Весь день, пасмурный, сырой и очень неуютный, Данута Францевна не отходила от убитого мужа, не выходила из сарайчика, куда их спрятали. Ощущение нереальности происходившего делало ее похожей на сомнамбулу. Ничего не болело, она все слышала, отвечала, но есть отказалась, только пила воду. Что-то в ней надорвалось. Сперва редко, потом чаще стала накатывать слабость, мир куда-то исчезал, и она словно парила между небом и землей. Очнувшись, видела себя лежащей там, где раньше сидела. Удивлялась происшедшему и вновь теряла сознание.
В одно из таких мгновений слабости она и умерла, опустив голову на холодную грудь Зарецкого.
Хоронили их крадучись, на пустыре за огородами, где утром успели вырыть неглубокую могилу. Ее только пришлось расширить для двоих.
Снова пошел дождь. И шел почти всю неделю. Песчаный холмик в окружении редкой травы оседал и вскоре сделался едва приметным на этом безлюдном месте.
А так хотелось, чтобы именно здесь вечно горел огонь!..
Глава восьмая
Трудная зима на Кише. Письмо от погибших. Болезнь Лидии Васильевны. Война отходит от Кавказа. Возвращение Михаила Зарецкого. Беседа в главке. Пополнение стада зубров. Киша. Умпырь. Питомники. Общенародная проблема.

1
Война, подобно темной ночи, оказалась самой страшной для Кавказа осенью и зимой 1942 года. Фронт прошел через зубровый парк.
Оккупанты так и не продвинулись к Гузериплю, они бесчинствовали в Хамышках, Даховской, Тульской, Майкопе. Они все знали о зубрах. В одной из немецких газет того времени особый интерес у офицеров армии фон Клейста вызвала фотография: поверженный зубр и человек с ружьем, наступивший ногой на зубра. По выдающемуся животу, перепоясанному широким поясом, по шляпе с пером, по лицу, излучающему блаженство, все узнавали Геринга. Это его личная охота в Восточной Пруссии. Почему бы не организовать такой охоты на Кавказе? Но для этого надо было еще прогнать русских за перевал…
Глубокий снег, метели и выстрелы из-за каждого куста — вот что не давало нацистам поближе познакомиться с кавказскими зубрами. Нарваться на пулю никому не хотелось.
А пули здесь летели из-за деревьев, со скал — отовсюду. Битва у реки Белой не слабела. Защитники Кавказа вскоре предприняли второе смелое наступление и выбили врага из Хамышков.
Потеряв этот опорный пункт, немцы откатились назад сразу на двадцать километров, к Даховской. В зубропарке вздохнули с облегчением.
Однако на Кише люди и звери все более страдали от голода. У зуброводов не осталось ни хлеба, ни картошки. Снег мешал зубрам находить пищу. Лидия Васильевна, истаявшая от постоянной тревоги о своих близких — никаких сведений о судьбе Зарецких сюда не поступило, — вскоре и вовсе стала как ходячая тень, одни скулы да огромные глаза. Она плохо спала, раздражалась по любому поводу или замыкалась в себе, и лишь когда дело касалось зубров — вскидывалась, чтобы с горячностью защитить их. Она настояла на обязательном дежурстве. В горах бродили дезертиры, кое-где в глуши осели беженцы, егеря видели следы неизвестных. Угроза для зверя не исчезла. Голод…
Один за другим уходили егеря зубропарка проводниками с армейскими частями, которые подходили через перевалы с юга. Около зубров, кроме трех женщин, остались Павел Кондрашов с тремя товарищами и с овчаром Черкесом, который помогал распутывать чужие следы и отгонять от стада неизвестных людей.
Привыкшие к подкормке, зубры все чаще стояли у загона, дожидаясь свеклы или картофеля. Но экономные порции только дразнили аппетит. А тут еще бомбежки, бессмысленная забава немецких летчиков, пытавшихся угодить в зубров. Звери уже не уходили далеко от людей, они видели в наблюдателях защиту. Лидия Васильевна сама кормила бычков — Ермыша, Лугана и Витязя.
— Надежда наша, — с нескрываемой нежностью говорила она. — Только бы дожить вам до весны!
Старая бизонка Гедэ, недовольная малым пайком, несколько раз в одиночку уходила дальше положенного. Крупная телом, она голодала сильнее всех. Но и приманкой для браконьеров была тоже желанной. Однажды она забрела так далеко, что найти ее не удавалось несколько дней. А когда обнаружили, было поздно. От бизонки остались куски шкуры да ободранный череп.
Отсутствие вестей о Дануте Францевне и Андрее Михайловиче Зарецких и это происшествие доконали Лидию Васильевну. Нервная болезнь захватила ее. Стало трудно ходить, даже говорить. Кружилась голова. Совсем не спала. С великим трудом Кондрашов упросил ее съездить на Кишу, отдохнуть там несколько дней. Все-таки теплый дом, удобства, не то что тесная караулка и землянки.
— Хорошо, поеду на два дня, — согласилась она. — Ответственность на вас, Павел Борисович.
— Вы о нас не думайте, зубра сохраним. О себе позаботьтесь, а то приедет муженек, не узнает. Отвлекитесь малость, ну и письма там сочините, может, что об Андрее Михайловиче узнаете.
Едва собралась, как прибежала, запыхавшись, жена наблюдателя, которая оставалась на Кишинском кордоне.
— Человек из Майкопа добрался, — сказала она, не отдышавшись. — К тебе, Лидушка, весть у него…
— Кто такой? — Она всего боялась. И вестей, и вестника.
— Мальчик, вьюноша годов пятнадцати. Сказывал, его в Германию хотели отправить, там многих забирают, а он в лес бежал. И к нам вот, родители посоветовали, с письмом.
Она бежала на Кишу, падала, оступаясь с твердой троны, вскакивала, что-то бормотала. Предчувствие непоправимости не покидало ее.
Женщина с кордона пошла следом, но отстала. Садилась от слабости.
Задыхаясь от усталости, Лидия Васильевна вошла в дом. Паренек спал, прислонившись спиной к теплой печке. Худой, синие жилки на лбу и руках, в чем душа держится. Жалость остро кольнуло сердце. И хотя вся дрожала от нетерпения, все-таки успела поставить на горячие угли чай, достала из карманов сухарики, кусок сахара. Тогда тронула мальчика за плечо.
— Проснись-ка, садись к столу.
Он открыл глаза, с испугом оглядел комнату. Кажется, вот-вот закричит. Лидия Васильевна обняла его.
— Садись, выпей чаю. Вот сахар. Вот кусочек мяса.
А сама села напротив. Мальчик не спускал с нее глаз. Сделал глоток, другой и поперхнулся, когда она спросила:
— Зарецкие живы?
Мальчик замотал головой и застыл: лицо женщины стало белым, губы задрожали.
— Уже давно, — сказал он, словно за давностью не так страшно.
— Как, что?! — Все во рту у нее высохло, насилу проговорила.
Он не сразу рассказал, знал со слов других. Те люди, что хоронили Зарецких, жили через два дома от парнишки, вот и шепнули про ночные похороны, а потом про бумажку, которую нашли у Дануты Францевны.
— Ты привез?..
— Ага. Мать просила передать, если найду вас.
Листок из тетради, перегнутый в восемь раз, потертый, намокший и снова высохший. А на нем карандашные строчки Дануты Францевны, едва заметные: «Дорогие мои, Миша и Лида. Мы с отцом в тюрьме, сейчас поведут на смерть. Прощайте, и храни вас бог. Мы примем конец спокойно и с достоинством. Судьбе неугодно, чтобы мы увидели и приласкали внуков. Прощайте, да будет мир с вами».
Парнишка просто не знал, что делать, когда Лида упала на пол. Он тормошил ее, звал: «Тетя, вставайте, ну вставайте же, я еще не все рассказал, пожалуйста, не плачьте, воды выпейте, вот она, вода…» Он даже прыскал ее изо рта, поил, залил всю, но в чувство привел. Она поднялась и сама села, потом легла на кровать.
В этой позе безысходности ее и застала женщина, которая шла за ней из зубропарка. Они поплакали вместе, потом в два голоса стали требовать от хлопца подробностей, и он сказал, что мертвого Зарецкого от реки тащила жена, ее даже не ранили, потому что при расстреле ее загородил муж. А умерла перед самыми похоронами мужа. И в одной могиле…
Что-то трудно поправимое произошло в этот недобрым час с Лидой. Она слегла. На кордон приехал Кондрашов, посидел возле нее, повздыхал и уехал. Вскоре привели коней, егеря устроили носилки. И хотя Лидия Васильевна уже могла ходить и даже сердито кричала, что здорова, ее не послушали, уложили в носилки и повезли сперва в Гузерипль, а оттуда через заснеженный перевал на южную сторону, в Сочи.
2
Весь мир облетела весть о крупных боях между Волгой и Доном, об окружении немцев и, наконец, о полном разгроме армии Паулюса. Этим поражением военная кампания сорок третьего года не кончилась. Оккупанты попятились, затем побежали на запад.
Их войска, действующие на Кавказе, оказались под угрозой окружения. Танковую армию фон Клейста вышибли из Моздока. В наших газетах тогда появилась карикатура с хлестким двустишьем Маршака:
Сказал фон Клейст про наш Моздок:
«Сюда я больше не ездок».
Вражеские дивизии со всего Кавказа поспешно покатились на северо-запад.
Впереди Россию ожидали два года жестоких боев, но победа уже виделась. Люди вздохнули свободней. Вот очищен Пятигорск, Нальчик, Невинномысская, Армавир. Вот последние оккупанты оставили Майкоп, разграбленный и оскверненный.
Сюда приехали егеря из заповедника.
Тех добрых людей, что хоронили Зарецких, уже не оказалось, как и их домов. На окраине стояли закопченные трубы да валялись битые кирпичи. Ровное место у реки за военное лихолетье поросло дикой травой. Напрасно парнишка, проживший на Кише несколько месяцев, два дня вместе с егерями искал дорогую могилу. Найти заветное место им не удалось.
Опечаленные, вернулись зуброводы домой.
На другой день у загона, где сбились зубры, Павел Борисович Кондрашов сказал:
— Вот она, память об Андрее Михайловиче и его супруге.
Зубры, уже отъевшиеся за весну и успевшие вылинять, спокойно стояли в дальнем углу загона, похожие на изваяния из темного благородного металла, такие чистые, упитанные, словно и не было в их жизни трудной военной поры. Жизнь и покой им обеспечили люди — своим трудом и кровью своей, невозвратимыми потерями.
В середине лета на Кишу доставили пачку писем с фронта: писали молодой Зарецкий, Задоров, Жарков, Теплов. Все живы, все воюют. Были также письма из Москвы от Насимовича, Гептнера, из Аскании-Нова. Спрашивали о зубрах, беспокоились, удалось ли сохранить зверей, что с людьми, с заповедником?..
Из южного отдела в Гузерипль и на Кишу приехал энергичный, не знающий покоя Петр Алексеевич Савельев, который водил воинов и партизан через перевалы. Его усилиями путь в заповедник для браконьеров с юга удалось перекрыть. Пока в заповеднике не было директора, он вместе с зуброводами писал ответы ученым. Живы-здоровы зубры! И единственно, о чем просят нынче зуброводы — прислать быка для кавказского стада. Может, сохранился какой в Беловежской пуще? Может, по пути к Берлину удастся найти?
Ну и конечно, писал о трагедии Зарецких. Самой своей смертью Андрей Михайлович заслонил кишинское стадо.
Из главка приехал Василий Никитич Макаров, руководитель заповедников страны. Видно, перепало лиха и на его долю. Постарел, сгорбился. Он поездил по Кише, Умпырю, поговорил с кандидатом на пост директора Лаврентьевым и сказал зуброводам:
— А что, мужики, не пустить ли нам зверя побегать? Соскучились, поди, в загородке. Вон какая благодать вокруг!
— Разбегутся, — сказал осторожный Лаврентьев.
— В грозные дни не разбежались. Походят окрест и вернутся. Да и куда уходить? А вы досматривайте за блистательной десяткой. Скоро, думаю, наши ученые вернутся. Лидию Васильевну мы уже отыскали, она собирается сюда. Хлопочем о Михаиле Андреевиче, чтобы не заигрался там на фронте со смертью.
Бычки, родившиеся более года назад, стали крепенькие, рослые. Особенно выделялся Ермыш — богатырь!
Как они носились, когда распахнули ворота! Бычки прежде всех галопом, с открытыми ртами. Мигом пересекли поляну и в лес! За ними понеслись и взрослые.
До вечерней зари зубров не тревожили, на закате всадники поехали высматривать их. Стадо мирно паслось на одной из дальних полян, километра четыре от загона.
Макаров облегченно вздохнул: в такую злую пору — и сохранили! Правда, невероятно высокой ценой…
Сторожили до утра, увидели, как спокойно вышло стадо, рассыпалось по лугу. Насытившись, молодь стала играть, бодаться — силушку испытывать. Наигравшись, Ермыш обошел всех сородичей и улегся возле Лиры.
— Неужели ухаживает? — спросил себя Кондрашов. — Ежели так, то еще через год ждем приплода.
3
В июле 1944 года наши войска очистили от немцев район Беловежской пущи.
Из сорока четырех зубров, какие находились здесь перед войной, советские и польские наблюдатели обнаружили семнадцать голов. Они укрывались в самых глухих уголках леса.
В это же лето на Кише отелились Еруня и Ельма. Обе принесли мертвый плод. Потом отелилась Жанка, телочку назвали Желанной, но малышка оказалась очень слабой и вскоре пала. Только зубрица Лира порадовала веселенькой телочкой, которая всем своим видом показала, что намерена жить. Эту первую дочку молодого Ермыша назвали Лаурой. Одиннадцатая в кавказском стаде.


— Война и доси показывает себя, — с горечью сказал Кондрашов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88