— Вот, читай! — Она протянула ему свежий номер журнала «Нива». — Я по дороге листала и сразу нашла…
Небольшая заметка гласила:
"Недавно в швейцарском городе Берне состоялся Первый международный конгресс по охране природы, созванный после длительной организаторской работы, которую взяли на себя братья Соразем, известные в Европе натуралисты.
Среди материалов этого весьма своевременного учреждения мы, к радости своей, находим оценку деятельности россиян, сумевших, как сказано, сохранить в своих резерватах единственных по уникальности зубров, число которых в Беловежской пуще, на Западном Кавказе, в Гатчине и Аскании-Нова по разным источникам считают от 1200 до 2000 голов. Россия обеспечила хорошую охрану этих доисторических быков, показав остальной Европе пример полезной всему человечеству деятельности".
Андрей Михайлович поцеловал жену. Спасибо. Конечно, приятное извещение. Первое признание егерской службы. Может быть, после этого что-нибудь изменится к лучшему? Все-таки авторитетный конгресс.
Шли недели. Ничто не менялось.
С первых дней марта Зарецкий и все егеря безликой Кубанской охоты, не зная усталости, объезжали кордоны, проверяли дороги и тропы. Гремели выстрелы, приходили подметные письма с угрозами. Словом, шла не тайная, а уже явная война, где убежденность и храбрость одних людей встречались с силой и подлостью других, чьим девизом была легкая нажива.
Лето 1914 года осталось в памяти егерей как самое тяжкое испытание их возможностей.
Пока дикий зубр охранялся, он спокойно жил, свободно передвигался, в стадах появлялся молодняк. А сами стада оставались вне опасности под защитой егерей. Уйди они — и зубры становились беззащитными. Их считали на сотни. Охотников на них — тысячами. Зыбкое существование на ограниченной территории в окружении сильных врагов. Уцелеют ли?..
Андрей Михайлович вынашивал дерзкий по замыслу план. Он хотел обратиться через газеты к научной общественности России и рассказать о тяжелом положении зубров на Кавказе. Для этого хотел ехать в Петербург, поговорить с зоологами, побывать в Академии наук. Он уже сделал набросок статьи. Данута готовила ему вещи в дорогу.
И вдруг все изменилось. Планы, задумки, сама жизнь — все перевернулось.
20 июля 1914 года Германия объявила войну России.
Уже на другой день известие это достигло самых дальних уголков области Войска Кубанского.
За какой-нибудь час Псебай стал похожим на потревоженный улей. Казаки вышли на улицы, толпами повалили к станичному правлению. Все больше людей в черкесках и при оружии вливалось в толпу. Звонили колокола. В обеих церквах служили молебен. Из открытых окон слышался неутешный женский плач. Ржали кони. Скакали вестовые.
Утром 22 июля казаки потянулись на учебный плац. С конями, с зачехленными винтовками, с полными сумами. Съезжались из лесных хуторов и ближних поселков. Их провожали целыми семьями.
Андрей Зарецкий, с лицом побледневшим и строгим, застегивал походные сумы. Отец помогал ему. Руки старого воина дрожали. В широко раскрытых глазах притихшего Мишаньки застыл непроходящий страх.
— Что же теперь? — шептала Данута.
Андрей молчал. Мысли мешались, путались. Сынок. Данута, Кухаревич, зубры, лесные тропы, старые родители. Телеусов, снова зубры — дело его жизни. Как же они без него? Что будет с ними? Почти все егеря уходили на войну. Впрочем, уходили и охотники, еще недавно бродившие по следам зубров. Может быть, это благо, когда меньше винтовок в станицах? О господи, благо! Война — благо?.. А надеяться надо. Без надежды нельзя.
Прощание было тяжелым. В последнюю минуту мама и Данута подсадили в седло к Андрею Мишаньку. Глаза его блестели от слез. Понимал…
Раздалась команда. Сотня пошла в Лабинск.
В первом ряду негромкий, дрожащий голос вдруг запел:
Тает, тает сизый дым, ты прощай, станица!
Мы тебя не постыдим, будем лихо биться!
Сотня голосов сразу подхватила, словно только и ждала запева, чтобы утопить в песне и щемящую жалость, и боль, и тяжелую, чугунную неизвестность:
…Э-эх, зудит моя рука, — будет с немцем рубка,
Помолись за казака, белая голубка!
Андрей оглянулся. Данута стояла, прижав ладони к лицу.
Вторая сотня, взявшая рысью с места, догоняла их.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
КНИГА В СИНЕМ ПЕРЕПЛЕТЕ
ИЗ ВОЕННЫХ ДНЕВНИКОВ ЗАРЕЦКОГО
Запись первая
Бои в Восточной Пруссии. Ранение Телеусова. Письма Дануты и Шапошникова. Вести об Улагае. В тылу врага. Беловежская пуща. Дорога к фронту.

1
Серое, ровнехонькое, как бесконечный мазок, небо. Солнце только угадывается за толстыми, низкими облаками. Влажный, слишком резкий для августа ветер. Не просохшие после дождя желтые чавкающие дороги. Мелкий лес, вересковая заросль, за ней — болото и свинцовотусклая, взлохмаченная ветром вода в озерах. На пригорке вдали — черный сосновый бор. Угрюмый, сумеречный пейзаж, особенно непривычный для людей с яркого юга.
Казаки всматриваются в неясные дали, хмурятся, вздыхают и, чтобы не дать разыграться тоске, берутся за работу: откуда-то приволокли крестьянские косы и принялись валить траву на полянах. Другие пилят ольху и укладывают накат над землянками. Их наскоро вырыли на западном склоне сухого холма. Работа идет в молчании, но дружно. В трехстах шагах на лесной поляне фыркают кони, хрустят сочной травой. Там наш ближний тыл.
Все егеря в моей сотне — Телеусов, Кожевников, Власенко, Лихолетов, Щербаков. Нет с нами только Христофора Георгиевича Шапошникова. Его оставили в Майкопе, чтобы вскорости отправить в Кавказскую армию к турецкой границе. Через день прибыл отставший в пути урядник Павлов с земляками. И тут же исчез Семен Чебурнов. Не понравилось. Узнал, что есаул Керим Улагай находится при штабе командира конного корпуса Хана Нахичеванского, сумел послать о себе весточку и тотчас был отозван. Никто по этому поводу особенно не тужил. Телеусов даже перекрестился: одним вражиной меньше. И то правда. Все остальные псебайцы дружны и готовы постоять друг за друга.
Уже известно, что мы приданы пехотной дивизии в качестве летучей конной разведки. У нас пулемет на двух вьюках и сто сорок сабель. К боям и разведке готовы.
Стоим мы у самой границы с Восточной Пруссией, на выступе против немецкого города Гольдапа. До него шесть верст. За нашей спиной расположилась масса пехоты, по сторонам — ее боевое охранение. Два дня назад наш разъезд ходил на ту сторону и без потерь приволок двух пленных, саксонских кавалеристов. Я их допрашивал. Рассказали, что против нас стоит 8-я немецкая армия, а сами они в составе конной дивизии только что прибыли из Бельгии, уже занятой немцами. После этого мы срочно отправили пленных в штаб 1-й армии генерала Ренненкампфа.
Назавтра у меня уже другой приказ: разведать артиллерию перед фронтом, найти и обозначить удобные переправы среди бесчисленных озер, болот и каналов.
Ждем ночи. Решаем идти спешенными группами по восемь-десять человек. Коней поведут сзади на случай срочной необходимости.
В общем, война для нас началась сразу же, как только прибыли. Похоже, что уже не осталось винтовки, из которой не успели выстрелить. Но шашки из ножен не вытаскивали, в атаку пока не ходили. Чувствовалось высокое напряжение духа. Настроение приподнятое. Поговаривали о наступлении. Армия уверена в скорой победе.
Судьбе оказалось угодно подкрепить тогда же это высокое настроение новым боевым успехом. Мы нащупали переправы, обозначенные самими немцами, видимо, для атаки с их стороны. Теперь очень важно, кто прежде сумеет воспользоваться этими немногими переправами в топях и озерах. Артиллерии впереди у противника не оказалось. Свои пушки они спрятали за укрытиями с легко угадываемой целью: при надобности выкатывать их на открытые позиции и бить шрапнелью по нашим. Все эти сведения разведки тут же стали известными в штабах. Постреляв совсем немного, мы вернулись на свои позиции.
И вот — началось.
Опередив намерения немцев, русская пехота неслышно обтекла нас с двух сторон и пошла в атаку, выставив тучу штыков. Пушки ударили по окопам и ближним тылам немцев. Серый рассвет окутался дымом. Справа, слева, впереди слышалась частая стрельба, крики, какой-то грохот. Все покрывал басовитый гул орудий.
Наша сотня в полной готовности стояла на опушке леса. Кони нетерпеливо переступали, грызли удила. Многие казаки мелко и часто крестились. Первое серьезное дело. Что ожидало нас?
Прошел час, второй. Судя по удаляющимся звукам, атака удалась. Бой уходил все дальше на запад.
Прискакал вестовой с приказом: пробираться южнее Гольдапа и оседлать вместе со всей прибывающей кавдивизией дорогу на Ангенбург, куда теперь отходят немцы.
Раздалась команда: «По коням!» Я оставил у холма только троих, чтобы указать путь другим сотням. Псебайцы лавиной пошли на запад.
Этот и последующие дни были триумфальными. Мы первыми ворвались в Ангенбург. Сеча оказалась яростной, пруссаки дрались отчаянно, но подоспевшая пехота штыками опрокинула обороняющихся и отбросила за систему каналов, соединяющих Мазурские болота. Казаки взяли более двухсот пленных, в касках с острием на маковке, в новеньких шинелях.
Получив похвалу от командования и право на однодневный отдых, сотня организовала бивуак уже на вражеской земле. Мы горестно и торжественно похоронили шестерых товарищей. Раненых оказалось до сорока, но в лазарет увезли только четырнадцать. И среди них Алексея Власовича. Не повезло ему в этом бою: пика немецкого драгуна порвала егерю бедро, но Телеусов, храбрый человек, успел в упор пристрелить обидчика. Уезжая, он плакал, и я затрудняюсь сказать, отчего: от страха за свою жизнь или от запоздалой жалости к убитому. К войне надо привыкать, не всем удается это без боли. Первый человек, которого он лишил жизни…
— Поразмысли, Власович: или мы, или они нас, — сказал я, успокаивая друга. — Ты скоро вернешься.
Все дальнейшее, что происходило в августе первого военного года, получилось таким непонятным и странным, что мне даже теперь, спустя время, трудно написать об этом связно и хоть с какой-то долей анализа.
Наступление шло успешно. Наша 1-я армия за две недели, после разгрома немцев под Гумбиненном, Инстенбургом и Ангенбургом, вышла к двум крепостям, прикрывающим Кенигсберг — Либиау и Ротау. Победа!
«На нападающего — бог!» — громогласно пропел на молебне полковой священник и тут же объявил, что вторая наша армия, под командованием генерала Самсонова, не менее успешно движется с юга от реки Нарева в тыл Кенигсбергу. Уже взяты Алленштейн и Тильзит, до Балтийского моря осталось менее ста верст, и скоро немцы в Пруссии окажутся отрезанными и зажатыми в здешних болотах.
Каким громовым «Ур-ра!» мы встретили это сообщение! Офицеры в штабе командира конного корпуса Хана Нахичеванского, где были кубанские, терские, астраханские казачьи полки и отряды горцев, час от часу ожидали приказа войти в прорыв, чтобы довершить начатое и лихой атакой пройтись по глубоким тылам, уже открытым пехотой, а потом соединиться с передовыми отрядами Самсонова. Единственно мыслимое решение, чтобы поставить в этой операции точку.
Но приказа не последовало. Конница продолжала стоять, нас словно бы исключили из военных действий. А тем временем фронт Самсонова вдруг остановился, дивизии стали окапываться. Вскоре после этого поползли самые невероятные слухи о разгроме 2-й армии. Как это могло случиться? Далее стало известно, что 2-я армия попятилась, что она отступает. 20 августа на полковой церковной службе среди имен воинов, погибших смертью героев, упомянули генерала Самсонова. Потом все узнали, что генерал застрелился в Сальдау 18 августа, не вынесши всех событий, связанных с разгромом своей армии…
Две дивизии из конного корпуса наконец снялись и спешно пошли через Августов и Осовец по левому берегу Нарева на юго-запад, чтобы поддержать павшую духом 2-ю русскую армию. Пожалуй, слишком поздно.
Наша сотня находилась в дивизии, остановившейся южнее Млавы.
Что-то сломалось в так успешно начавшейся операции.
Георгиевский крест, пожалованный мне за ангенбургскую атаку, не развеял горечи от общей неудачи.
Только отсюда, из Млавы, мне удалось послать первое письмо домой.
Прошли долгие три недели, пока я получил наконец письма. Один конверт надписан рукой Дануты.
2
Моя славная жена сообщала, что в семье все живы, дружны и заботливы и только не перестают тревожиться о моей судьбе. Лишь после получения письма эта тревога, пусть на время, но все-таки рассеялась. Письмо читали вслух, собравшись в комнате тети Эмилии, которая теперь почти не вставала с постели, неотвратимо приближаясь к своему концу. Мишанька при чтении письма сидел на коленях у матери и не выпускал из пальчиков конверта со штампом «Действующая армия». Это было для него вещественным доказательством существования отца. Милый мальчик, он и не ведал, как часто письмо, написанное с фронта, приходит к родным, когда написавшего уже нет в живых!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88