Голод выгнал меня из дома. Окликая мать, я выползла в снежный вихрь и услышала шорох. Темное пятно надвинулось и превратилось в косматое серое чудовище. Оно прыгнуло и вцепилось в мою руку. От страха и боли я очнулась. Вокруг была ровная снежная пустыня: ни дома, ни волка, только боль в руке. На запястье виднелись глубокие кровавые вмятины. Сначала я испугалась, а потом облизнула губы, ощутила на них солоноватый вкус крови и поняла, в чем дело. Голод подкрался ко мне во сне и заставил грызть собственное тело-После этого я старалась вообще не засыпать и про себя шептала урманские названия всего, что замечала вокруг. Чужие слова забывались и путались, но это спасало рассудок. Видения оставили меня в покое.
На четвертый или пятый день впереди появилась огороженная плетнем небольшая лядина. Я перебралась через нее, привалилась спиной к плетню и откинула голову. В голубом небе покачивались ветви одинокой осины. На самой вершине дерева сидели две черные нахохлившиеся птицы.
— И вы тут? — спросила я.
Вместо ответа они сорвались с ветки и" полетели прочь. Вряд ли это были те же самые, которые встретились мне на озере. Те-то знали, куда им лететь. Это я не знала, куда иду. Да и нужно ли вообще куда-то идти? Здесь хорошо-Тихо, тепло… Но Хаки…
Всхлипывая, я встала и двинулась за птицами. На вершине холма ноги подкосились. Древесные стволы замельтешили перед глазами, но не осталось ни сил, ни желания остановить их. Что-то больно ударило меня по затылку, и наступила темнота.
Когда я открыла глаза, то не сразу поняла, где нахожусь. Блики огня прыгали по деревянным балкам избы, мои руки покоились на мягкой медвежьей шкуре, а ступни кололо и саднило тысячью тонких игл. Дом Свейнхильд! Поймали!
— Очнулась? — Голос был женский, молодой, незнакомый и певучий.
Я повернула голову. Красивая, немного полная и оченй бледная молодая женщина в богатом красном платье и меховой телогрее стояла у дверей в избу, печально глядя на меня большими голубыми глазами. Раньше я никогда не встречала ее у Свейнхильд. Да и убранство избы было иное, чем в усадьбе Лисицы. Слишком чисто и слишком пусто…
Не дожидаясь ответа, женщина прошла на середину избы и, склонившись над очагом, пошуровала в углях крючковатой палкой. В ее плавных движениях и бесшумной поступи было что-то странное, но что?
— Где Лисица? — спросила я.
Круглое лицо незнакомки повернулось ко мне, а угол ки губ дрогнули.
— Дома, наверное. Не знаю…
— Как не знаешь?! Где я?
Женщина оставила свое занятие, быстро подошла и неожиданно ласково коснулась холодными пальцами моей руки:
— Потерпи. Я смазала твои ноги тюленьим жиром и обмотала медвежьей шкурой. Это верное средство. Они снова будут ходить.
Кто она такая? Служанка Свейнхильд? Нет, та не стала бы заботиться о моих ногах. И незнакомка не походила на служанку. Она была красива и богата. Одни золотые ожерелья на ее шее стоили всей усадьбы Свейнхильд.
— Ты кто?
Красавица тряхнула головой:
— Я — хозяйка усадьбы. Бывшая… Теперь тут никто не живет. Давно уже…
— Почему? — окончательно запутавшись, поинтересовалась я.
Она неопределенно махнула рукой в сторону моря:
— Так вышло, что теперь мой дом там. А сюда прихожу плакать и вспоминать.
В ее голубых глазах блеснула слеза. Я отвела взгляд. Нечего глазеть на чужую беду, и так все ясно. Наверное, когда-то здесь был ее дом. Потом девушку отдали замуж за богатого, но нелюбимого, она со слугами и родичами переехала в новый дом, и усадьба опустела. А бабье сердце все грустило по прежней жизни и тянуло молодую жену в девичью горницу. Стала понятной и ее забота о беглой рабыне. Наверняка красавица и сама не раз подумывала сбежать от постылого мужа…
Я закрыла глаза и вздохнула. Такая удача выпадает не часто. Верно, сам Велес пожалел меня и сбросил с кручи к ногам этой урманки. Вот подлечусь, поправлюсь и соберусь в поход. Главное — выжить, а там уж я непременно отыщу своего берсерка!
Женщина вернулась к костру, а потом поднесла к моим губам большую плошку. Из нее тянуло мятным и пряным ароматом.
— Выпей, — попросила незнакомка. — Выпей…
— Почему ты обо мне заботишься?. — проглатывая живительное питье, спросила я. . Незнакомка грустно улыбнулась:
— Ты убьешь моего мужа…
Плошка выскользнула из моих рук, упала на пол и раскололась на мелкие черепки. Дева небесная Перун-ница, да что ж такое говорила эта молодуха?! Или так я должна отблагодарить ее за заботу?!
— А если откажусь, ты расскажешь обо мне людям Свейнхильд?
Мне вовсе не хотелось убивать какого-то незнакомого мужика просто потому, что он надоел своей суженой.
— Нет, — глядя мне в глаза, ответила красавица. Ты не откажешься.
С виду такая робкая и тихая, а нахальства хоть отбавляй! Может, ее муж и впрямь изрядная скотина? — Увижу его и мигом возжелаю отправить на тот свет?
— Ты так его ненавидишь? — спросила я.
— — Что ты?! — испугалась незнакомка. — Я люблю . его! Так люблю, что уйти не могу!
Вот те на! Зачем же тогда убивать или уходить? И откуда такая грусть по прежней жизни? От большой любви и счастливой доли никто не побежит плакать в отчий дом. И непохоже, чтоб этакую красотку могли променять на другую…
Окончательно растерявшись, я наблюдала, как красавица собрала с пола черепки и подтерла растекшуюся темную лужу. Ее белые руки проворными зверьками отбегали по влажным половицам и легли на живот.
— Это он меня не любит, — печально призналась она. — Забыл меня. Совсем забыл…
Все-таки ревность… Какой же дурак мог позабыть такую красу?! И в хозяйстве она вон как справна: миг назад плавало по полу глиняное крошево, а теперь чисто и сухо, будто ничего и не проливалось… Сухо?!
Я взметнулась на постели. Верно! Под лавкой не осталось даже влажного пятна. А тряпки-то у незнакомки не было!
— Ты кто такая?! — натягивая повыше шкуру, будто желая закрыться ею от недоброго колдовского глаза, вскрикнула я.
Женщина подняла голову:
— Хозяйка я. Здесь — хозяйка.
— Видала я таких хозяек. — Одна моя рука принялась нащупывать одежду, а другая зашарила по лавке. — В Приболотье их хоть пруд пруди. Колдунья ты! Хочешь мужа извести, вот и подобрала меня, разум мутишь…
Теперь меня уже не удивляла ни странная просьба незнакомки, ни ее забота. Ворожей не любят мужской род и замуж идут, как на костер. А уж замужняя ведьма — самая злая. Она даже рожичей морит уроками и напастями. А то, бывает, подберет какую-нибудь заплутавшую человеческую душу и не возвращает хозяину, покуда тот не сделает для нее подлую работу. Да и после " обмороченный человек останется при ней вечным рабом. Свою обсохшую и починенную одежду я отыскала в ногах постели и сразу стала одеваться. Женщина внимательно следила за мной. Ее огромные печальные глаза, казалось, стали еще больше и печальнее.
— Куда же ты пойдешь? — спросила она. — Там за дверьми тебя давно ждут. Я их не пускаю. Тут моя усадьба, мое право. А выйдешь — кто тебя защитит?
— Да было бы от кого защищать! Уж лучше люди Свейнхильд и лютая смерть, чем ведьмина неволя!
Я сплюнула на пол и рванула дверь. В лицо ударил морозный ветер. Уходить из теплой избы не хотелось, но я собралась с духом и упрямо шагнула наружу. Дверь громко захлопнулась за моей спиной. В ответ на крыше что-то зашевелилось и запищало. Что это?
— Мы, мы, мы… — Низкая крыша урманского жилища кишела темными, скользкими тварями. Мары.
Моренины прислужницы лениво вытягивали длинные худые шеи и расправляли крылья. Почему-то теперь я видела их отчетливей, чем раньше. Узко посаженные на сухих, обтянутых кожей черепах горящие глаза ощупывали мое тело. Когтистые руки с перепонками-крыльями похрустывали и шелестели, а тощие, похожие на пустые мешочки груди лежали на выпирающих ребрах…
— Ты наша, — подбираясь к самому скату, радостно пискнула одна из мар. Я отшатнулась:
— Нет!
— Но ты уже шагнула за край жизни и не отдала нам берсерка, — раззевая беззубый рот, возразила крылатая тварь. — Ты не выполнила уговора. Ты — наша.
— Наша, наша, наша, — зашептали тысячи голосов. Черной тучей мары поднялись в воздух. Руки-крючья потянулись ко мне. Паук в груди радостно задергал лапами.
Забыв о страхе перед ворожеей, я метнулась к дверям и ввалилась обратно в избу. Красавица ведьма что-то помешивала в котелке. :
— Я ведь предупреждала, что тебя там ждут, — заявила она.
— Слушай, ты, — по-рачьи пятясь к лавке, вымолвила я. — Там худо, но и тут не лучше. И знай — ворожи не ворожи, а твоего мужа я не убью!
— Но ты сама этого хочешь, — равнодушно возразила ведьма. — Птицы тебя привели, а они чуют, кто кому смерти желает.
Меня привели птицы? Какие? Ах да, эти! Ведьмино воронье! И угораздило же меня из огня да в полымя!
Я зашарила глазами по стене. Должно же быть тут хоть что-нибудь спасительное! Осиновый прут или, на худой конец, старая оглобля! «Бей ею ведьму по хребту да приговаривай: раз, раз, раз, — она и сгинет», — вспомнился давний совет матери. Но ни прута, ни оглобли не было.
— Ты не бойся, — снимая котел с огня, продолжала незнакомка. — Люди Лисицы тебя не найдут. Живым сюда хода нет. Только неприкаянным, тем, что душой уже расстались с миром, а разумом еще цепляются за жизнь.
Так вот где я! На кромке… В обиталище духов и прочих нежитей, посередке меж небесным царством и земным миром. Вся нелюдь — от заблудших духов-самоубийц до вечных прислужниц Морены — все они жили здесь, на краю яви. Это их явь. Иногда — схожая с нашей, земной, а иногда вовсе непонятная. Когда-то, в давнее время, кромки не было и нечисть жила с людьми. Мать рассказывала мне об этих временах. Тогда я была совсем маленькой, не верила ей, а вот нынче самой довелось попасть на этот край мира…
— Тут мой дом. — Незнакомка широко повела рукой. — Здесь я сильная. Очень сильная. Я подлечу тебя, дам своей силы и помогу вернуться к живым. Без моей силы ты не вернешься. Уж слишком тебя мары, — она покосилась на дверь, — потрепали.
— Мары? Ты тоже их знаешь?
— Да. Мары мерзкие и очень жадные. Не люблю их, потому и в дом не пускаю. И тебя бы не пустила, если б не Хаки.
Я начинала понимать. Это было нелепо, невозможно, но…
— Как тебя зовут?
Женщина свела брови: — Не помню… Как-то странно. Кажется, Ингрид. Но когда меня так звали, здесь было страшно. Все горело и пахло кровью… А теперь гляди, как чисто. Хаки тут понравится, и он больше никуда не уйдет. Не бросит меня. — Ее глаза загорелись, а на бледных щеках проступили едва заметные голубые пятнышки. — И куда ему идти? Не к марам же?!
Я кинулась к кружащейся по избе красавице и вцепилась в ее ледяные руки:
— Ингрид?! Ты — Ингрид, а твой муж — Хаки Волк?!
Женщина заулыбалась:
— Он самый сильный, самый смелый, самый добрый. Я так просила его не уезжать, но он любил Одина больше, чем меня, и уехал.
Я шагнула назад. Бред. Видения. Такие же, что с волком и укушенной рукой. Мертвая Ингрид просит меня убить ее мужа, Хаки Волка… Нелепица! Чушь!
Красавица мечтательно склонила голову к плечу:
— Мне так хочется снова увидеть его! Я дам тебе силу и скажу, где его искать. Ему теперь не добраться до Одина. Значит, его возьму я.
— Ты же знаешь… Он обещан марам.
Ингрид засмеялась. Бледные губы раздвинулись.
— Я буду драться за него, а когда мары отступят, возьму его в нашу усадьбу. Он станет только моим!
Это было невыносимо! Моя голова раскалывалась, а мысли путались, смешивая воедино видения и явь. Нужно выспаться… Просто выспаться, и все. Потом разберусь и с Ингрид, и с Хаки… Потом…
Я легла на лавку и закрыла глаза, но сон не шел. Почему-то снова стало холодно и тоскливо. Захотелось взглянуть на Ингрид. Как-никак, а когда-то ее любил жестокий и сильный мужчина, Хаки Волк. Интересно, при жизни она тоже была так красива?
— Ингрид, — прошептала я, но нежить не отозвалась. Я села. Заскрипели обгорелые доски. В нос ударил запах гари и сырости. Я была в избе, но в какой?! Теперь она ничуть не походила на уютное людское жилище. По бокам, вдаваясь внутрь горелыми острыми краями, торчали какие-то бревна, провалившаяся крыша нависала прямо над моей головой, а светлый провал входа наискось перекрывала наполовину обломанная дверь. И никакой Ингрид. Только на моих ногах болтались куски медвежьей шкуры, а в воздухе пахло чем-то пряным… Все-таки видения…
Я встала, подошла к двери и выглянула наружу. Солнечный луч ударил по глазам. Громко каркая, два черных ворона поднялись с крыши и, широко размахивая здоровенными крыльями, устремились к высокой, нависшей над морем скале. «Прощальная» — вспомнились слова Левеета.
Так вот каково бывшее жилище Хаки! Когда-то оно было чистым и уютным. Тут жили люди. Любили, ждали, смеялись, обижались. У них был дом, утварь, скот, а потом появились враги, и от богатой усадьбы остались лишь обгорелые бревна да кусок крыши. Но еще раньше сгорело сердце берсерка, и его душа стала похожа на этот дом — пустота и покой. Могила…
Я тряхнула головой. Хватит думать о Волке!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77