все как обычно, но мне отчего-то стало не по себе.
– Сакуми, ты уходишь? – спросил Ёшио.
– Ага. Собираюсь в книжный. Пойдешь со мной?
– Не-е… Я, пока этот уровень не пройду, буду дома сидеть.
– Ну, как хочешь. Тогда пока. – Я вышла в коридор и закрыла за собой дверь.
Что ж такого? Мальчик хочет пройти очередной уровень компьютерной игры. В этом нет ничего странного.
Самая обыкновенная улыбка. Честный отказ. В конце концов, он же не обязан каждый раз вскакивать и радостно бежать вслед за мной. И все-таки что-то было не так. В воздухе вокруг него, в его взгляде чувствовалась какая-то еле заметная усталость.
Вот только как понять – это просто переходный возраст или психологическая усталость, когда мозг уже не выдерживает бешеного потока информации? Может, он на грани нервного срыва. А может, и нет. Но как бы то ни было, это не тот жизнерадостный, переполненный энергией Ёшио, с которым мы провели несколько незабываемых дней на Сайпане. Он снова ушел в себя. Закрылся.
На улице было холодно, люди ходили в пальто и куртках, но солнечные лучи едва уловимо пахли весной. Сладковатый запах новизны, запах света. Такого запаха, наверное, нет нигде, кроме Японии. И я уверена, все, кто идет сейчас вместе со мной по улице, ощущают приближение весны. Ее мягкое дыхание. Ее нежное прикосновение.
В одном из зданий недалеко от станции расположен огромный книжный магазин. Когда я только выписалась из больницы и не знала, куда девать время, часто по дороге из океанариума после общения с рыбой – луной я направлялась сюда/Долго бродила между полок, покупала какие-то книжки, потом ехала в «Берриз» и сидела там допоздна, глотая страницу за страницей. Наверное, это как-то повлияло на моего тогдашнего хозяина. Иначе чем объяснить тот факт, что он довольно быстро снова взял меня на работу, хотя в то время я не только почти ничего толком не помнила из своей прошлой жизни, но и вообще зачастую вела себя довольно-таки странно.
Кстати, это тоже было зимой.
Работа в «Берриз» – первый шаг моей новой жизни.
Я часами смотрела на тонкие голые ветви за окном. Окно было маленьким.
Когда у нас много свободного времени, мы становимся сентиментальными.
Душевная вялость приводит к тому, что воспоминания превращаются в призраки. Они наплывают со всех сторон, замыкают тебя в хоровод. Поначалу это даже приятно, но быстро надоедает. Хочется, чтобы эти призрачные видения исчезли, чтобы сознание хоть на мгновение озарилось вспышкой света, которая бы позволила увидеть все так, как есть на самом деле. Но с другой стороны, после вспышки полумрак становится еще гуще… В последнее время мне часто кажется, что «Берриз» был единственным местом, где я легко могла смириться со своими призраками.
В книжном магазине было не протолкнуться. Студенты, офисные служащие (по преимуществу женского пола) и прочая разнообразная публика клубились по всему залу. Я с трудом пробивала себе дорогу к кассе, прижимая к груди французско-японский разговорник, руководство по выпечке хлеба и пару глянцевых журналов.
Недалеко от секции еженедельных журналов я притормозила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Рюичиро с улыбкой сказал другу:
– Кстати, ты неплохо играешь.
Все было чудесно. Полная гармония. Теперь, когда концерт закончился, стал слышен шорох волн, доносившийся с берега. Официант подносил к нашему столу все новые и новые коктейли. Таким образом люди пытались выразить свою любовь к Сасэко.
Все мы уже изрядно выпили, включая и моего малолетнего братца.
В два часа ночи бар закрылся. Погасли разноцветные огни и электрические гирлянды. Пляж погрузился в темноту. Несколько последних посетителей подошли к нам, чтобы поблагодарить Сасэко и попрощаться с ней. Но вот наконец никого, кроме нас, не осталось.
Сасэко предложила немного пройтись по берегу.
От выпитого всем было очень весело, особенно Ёшио, который совершенно опьянел и с трудом стоял на ногах. Нам с Рюичиро пришлось подхватить его под руки с двух сторон. По дороге мы горланили песни и приплясывали, пока не добрались до небольшой бухты недалеко от нашего отеля и сэндвич-бара. Перед нами темнел океан. Сасэко разулась и принялась бегать по воде, а потом вдруг нырнула и поплыла, прямо в одежде. Все дальше и дальше от берега.
– Боже мой, какая красота! – закричала она, выбравшись на отмель посреди бухты, и помахала нам рукой. – Так здорово! Плывите все сюда.
– Если сейчас вместо нас к тебе приплывет акула, боюсь, все будет совсем не так здорово, как тебе кажется, – проворчал себе под нос Кодзуми. Потом, набрав в легкие побольше воздуха, закричал: – Не вздумай плыть дальше! – и, скинув обувь, поплыл вытаскивать жену из океана.
– Сладкая парочка, – глядя на эту картину, мы с Рюичиро покатывались со смеху.
Наконец Сасэко была извлечена из океанских вод.
Ее волосы и одежда прилипли к телу, отчего она стала похожа на русалку. Выбравшись на берег, она прошла несколько десятков метров по белому песку и вдруг, подняв лицо к луне, запела.
Она пела песню без слов, не раскрывая рта. Нежный звук лился сквозь неплотно сжатые губы и приникал к мягкому телу ночи. Я машинально взглянула на часы. Часовая стрелка на трех, минутная на двенадцати. Девяносто градусов.
Три часа ночи. Три часа утра.
В этот момент в моем мозгу как будто что-то щелкнуло. Голос Сасэко зазвучал на полную мощность. Мне стало страшно. По всему телу побежали мурашки. В первый раз в жизни я ощутила физиологическую потребность убежать. Я была согласна на все – лишь бы не быть сейчас здесь. Но меня словно парализовало.
Сасэко была ужасна.
Он на глазах теряла человеческий облик и превращалась во что – то, имеющее явно нечеловеческую природу. Не внешне, нет, – внешне она осталась самой собой, она ни стала ни ангелом, ни чертом, но по сути своей она словно превратилась в энергетический вихрь, в динамичный сгусток чувств, в нечто, имеющее прямое отношение к той первопричине, благодаря которой люди являются людьми.
Но больше всего поразило меня неизвестно откуда нахлынувшее ощущение, что Сасэко знает ответ на вопрос всей моей жизни. И, ведомая звуками ее песни, я очутилась на краю темной пропасти. На краю бездны. И заглянула туда…
Это все равно, что смотреть, не отрываясь на полуденное солнце в жаркий летний день.
Я не понимала, сколько времени длится это пение – вечность или доля секунды. Всякое представление о времени было потеряно. Может быть, его больше не существовало.
Ёшио стоял рядом. Он вцепился в мою руку – ему тоже было страшно. Мы оба старались не смотреть вперед, глядели себе под ноги. И только один раз я осмелилась поднять глаза и увидела, что Рюичиро стоит немного впереди, гордо подняв голову. Уверенный в собственных силах, он был готов увидеть и запомнить все, что произойдет. Все, что уже происходит.
Что было с Кодзуми, я не знаю. Его я не увидела.
Но зато я увидела океан и поняла, что ЭТО приближается. ОНО приближалось не только со стороны океана, но и со стороны джунглей. Темное тяжелое облако, наползающее отовсюду. Еще секунда – и оно проглотит меня…
Интересно, что видит мой брат на месте этого облака?
– Сакуми!! – вдруг закричал Ёшио и в ужасе прильнул ко мне всем телом. Его бил озноб.
И в этот момент все произошло. Мир вспыхнул и треснул. И распался. И снова стал единым целым. И воцарилась полная темнота.
Я не вру.
Вспышка была такой невозможно яркой, что я на какое-то время ослепла. Перед глазами плыли разноцветные круги. «Заберите меня отсюда!!» – взмолилась я про себя.
Наконец мои глаза привыкли к темноте.
Сасэко допела свою песню.
С налипшей на тело одеждой и спутанными длинными волосами она сделала несколько шагов назад и отвесила глубокий поклон.
Мы, не удержавшись, зааплодировали.
Потом песчаный берег снова погрузился в тишину. Это была пугающая тишина. Она не столько относилась к окружающему миру, сколько к миру внутри меня самой. Это молчало мое сердце. Тишина и пустота.
– Так что это была за вспышка, Ёшио? – повторила я, сгорая от любопытства.
– Только ты не смейся, ладно?
– Не буду смеяться. Обещаю.
– Когда Сасэко начала петь, отовсюду на ее пение слетелись духи. Бесчисленное количество. Миллионы, а может быть, миллиарды, – брат посмотрел на меня расширившимися глазами. – Они собрались вместе, и тогда вдруг все вспыхнуло! И я увидел!!
– Что?!
– Вечность, – торжественно сказал брат.
– Ясно, – ответила я.
16. Секретная комната философа
Две недели назад, холодным зимним утром, пришло письмо от моего бывшего хозяина.
Милая Сакуми!
Извини, что я закрыл «БЕРРИЗ» так неожиданно и никак тебя не предупредил. На днях я перевел на твой счет зарплату, которую не успел заплатить тебе до отъезда, плюс небольшое выходное пособие. Надеюсь, все дошло в целости и сохранности.
На Ямайке все чудесно. Каждый день хожу с женой в дансинг.
Встретил много новых друзей.
Время течет неспешно, как в раю. Живу без напряженъя.
Думаю задержаться здесь на некоторое время.
Соскучишься – приезжай в гости!
Дядюшка «БЕРРИЗ»
Письмо было написано знакомым изящным почерком («почерк гея», как я его всегда называла). Я прочла его, и последняя надежда на то, что хозяин скоро вернется и снова откроет «Берриз», растаяла как дым. Исчезла вслед за стереосистемой и виниловыми дисками, которые Дядюшка «Берриз» любил слушать под настроение. Бедняга, видно, он устал от такой жизни. Оно и понятно, нелегко оставаться семидесятником в современной Японии. «Не вернется он, – подумала я. – Это уж как пить дать».
Значит, надо искать новую работу.
Я энергично взялась за дело и довольно быстро устроилась во французскую булочную в одном из богатых пригородов Токио. Шесть дней в неделю, с одиннадцати утра до восьми вечера.
Мой новый хозяин был настоящим французом. По-японски он знал всего несколько фраз. История его такова: он был вторым сыном владельца одной старой парижской булочной, жил в Париже, работал у отца, пока в один прекрасный день вдруг не загорелся идеей открыть булочную в Японии и продавать японцам настоящий французский хлеб.
Сказано – сделано. Так он и очутился в Токио.
По характеру он был очень похож на моего прежнего хозяина из «Берриз». Видимо, это моя судьба – я всегда нравилась людям такого рода. Из всех кандидатов на это место (а их было немало) он по результатам интервью выбрал именно меня.
Всего нас было четверо: хозяин, двое булочников и я – девушка на кассе.
Непыльная работа.
И к тому же у меня был шанс научиться печь булки и разговаривать по-французски.
Наша булочная специализировалась на багетах. Их выпекали три раз в день. Мой рабочий день начинался за полчаса до того, как выпекалась первая порция. Свежевыпеченный хлеб доставали из печи и для начала раскладывали рядами на столах – он должен был немного остыть и проветриться, чтобы ушел едкий запах дрожжей.
Больше всего я любила вечерние часы.
Мне нравилось, стоя за кассой, наблюдать, как на улице постепенно темнеет, и из этой темноты выныривают один за другим люди: хозяюшки, школьники и хорошо одетые пожилые джентльмены. Они заходят в булочную и выстраиваются в аккуратную очередь.
Кроме нашего магазинчика, в районе нет ни одной булочной. И каждый вечер наша витрина, окруженная темными силуэтами соседних домов, загоралась, как маяк. Все наши клиенты жили по соседству, хлеба всегда было предостаточно – поэтому лица у всех были спокойные и умиротворенные. Они прекрасно знали, что сегодня на ужин им обеспечен свежий вкусный хлеб.
Запах хлеба почему-то вызывал во мне приступы беспричинного счастья.
Ностальгия. Воспоминание о некоем сияющем утре, в которое так хочется вернуться.
Запах – это совсем не то же, что вкус. Даже если бы я съела сто французских булок, это навряд ли пробудило бы во мне те сладкие чувства, которые каждый раз вызывал запах свежеиспеченного хлеба.
Стоя посреди булочной, наполненной чудесным ароматом, я смотрела, как очередь становится все длиннее и длиннее. И вместе с ней сгущается за окнами ночь. Загораются окна в домах, исчезают с небосклона последние отсветы закатившегося солнца. Дома, как сумрачные горы, высятся по обеим сторонам улицы. Но вот из пекарни приносят корзины с душистым хлебом, и начинается суета. Я выбиваю чеки, раскладываю хлеб по пакетам и торжественно, как жрица Хлеба, протягиваю очередному покупателю купленный им товар.
Я быстро полюбила новую работу.
И эта любовь была не меньше, чем моя любовь к Сайпану, к брату или к Рюичиро.
О чем еще мне желать?
Лишь бы любовь не кончалась. Пусть все это повторяется. Раз за разом.
Это был случайный выходной.
«А не сходить ли мне в книжный магазин? – подумала я. – Можно Ёшио с собой позвать…»
Я заглянула в комнату брата. Ёшио сидел перед небольшим телевизором, к которому была подключена игровая приставка. Он оглянулся на дверь за мгновение до того, как я появилась на пороге.
Вроде бы все как обычно, но мне отчего-то стало не по себе.
– Сакуми, ты уходишь? – спросил Ёшио.
– Ага. Собираюсь в книжный. Пойдешь со мной?
– Не-е… Я, пока этот уровень не пройду, буду дома сидеть.
– Ну, как хочешь. Тогда пока. – Я вышла в коридор и закрыла за собой дверь.
Что ж такого? Мальчик хочет пройти очередной уровень компьютерной игры. В этом нет ничего странного.
Самая обыкновенная улыбка. Честный отказ. В конце концов, он же не обязан каждый раз вскакивать и радостно бежать вслед за мной. И все-таки что-то было не так. В воздухе вокруг него, в его взгляде чувствовалась какая-то еле заметная усталость.
Вот только как понять – это просто переходный возраст или психологическая усталость, когда мозг уже не выдерживает бешеного потока информации? Может, он на грани нервного срыва. А может, и нет. Но как бы то ни было, это не тот жизнерадостный, переполненный энергией Ёшио, с которым мы провели несколько незабываемых дней на Сайпане. Он снова ушел в себя. Закрылся.
На улице было холодно, люди ходили в пальто и куртках, но солнечные лучи едва уловимо пахли весной. Сладковатый запах новизны, запах света. Такого запаха, наверное, нет нигде, кроме Японии. И я уверена, все, кто идет сейчас вместе со мной по улице, ощущают приближение весны. Ее мягкое дыхание. Ее нежное прикосновение.
В одном из зданий недалеко от станции расположен огромный книжный магазин. Когда я только выписалась из больницы и не знала, куда девать время, часто по дороге из океанариума после общения с рыбой – луной я направлялась сюда/Долго бродила между полок, покупала какие-то книжки, потом ехала в «Берриз» и сидела там допоздна, глотая страницу за страницей. Наверное, это как-то повлияло на моего тогдашнего хозяина. Иначе чем объяснить тот факт, что он довольно быстро снова взял меня на работу, хотя в то время я не только почти ничего толком не помнила из своей прошлой жизни, но и вообще зачастую вела себя довольно-таки странно.
Кстати, это тоже было зимой.
Работа в «Берриз» – первый шаг моей новой жизни.
Я часами смотрела на тонкие голые ветви за окном. Окно было маленьким.
Когда у нас много свободного времени, мы становимся сентиментальными.
Душевная вялость приводит к тому, что воспоминания превращаются в призраки. Они наплывают со всех сторон, замыкают тебя в хоровод. Поначалу это даже приятно, но быстро надоедает. Хочется, чтобы эти призрачные видения исчезли, чтобы сознание хоть на мгновение озарилось вспышкой света, которая бы позволила увидеть все так, как есть на самом деле. Но с другой стороны, после вспышки полумрак становится еще гуще… В последнее время мне часто кажется, что «Берриз» был единственным местом, где я легко могла смириться со своими призраками.
В книжном магазине было не протолкнуться. Студенты, офисные служащие (по преимуществу женского пола) и прочая разнообразная публика клубились по всему залу. Я с трудом пробивала себе дорогу к кассе, прижимая к груди французско-японский разговорник, руководство по выпечке хлеба и пару глянцевых журналов.
Недалеко от секции еженедельных журналов я притормозила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54