Мелькнувшая при виде ндагги догадка о постигшей колдунов участи превратилась в твердую уверенность, когда он увидел восемь лежащих у ног Наама мертвецов и услышал шуршание множества ползущих по каменному полу чешуйчатых тел. С негодованием взглянув на вырезанное из розоватого песчаника божество, напоминавшее одновременно человека и вставшего на задние лапы дракона, он повернулся к своим людям и приказал:
– Убейте ядовитых гадов. Надо вынести тела колдунов и достойным образом проводить их к праотцам.
– Но вдруг этих змей наслал сам Наам? – робко предположил кто-то из воинов. – Нельзя гневить Всевидящего и Всемогущего…
– Их подбросили сюда пепонго. А у входа в святилище развели костры, чтобы ндагги не могли выползти наружу. Подлые карлики, отловив в джунглях десятка два-три змей, упрятали их в плетеные корзины и притащили к пещере. Потом дождались, когда колдуны, погрузившись в транс, начнут беседовать с Наамом, и забросили ндагг в святилище. Ну, за дело, некогда нам тут задерживаться!
Гани горько усмехнулся. Разумеется, пепонго не осмелились убить колдунов собственными руками, да им это и не удалось бы сделать. Но против безмозглых ядовитых тварей волшба Мдото была бессильна, а прибегнуть к Истребительным и Сокрушающим заклятиям в священном месте он не посмел, боясь накликать гнев Наама на свой народ. Наверное, он до последнего верил, что Всевидящий и Всемогущий защитит его служителей от происков пепонго…
Некоторое время вождь с ненавистью смотрел на безмолвное и недвижимое изваяние человека-дракона. Скрюченные когтистые лапы, огромный, приподнятый в вечном желании фаллос, чешуйчатое, как у змеи, тело, удлиненная клыкастая морда. Гани покосился на сложенные у ног Наама приношения – колдуны никогда не приходили к своему божеству с пустыми руками. Потом перевел взгляд на сияющий в левой глазнице, выточенный из светящегося желто-красным огнем драгоценного камня глаз, в глубине которого чернел бездонный, чем-то похожий на ночное небо зрачок. Странно, пепонго осквернили святилище убийством колдунов, но забрать Глаз Дракона не посмели. Трусливые твари! Явившиеся из-за моря люди со светлой кожей похитили когда-то один Глаз Дракона – вождь посмотрел на пустую глазницу изваяния, – но не подняли руку на колдунов. Они знали истинную цену Глаза и не были трусами. Старый Мдото предпочел бы, без сомнения, быть убитым девяносто девять раз, лишь бы Наам не лишился второго ока. Но он-то, Гани, – всего лишь вождь, и по нему, так пусть бы поганые карлики украли Глаз Дракона, но оставили жизнь колдунам.
Почувствовав холод внизу живота, Гани еще несколько мгновений наблюдал, как вооруженные копьями с широкими плоскими наконечниками воины убивают змей, и зашагал прочь из святилища. При мысли о том, что племя осталось без предсказателей погоды, лекарей и заклинателей, вождь испытал приступ омерзительного, незнакомого ему доселе страха и бессилия. Впервые с тех пор, как на него водрузили головной убор вождя, он ощутил одиночество и тяжесть власти, даже малую часть которой невозможно переложить ни на чьи плечи.
По мере того как он осознавал все последствия совершенного в святилище злодеяния, зародившийся в животе холод поднимался все выше и выше, и даже живительные солнечные лучи перестали, казалось, согревать его могучее тело. И дело было даже не в том, что некому теперь определить наилучшее время для начала сева и сбора урожая, лечить больных и раненых, вызывать дождь и разгонять ненастье. Все это конечно же было ужасной, непоправимой потерей, но оценить ее по-настоящему и оплакать еще будет время. Сейчас же сердце Гани сжималось от тоски по старому другу и наставнику, чей труп был так обезображен действием яда, что вождю при виде его едва удалось сдержать крик ярости. Мдото многое умел и не зря слыл великим колдуном, но, кроме того, он был еще и замечательным человеком, бесценным и добрым советчиком. Он был второй парой рук, вторым сердцем и головой вождя… Если бы эти гнусные карлики – да пожрет их Серый Ужас! – вырвали у Гани сердце, вырезали печень, убили его жен и детей, он и тогда бы, верно, не почувствовал внутри себя такой зияющей, такой страшной пустоты.
Помимо нестерпимой душевной боли вождя терзала еще и мысль о том, что содеянное пепонго злодеяние означает их готовность напасть на мибу. Ибо совершено оно было для того, чтобы лишить племя магической опоры, посеять в душах людей ужас, заставить еще до начала войны почувствовать себя побежденными. Гани заскрипел зубами, и раскрашенное белой, алой и желтой краской лицо его приобрело зверское выражение. Он готов был убить первого, кто попадется ему под руку, ему хотелось грызть пальцы и кататься по земле, яростно воя и царапая ногтями каменистую площадку перед святилищем. Ненависть к злобным, коварным карликам и к собственной тупости и недальновидности переполняла его. Как мог он не подумать о том, что в святилище колдуны племени не решатся в полной мере использовать свои магические способности? Почему не уговорил, не заставил, наконец, Мдото взять с собой хотя бы десяток воинов, чтобы те охраняли вход в пещеру? Ведь он-то лучше, чем кто-либо другой, знал, что лесные карлики рано или поздно обрушатся на земли мибу, нундожу и рахисов, ибо нет у них выбора. Теснимые с востока войсками Кешо, они не пожелают идти в засушливые южные степи. Двинувшись на северо-запад, они упрутся в непроходимые топи, образовавшиеся при впадении Мджинги в море, на западе перед ними встанут Горы Предков, в то время как юго-западные плодородные равнины всегда будут манить их жадные, ищущие взоры. И если уж они посмели покуситься на колдунов мибу, то обрушатся на племя, надо думать, немедленно.
Гани поднял глаза на утесы, высящиеся по обе стороны Ущелья гудящего ветра. Тут и там среди кустов и приземистых раскоряченных деревьев, цепляющихся корнями за почти отвесные бока скал, он различал редкие фигурки своих воинов и поражался, как мало их было, какими крохотными они казались даже на небольшом расстоянии! Вождь издал пронзительный призывный свист и с удовлетворением отметил быстроту и ловкость, с которой стали спускаться его люди, успевшие подняться уже на треть высоты образующих стены ущелья утесов. Что бы там ни произошло с колдунами, а его воины постоять за себя сумеют, и пепонго дорого заплатят за право жить на их землях!
Мужчины по одному начали выходить из святилища Наама, вытаскивая трупы змей и тела мертвых колдунов. Гани не обращал на них внимания. По его застывшему, словно выточенному из черного базальта, лицу никто бы не догадался, какая буря чувств клокочет в душе вождя. Гнев и ненависть, боль и горечь утраты вскоре, однако, уступили место холодному расчету. Теперь, меньше чем когда-либо, Гани мог позволить себе роскошь давать волю чувствам. Он был вождем и должен был помнить об этом каждое мгновение. Особенно сейчас, когда пепонго готовы вторгнуться на земли его племени.
Собравшиеся воины молча смотрели на вождя, такого же неподвижного, как изваяние Наама, и терпеливо ждали его слов. А он молчал и молчал, ибо не с кем было ему поделить бремя власти, и каждое слово его отныне становилось единственным законом для мибу и должно было нести племени благо. Он не мог, не смел допускать ошибок, поскольку Мдото больше нет с ним и некому будет исправить его промах до того, как тот обернется горем для соплеменников….
Молчание вождя длилось долго. Вокруг него собрались все воины, но он не смотрел на них, не слышал перешептываний, не видел переглядываний. Однако всему в мире приходит конец, и Гани, обдумав и взвесив все, что должен был обдумать и взвесить, в тот самый момент, когда терпение его воинов, казалось, готово было лопнуть, как перезрелый плод талимбы, произнес:
– Пепонго подбросили в святилище змей, и те умертвили наших колдунов. Проклятые карлики сделали это ради того, чтобы лишить нас магической силы и помощи Наама. Но Всевидящий и Всемогущий пребудет со своими чадами вне зависимости от того, живы или нет Мдото и другие колдуны мибу. Мы отомстим за их смерть. Мы разобьем вероломных карликов и жестоко отомстим за смерть наших колдунов и Супруги Наама.
– Мы отомстим! – хором повторили воины, потрясая копьями.
– Мерзких карликов много. Нас мало. Десять гонцов должны немедленно отправиться в селения мибу и рассказать о коварстве пепонго. Они должны спеть Песню Войны и передать старейшинам, чтобы те без промедления уводили людей в долину. Мы встретим полчища карликов у Солнечных Столбов и там, у входа в долину Бенгри, дадим им бой. Двадцать пять человек пойдут со мной к Солнечным Столбам. Там мы объединимся с людьми из ближайшего селения и будем удерживать вход в ущелье до подхода остальных, если пепонго попытаются отрезать племени путь в горы. – Вождь сделал паузу, давая воинам возможность обдумать услышанное. – Пять человек останутся здесь, чтобы воздать почести нашим славным колдунам и помочь им достойно уйти к Нааму. Ты, Адабу, позаботишься о том, чтобы Мдото и его товарищи предстали перед Всевидящим и Всемогущим так, как должны представать достойнейшие. Закончив погребение, ступайте к Солнечным Столбам – каждый человек будет там на счету.
Адабу поднес ладонь к груди и склонил украшенную большим пестрым пером голову.
Вождь принялся отбирать гонцов и тех, кто останется с колдунами. Лицо его было по-прежнему непроницаемым, голос бесстрастным – никто из воинов не должен был знать его мысли, не должен догадываться о том, что творится в его душе. По тому, как недовольно они переглядывались и поджимали губы, нетрудно было догадаться, что приказы вождя им не по душе. Еще бы! Как будто ему самому они нравятся, подумал Гани, внутренне оскалившись от снедавшей его душевной боли. Конечно, воины считают, что глупо бросать дома и скопленный за долгие годы скарб и скот, глупо и недостойно оставлять распаханные поля и огороды, когда карлики еще даже не появились. Им кажется постыдным укрываться в горах, не сделав хотя бы попытки отстоять свои земли с оружием в руках. Они забыли о том, что колдуны мертвы и не окажут им помощи. Они не слышали последних донесений разведчиков, смысл которых в полной мере стал ему ясен лишь теперь: подпираемые войсками Кешо, решившего еще больше расширить границы своего необъятного государства, пепонго, снявшись с насиженных мест, всем скопом двинулись на юго-запад. Это не отряд, не войско, это всепожирающая туча саранчи, река огромных кровожадных муравьев, противостоять которой невозможно, а спастись сумеет лишь тот, кто своевременно уберется с ее пути. Мдото предупреждал, что рано или поздно это произойдет, и тогда даже колдуны не смогут остановить нашествие пепонго. Он давно уже уговаривал Гани начать перебираться в горные долины, однако тот все медлил, все откладывал неизбежное переселение, надеясь на какую-нибудь счастливую случайность. И вот дождался…
– Вы споете старейшинам Песню Войны и скажите, чтобы они ни на мгновение не откладывали поход к Солнечным Столбам. Часть воинов должна гнать скот, а часть выступить с женщинами и детьми немедленно, – напутствовал вождь гонцов. – Бегите со всех ног, от того, как скоро вы сумеете доставить мой приказ, зависит жизнь ваших соплеменников. Будьте готовы к тому, что старейшины станут упрямиться, и напомните им, что люди дороже скота…
Нанеся на лица гонцов соответствующие поручению узоры и знаки, Гани велел им отправляться в путь, а сам во главе двадцати пяти воинов двинулся к устью долины Бенгри. Ни гонцам, ни следовавшим за ним людям он не стал говорить, что, скорее всего, посланное им предупреждение запоздает. Сам он, во всяком случае, надеялся лишь на то, что дозорные успеют своевременно заметить приближение пепонго и предупредить об этом старейшин селений, а у последних хватит сил убедить соплеменников немедленно выступить к Солнечным Столбам. Слова о мести за смерть колдунов и разгроме карликов должны были поднять дух воинов, но вождь знал совершенно точно: единственное, что они могут, – это, укрыв женщин, детей, скот, скарб и стариков в горах, своими телами преградить пепонго дорогу к ним. И сделать это лучше всего у Солнечных Столбов – двух высящихся у входа в долину Бенгри утесов. Если им удастся укрепиться там, поганые карлики оставят их в покое – в конце концов, им незачем лезть в горы, когда перед ними будут лежать все западные земли этого богатого и некогда мирного края…
* * *
Сообщение дозорных о приближении отряда пепонго мгновенно разнеслось по Катике – самому крупному селению мибу. Мужчины, вместо того чтобы распахивать поля, собираясь в группы, ходили по селению, потрясая копьями. Женщины же, посудачив и отправив подростков пригнать скот с дальних пастбищ, вернулись к домашним заботам. Воровские набеги лесных карликов вносили в размеренную жизнь селения некоторое разнообразие, но были недостаточно веской причиной, чтобы оставлять семейство без обеда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
– Убейте ядовитых гадов. Надо вынести тела колдунов и достойным образом проводить их к праотцам.
– Но вдруг этих змей наслал сам Наам? – робко предположил кто-то из воинов. – Нельзя гневить Всевидящего и Всемогущего…
– Их подбросили сюда пепонго. А у входа в святилище развели костры, чтобы ндагги не могли выползти наружу. Подлые карлики, отловив в джунглях десятка два-три змей, упрятали их в плетеные корзины и притащили к пещере. Потом дождались, когда колдуны, погрузившись в транс, начнут беседовать с Наамом, и забросили ндагг в святилище. Ну, за дело, некогда нам тут задерживаться!
Гани горько усмехнулся. Разумеется, пепонго не осмелились убить колдунов собственными руками, да им это и не удалось бы сделать. Но против безмозглых ядовитых тварей волшба Мдото была бессильна, а прибегнуть к Истребительным и Сокрушающим заклятиям в священном месте он не посмел, боясь накликать гнев Наама на свой народ. Наверное, он до последнего верил, что Всевидящий и Всемогущий защитит его служителей от происков пепонго…
Некоторое время вождь с ненавистью смотрел на безмолвное и недвижимое изваяние человека-дракона. Скрюченные когтистые лапы, огромный, приподнятый в вечном желании фаллос, чешуйчатое, как у змеи, тело, удлиненная клыкастая морда. Гани покосился на сложенные у ног Наама приношения – колдуны никогда не приходили к своему божеству с пустыми руками. Потом перевел взгляд на сияющий в левой глазнице, выточенный из светящегося желто-красным огнем драгоценного камня глаз, в глубине которого чернел бездонный, чем-то похожий на ночное небо зрачок. Странно, пепонго осквернили святилище убийством колдунов, но забрать Глаз Дракона не посмели. Трусливые твари! Явившиеся из-за моря люди со светлой кожей похитили когда-то один Глаз Дракона – вождь посмотрел на пустую глазницу изваяния, – но не подняли руку на колдунов. Они знали истинную цену Глаза и не были трусами. Старый Мдото предпочел бы, без сомнения, быть убитым девяносто девять раз, лишь бы Наам не лишился второго ока. Но он-то, Гани, – всего лишь вождь, и по нему, так пусть бы поганые карлики украли Глаз Дракона, но оставили жизнь колдунам.
Почувствовав холод внизу живота, Гани еще несколько мгновений наблюдал, как вооруженные копьями с широкими плоскими наконечниками воины убивают змей, и зашагал прочь из святилища. При мысли о том, что племя осталось без предсказателей погоды, лекарей и заклинателей, вождь испытал приступ омерзительного, незнакомого ему доселе страха и бессилия. Впервые с тех пор, как на него водрузили головной убор вождя, он ощутил одиночество и тяжесть власти, даже малую часть которой невозможно переложить ни на чьи плечи.
По мере того как он осознавал все последствия совершенного в святилище злодеяния, зародившийся в животе холод поднимался все выше и выше, и даже живительные солнечные лучи перестали, казалось, согревать его могучее тело. И дело было даже не в том, что некому теперь определить наилучшее время для начала сева и сбора урожая, лечить больных и раненых, вызывать дождь и разгонять ненастье. Все это конечно же было ужасной, непоправимой потерей, но оценить ее по-настоящему и оплакать еще будет время. Сейчас же сердце Гани сжималось от тоски по старому другу и наставнику, чей труп был так обезображен действием яда, что вождю при виде его едва удалось сдержать крик ярости. Мдото многое умел и не зря слыл великим колдуном, но, кроме того, он был еще и замечательным человеком, бесценным и добрым советчиком. Он был второй парой рук, вторым сердцем и головой вождя… Если бы эти гнусные карлики – да пожрет их Серый Ужас! – вырвали у Гани сердце, вырезали печень, убили его жен и детей, он и тогда бы, верно, не почувствовал внутри себя такой зияющей, такой страшной пустоты.
Помимо нестерпимой душевной боли вождя терзала еще и мысль о том, что содеянное пепонго злодеяние означает их готовность напасть на мибу. Ибо совершено оно было для того, чтобы лишить племя магической опоры, посеять в душах людей ужас, заставить еще до начала войны почувствовать себя побежденными. Гани заскрипел зубами, и раскрашенное белой, алой и желтой краской лицо его приобрело зверское выражение. Он готов был убить первого, кто попадется ему под руку, ему хотелось грызть пальцы и кататься по земле, яростно воя и царапая ногтями каменистую площадку перед святилищем. Ненависть к злобным, коварным карликам и к собственной тупости и недальновидности переполняла его. Как мог он не подумать о том, что в святилище колдуны племени не решатся в полной мере использовать свои магические способности? Почему не уговорил, не заставил, наконец, Мдото взять с собой хотя бы десяток воинов, чтобы те охраняли вход в пещеру? Ведь он-то лучше, чем кто-либо другой, знал, что лесные карлики рано или поздно обрушатся на земли мибу, нундожу и рахисов, ибо нет у них выбора. Теснимые с востока войсками Кешо, они не пожелают идти в засушливые южные степи. Двинувшись на северо-запад, они упрутся в непроходимые топи, образовавшиеся при впадении Мджинги в море, на западе перед ними встанут Горы Предков, в то время как юго-западные плодородные равнины всегда будут манить их жадные, ищущие взоры. И если уж они посмели покуситься на колдунов мибу, то обрушатся на племя, надо думать, немедленно.
Гани поднял глаза на утесы, высящиеся по обе стороны Ущелья гудящего ветра. Тут и там среди кустов и приземистых раскоряченных деревьев, цепляющихся корнями за почти отвесные бока скал, он различал редкие фигурки своих воинов и поражался, как мало их было, какими крохотными они казались даже на небольшом расстоянии! Вождь издал пронзительный призывный свист и с удовлетворением отметил быстроту и ловкость, с которой стали спускаться его люди, успевшие подняться уже на треть высоты образующих стены ущелья утесов. Что бы там ни произошло с колдунами, а его воины постоять за себя сумеют, и пепонго дорого заплатят за право жить на их землях!
Мужчины по одному начали выходить из святилища Наама, вытаскивая трупы змей и тела мертвых колдунов. Гани не обращал на них внимания. По его застывшему, словно выточенному из черного базальта, лицу никто бы не догадался, какая буря чувств клокочет в душе вождя. Гнев и ненависть, боль и горечь утраты вскоре, однако, уступили место холодному расчету. Теперь, меньше чем когда-либо, Гани мог позволить себе роскошь давать волю чувствам. Он был вождем и должен был помнить об этом каждое мгновение. Особенно сейчас, когда пепонго готовы вторгнуться на земли его племени.
Собравшиеся воины молча смотрели на вождя, такого же неподвижного, как изваяние Наама, и терпеливо ждали его слов. А он молчал и молчал, ибо не с кем было ему поделить бремя власти, и каждое слово его отныне становилось единственным законом для мибу и должно было нести племени благо. Он не мог, не смел допускать ошибок, поскольку Мдото больше нет с ним и некому будет исправить его промах до того, как тот обернется горем для соплеменников….
Молчание вождя длилось долго. Вокруг него собрались все воины, но он не смотрел на них, не слышал перешептываний, не видел переглядываний. Однако всему в мире приходит конец, и Гани, обдумав и взвесив все, что должен был обдумать и взвесить, в тот самый момент, когда терпение его воинов, казалось, готово было лопнуть, как перезрелый плод талимбы, произнес:
– Пепонго подбросили в святилище змей, и те умертвили наших колдунов. Проклятые карлики сделали это ради того, чтобы лишить нас магической силы и помощи Наама. Но Всевидящий и Всемогущий пребудет со своими чадами вне зависимости от того, живы или нет Мдото и другие колдуны мибу. Мы отомстим за их смерть. Мы разобьем вероломных карликов и жестоко отомстим за смерть наших колдунов и Супруги Наама.
– Мы отомстим! – хором повторили воины, потрясая копьями.
– Мерзких карликов много. Нас мало. Десять гонцов должны немедленно отправиться в селения мибу и рассказать о коварстве пепонго. Они должны спеть Песню Войны и передать старейшинам, чтобы те без промедления уводили людей в долину. Мы встретим полчища карликов у Солнечных Столбов и там, у входа в долину Бенгри, дадим им бой. Двадцать пять человек пойдут со мной к Солнечным Столбам. Там мы объединимся с людьми из ближайшего селения и будем удерживать вход в ущелье до подхода остальных, если пепонго попытаются отрезать племени путь в горы. – Вождь сделал паузу, давая воинам возможность обдумать услышанное. – Пять человек останутся здесь, чтобы воздать почести нашим славным колдунам и помочь им достойно уйти к Нааму. Ты, Адабу, позаботишься о том, чтобы Мдото и его товарищи предстали перед Всевидящим и Всемогущим так, как должны представать достойнейшие. Закончив погребение, ступайте к Солнечным Столбам – каждый человек будет там на счету.
Адабу поднес ладонь к груди и склонил украшенную большим пестрым пером голову.
Вождь принялся отбирать гонцов и тех, кто останется с колдунами. Лицо его было по-прежнему непроницаемым, голос бесстрастным – никто из воинов не должен был знать его мысли, не должен догадываться о том, что творится в его душе. По тому, как недовольно они переглядывались и поджимали губы, нетрудно было догадаться, что приказы вождя им не по душе. Еще бы! Как будто ему самому они нравятся, подумал Гани, внутренне оскалившись от снедавшей его душевной боли. Конечно, воины считают, что глупо бросать дома и скопленный за долгие годы скарб и скот, глупо и недостойно оставлять распаханные поля и огороды, когда карлики еще даже не появились. Им кажется постыдным укрываться в горах, не сделав хотя бы попытки отстоять свои земли с оружием в руках. Они забыли о том, что колдуны мертвы и не окажут им помощи. Они не слышали последних донесений разведчиков, смысл которых в полной мере стал ему ясен лишь теперь: подпираемые войсками Кешо, решившего еще больше расширить границы своего необъятного государства, пепонго, снявшись с насиженных мест, всем скопом двинулись на юго-запад. Это не отряд, не войско, это всепожирающая туча саранчи, река огромных кровожадных муравьев, противостоять которой невозможно, а спастись сумеет лишь тот, кто своевременно уберется с ее пути. Мдото предупреждал, что рано или поздно это произойдет, и тогда даже колдуны не смогут остановить нашествие пепонго. Он давно уже уговаривал Гани начать перебираться в горные долины, однако тот все медлил, все откладывал неизбежное переселение, надеясь на какую-нибудь счастливую случайность. И вот дождался…
– Вы споете старейшинам Песню Войны и скажите, чтобы они ни на мгновение не откладывали поход к Солнечным Столбам. Часть воинов должна гнать скот, а часть выступить с женщинами и детьми немедленно, – напутствовал вождь гонцов. – Бегите со всех ног, от того, как скоро вы сумеете доставить мой приказ, зависит жизнь ваших соплеменников. Будьте готовы к тому, что старейшины станут упрямиться, и напомните им, что люди дороже скота…
Нанеся на лица гонцов соответствующие поручению узоры и знаки, Гани велел им отправляться в путь, а сам во главе двадцати пяти воинов двинулся к устью долины Бенгри. Ни гонцам, ни следовавшим за ним людям он не стал говорить, что, скорее всего, посланное им предупреждение запоздает. Сам он, во всяком случае, надеялся лишь на то, что дозорные успеют своевременно заметить приближение пепонго и предупредить об этом старейшин селений, а у последних хватит сил убедить соплеменников немедленно выступить к Солнечным Столбам. Слова о мести за смерть колдунов и разгроме карликов должны были поднять дух воинов, но вождь знал совершенно точно: единственное, что они могут, – это, укрыв женщин, детей, скот, скарб и стариков в горах, своими телами преградить пепонго дорогу к ним. И сделать это лучше всего у Солнечных Столбов – двух высящихся у входа в долину Бенгри утесов. Если им удастся укрепиться там, поганые карлики оставят их в покое – в конце концов, им незачем лезть в горы, когда перед ними будут лежать все западные земли этого богатого и некогда мирного края…
* * *
Сообщение дозорных о приближении отряда пепонго мгновенно разнеслось по Катике – самому крупному селению мибу. Мужчины, вместо того чтобы распахивать поля, собираясь в группы, ходили по селению, потрясая копьями. Женщины же, посудачив и отправив подростков пригнать скот с дальних пастбищ, вернулись к домашним заботам. Воровские набеги лесных карликов вносили в размеренную жизнь селения некоторое разнообразие, но были недостаточно веской причиной, чтобы оставлять семейство без обеда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90