Не выходить. Не подавать голоса. Около зубров оставили одного старого егеря.
Чуть свет Кожевников и три зубровода выехали опять к Черноречью — встречь врагу. Воевать надо не возле зубров, а как можно дальше от зверя. Тем более что диверсанты уже поняли, что обнаружены, и удвоят внимание. Скорее всего, затаятся на время.
Выполнял свой долг и Зарецкий.
В считанные часы на Сохрай и на Кишинский кордон из Хамышков выехал отряд из семнадцати всадников. Противника они не встретили, но заняли указанные им позиции, прикрыв кордон и зубропарк.
Андрей Михайлович тем временем уже скакал в Даховскую. Вот когда добрым словом помянул он предусмотрительного комбрига! Местный отряд удалось собрать быстро. Зарецкий объяснил задачу, и еще тридцать верховых пошли встречать парашютистов до выхода их на реку Белую, где проходила дорога к Гузериплю и на перевалы.
Сам он связался по рации с райкомом, сообщил о диверсантах и месте их высадки. У всех мостов появились патрули. Вдоль дороги в горы укрылись посты.
Зарецкий бросился догонять даховский отряд: он знал старую лесовозную дорогу, по которой пошли партизаны.
Два дня отряд провел в напряженном ожидании и разведке. Немцы словно провалились. Лишь на третий день совсем юный парнишка прибежал со своего поста и сказал Зарецкому, едва переведя дух:
— Тама, в сторожке!..
— Сколько их? — спросил Зарецкий.
— Они ж прячутся! В сторожке семеро. У ручья двое плескались. Ну и которые в карауле, я их не видел.
— До утра мы их окружим, — командовал Зарецкий. — Чтоб ни звука! Часовых не тревожить. Когда посты отправятся к сторожке, будем сближаться. Двадцать винтовок ударят после моего выстрела по тем, кто будет на виду, по самой сторожке, она из досок, не защита. А десять будут бить по тем, кто прорвется. Я стану в камнях, у ручья, оттуда хорошо видна вся вырубка.
Он не особенно надеялся на своих необстрелянных партизан. Только бы не испугались автоматного огня, трассирующих пуль, взрыва гранат!
До рассвета время прошло спокойно. Костров немцы не жгли. Мелькали какие-то бледные огоньки, пожалуй, спиртовки. Передвигались тени. Это менялись постовые. Лес молчал. Приглушенно бормотал ручей.
Засинел воздух предрассветного часа. Зарецкий увидел всю диверсионную группу. Они толпились у сторожки, видимо, слушали инструктаж. Двадцать, кажется. Половина отряда. У четверых в руках были чемоданчики. Уж не динамит ли? Больно аккуратно обращаются. И тут пришло решение: стрелять по чемоданчикам. Вдруг получится?..
Он дождался, пока один из немцев стал к нему боком, чемоданчик открылся широкой стороной. Тщательно прицелился…
Своего выстрела Зарецкий не услышал — все покрыл резкий визгливый взрыв. Группу буквально разметало. А лес уже наполнился винтовочными выстрелами. Чуть позже затрещали автоматы. Рванул автомат в бузине за сторожкой, еще два захлебывались у самого ручья. Неожиданно перед собой Зарецкий увидел две фигуры в маскировочных куртках.
— Halt! — по-немецки крикнул он. — Niederlegen!
Один бросил автомат и сел. Второй повел было стволом, но кто-то, опередив Зарецкого, выстрелил сзади, и пуля сшибла с немца каску, намертво уложив его.
Бой уходил вниз по ручью.
Струсивший немец послушно лежал, разбросав руки. Подбежал боец, крикнул:
— Товарищ Зарецкий, четверо ушли!
— Обыщи, — он показал на лежавшего. — И построже с ним.
Досадно, что ушли. Зарецкий забрал у пленного пистолет, документы и пошел к сторожке, чувствуя, как страшно колотится сердце.
Разбросанные мертвые тела. Клочья одежды. Взрыв уложил семерых. Бойцы деловито обыскивали мертвых.
От ручья раздался сдавленный крик. Зарецкий оглянулся. Здоровенный немец уже перепрыгнул ручей и зигзагами мчался к лесу. Боец корчился на земле. В спине у него торчала рукоять ножа. Андрей Михайлович с плеча дважды выстрелил по бегущему. Но слишком колотилось сердце…
Отряд собрался. Недосчитались пятерых. У сторожки и в лесу лежало шестнадцать диверсантов. Ушли пятеро.
Приказав собрать оружие и похоронить убитых, Зарецкий отошел в сторону и лег на землю. Он закрыл глаза, попробовал глубоко и редко дышать. С таким-то здоровьем трудно воевать.
Стало немного лучше. Зарецкий сел, осмотрелся. Листва на дубах шумела. Поднялся ветер. В зарослях лесной малины уже распевала малиновка.
Он вспомнил о бумагах, которые взял у диверсанта-убийцы. Солдатской книжки не оказалось. Только русские деньги и два письма из Винницы. Развернул одно и с каким-то страхом прочитал русские строчки: «Дорогой наш Колюшка! Вот уже два месяца от тебя нет вестей…» Что такое? Повернул конверт: «Действующая армия, 2543 — 87, Митиренко Н.С.». Предатель!..
Зарецкий сгреб все бумаги, начал просматривать. Немецкие буквы, опять, опять. Берлинский штамп, какая-то справка по-немецки, газета «Фелькишер беобахтер», письмо на украинском языке из Львова, Янушу Припечко, снова немецкое. Похоже, среди диверсантов не только немцы!
6
События на Уруштене развивались иначе.
Пока в Лабинске, Псебае, Мостовской, полупив известие о десанте, собирали партизан, пока дозванивались до Краснодара, чтобы дали указание, прошло немало времени.
Между тем четыре егеря из зубропарка уже прибыли к опасному месту и двинулись по лесу в сторону Псебая, чтобы отыскать след врага. Они долго шли по левому берегу Лабёнка, не обнаружили ничего подозрительного и повернули навстречу фашистам, затаившимся где-то у Бамбака.
Трудно обмануть опытных егерей, знающих не только свой лес, но и психологию человека, впервые попавшего в такой лес. Диверсанты, напуганные стреляющими горами, потерей двух, как потом выяснилось офицеров — командира отряда и обер-лейтенанта из дивизии «Эдельвейс», засели у хребта Малый Бамбак, километров за двадцать от того места, где стрелял Кожевников.
Скалы, бурелом, ущелья, дичь и глушь принесли чужакам некоторое успокоение. Оторвались… Они укрылись в небольшой пещере.
Егеря выслеживали их, как выслеживают зверя.
День, еще день. Уже вдоль дороги по Лабёнку сидели в секретах бойцы. Уже Зарецкий ехал с маленьким отрядом к Псебаю, а поиск все продолжался.
Немецкий отряд решил, что опасность миновала. Они пошли к Черноречью, взорвать мост на Уруштене. В походе их и обнаружили. Выдал запах кофе, очень стойкий чужой запах, далеко слышный в утренние часы в лесу, когда воздух стелется понизу. Егеря нашли покинутую ночевку, след рубчатых альпийских ботинок и пошли по этому следу — двое в центре, еще двое — чуть отставая, по сторонам.
Один диверсант остановился, сказал впереди идущему, чтобы не беспокоился, сел поправлять сбившийся носок. Кажется, натер ногу. В этой позе, нагнувшегося над ботинком, его и стукнули по голове. Еще одним врагом меньше. Тело оттащили с тропы, а сами заняли позицию для стрельбы и отхода. Диверсанты непременно вернутся за своим…
Впереди идущий не раз оглядывался. Беспокойство его росло. Темный лес молчал. Наконец отряд остановился. Сели ждать. Десять, тридцать минут. Никого. С предосторожностями пошли по своему следу назад. Место, где сидел отставший, ничем не приметили. Ощетинились автоматами, сбились, заговорили.
И тут грохнули выстрелы. Эхо размножило звук. Показалось, что стреляют со всех сторон. Трое свалились без стона. Потом еще два. Диверсанты залегли. Но их ловили на мушку и лежачих. Ползли раненые, сыпали очередями — куда, в кого? Просто по кустам можжевельника, по густым папоротникам.
Не выдержав, бросились в три стороны с гиблого места, где уже лежало восемь убитых. Бегом, с автоматами у живота, как в атаку, рассыпая перед собой пулевой веер.
И вот судьба… Трое выбежали прямо на Кожевникова. Василий Васильевич понял, что ему не укрыться. Он поднялся из-за камней — большой белобородый великан — и вскинул винтовку, чтобы еще одного… Таким его увидели немцы — сверхъестественным древним богатырем, лесным кудесником, страшным чудом, но увидели. Трассы пуль с пяти метров скрестились на богатыре, прежде чем прозвучал винтовочный выстрел.
Уже мертвый, он еще стоял, прислонясь спиной к теплому, стволу пихты. Пули как бы пришили его к дереву. И он стоял. С открытыми, уже не видящими голубыми глазами. Винтовка выпала. Подогнулись колена, и он рухнул.
Три немца стали над ним.
— О mein Gott! — сказал один и поднял глаза к небу.
— Wenn bei ihnen Greise zu Felde ziehen… — начал второй.
— Das ist eben so schresklich, — хрипло закончил за него третий. — Laufen wir weg!
В лесу все еще стреляли. Рванула граната, вторая. Эхо перекатилось с горы на гору, ударяясь о скалы и отскакивая, достигло дороги, где в одном из секретов Зарецкий расспрашивал бойцов, вернувшихся из разведки. Он понял, что егеря ведут бой.
— За мной, быстро!
Не таясь, потому что противник был далеко, Зарецкий вышел на дорогу, приказал пустить две сигнальные ракеты, и через несколько минут возле него уже толпились всадники.
По одной из балок к реке выходила тропа, пробитая косулями, — как раз с той стороны, где прогремели взрывы. С конями в поводу отряд начал подыматься в гору.
До ночи продирались к Бамбаку. За все это время впереди хлопнули два далеких выстрела. Бой утих. С каким результатом?..
Стали на ночевку, без огня, без громкого говора. Пять самых опытных бойцов и Андрей Михайлович ушли разведать окрестность. Но скоро вернулись. Тьма стояла, как черная стена.
Утром пошли уже развернутым строем. Часов в восемь на левом фланге рванула граната. Минут десять два немца ожесточенно отстреливались, пытались уйти. Их окружили. В схватке оба были убиты. И пять партизан.
Где-то скрывались остальные, но еще ближе оказались свои.
Егеря везли Кожевникова. Он лежал на носилках между двух коней. Винтовка покоилась под его рукой.
Увидев печальное шествие и мертвого друга, Зарецкий без сил рухнул на колени и закрыл лицо руками. Бойцы срывали с головы фуражки.
— Как же это?
Рассказ вышел коротким. Неожиданность. Прямо на него выскочили. Ну и…
— Сколько их?
— Осталось пять или шесть. Остальные полегли.
Пока шел разговор, пока рассчитывали по карте, где искать скрывавшихся, и ходили к месту боя, где валялись диверсанты со значками горного эдельвейса, носилки стояли — не на земле, на камнях, так, чтобы лицо погибшего видело и небо, и горы, где прошла его жизнь. Седая борода, вымытая от крови, уже обсохла и рассыпанно укрыла грудь.
Два егеря пошли с бойцами в дальнейший поиск. Андрей Михайлович с третьим егерем вышли на дорогу в Псебай.
Зарецкий изменился на глазах. Он еле двигался. Лицо стало серым, дышал с перехватом, часто садился, даже ложился отдохнуть. Потрясение при виде убитого Василия Васильевича согнуло его, и он почувствовал себя на последнем рубеже.
7
В Псебай пришли ночью.
Что-то здесь изменилось за те несколько суток, прошедших с того дня, когда Зарецкий проскакал через родной поселок на Уруштен. Он не сразу понял что, но когда пошел распорядиться о могиле, оставив Кожевникова уже в руках снаряжавших его в последний путь, то не мог не обратить внимания на многолюдство.
На главной улице, во дворах стояли подводы, горели костры, ходили, сидели люди, плакали дети, женщины переговаривались высокими тревожными голосами. В горы шли и шли подводы, многие толкали ручные тележки с домашними вещами.
— Откуда? — спросил он остановившихся женщин.
— Лабинские мы. От немцев… В среду, когда уходили, народ баял, что танки в Кавказской и в Усть-Лабинской. А ноне где? Уже суббота. Небось и Лабинск взяли.
Две недели назад первая танковая и семнадцатая полевая армии немцев прорвались от Миуса к Дону и, обойдя Ростов с севера, перешли Дон возле Цимлянской и Северного Донца. А далее, почти без боев, на большой скорости двинулись к Манычу и восточнее Краснодара — через Тихорецкую и Кавказскую подошли к предгорьям. С запада, из Крыма, на Таманский полуостров вышли другие части противника. Враг угрожал Лабинску, Пятигорску и, конечно, Майкопу. Поток беженцев хлынул в горы по долинам Белой и Лабы, к тропам на перевалы.
Майкоп… А как же Данута? Неужели не удастся вывезти ее из опасного места?! И зубровый парк… Как и четверть века назад, зубры оказались в зоне боев. И все предгорье — отрезанным от фронтов.
Вот зачем десант, теперь уже не существующий! Немцы стремились блокировать дороги, закрыть выход беженцам и нашим войскам на перевалы. Стоило им взорвать несколько мостов на реках, и всякое движение в тыл стало бы невозможным.
…Василия Васильевича Кожевникова хоронил весь Псебай, все беженцы, остановившиеся здесь. Ему они были особенно признательны: подвиг егеря обезопасил путь к перевалам.
Брошена горсть земли. Умолкли голоса, священник снял облачение. Свежий желтый холмик вырос на старом кладбище, где покоились и близкие Зарецкого.
Постояв возле этих могил, Андрей Михайлович отправился в Даховскую, чтобы оттуда быстрей добраться до Майкопа.
Утром девятого августа его остановил наш патруль.
— Там немцы, — сказал командир и показал в сторону Майкопа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Чуть свет Кожевников и три зубровода выехали опять к Черноречью — встречь врагу. Воевать надо не возле зубров, а как можно дальше от зверя. Тем более что диверсанты уже поняли, что обнаружены, и удвоят внимание. Скорее всего, затаятся на время.
Выполнял свой долг и Зарецкий.
В считанные часы на Сохрай и на Кишинский кордон из Хамышков выехал отряд из семнадцати всадников. Противника они не встретили, но заняли указанные им позиции, прикрыв кордон и зубропарк.
Андрей Михайлович тем временем уже скакал в Даховскую. Вот когда добрым словом помянул он предусмотрительного комбрига! Местный отряд удалось собрать быстро. Зарецкий объяснил задачу, и еще тридцать верховых пошли встречать парашютистов до выхода их на реку Белую, где проходила дорога к Гузериплю и на перевалы.
Сам он связался по рации с райкомом, сообщил о диверсантах и месте их высадки. У всех мостов появились патрули. Вдоль дороги в горы укрылись посты.
Зарецкий бросился догонять даховский отряд: он знал старую лесовозную дорогу, по которой пошли партизаны.
Два дня отряд провел в напряженном ожидании и разведке. Немцы словно провалились. Лишь на третий день совсем юный парнишка прибежал со своего поста и сказал Зарецкому, едва переведя дух:
— Тама, в сторожке!..
— Сколько их? — спросил Зарецкий.
— Они ж прячутся! В сторожке семеро. У ручья двое плескались. Ну и которые в карауле, я их не видел.
— До утра мы их окружим, — командовал Зарецкий. — Чтоб ни звука! Часовых не тревожить. Когда посты отправятся к сторожке, будем сближаться. Двадцать винтовок ударят после моего выстрела по тем, кто будет на виду, по самой сторожке, она из досок, не защита. А десять будут бить по тем, кто прорвется. Я стану в камнях, у ручья, оттуда хорошо видна вся вырубка.
Он не особенно надеялся на своих необстрелянных партизан. Только бы не испугались автоматного огня, трассирующих пуль, взрыва гранат!
До рассвета время прошло спокойно. Костров немцы не жгли. Мелькали какие-то бледные огоньки, пожалуй, спиртовки. Передвигались тени. Это менялись постовые. Лес молчал. Приглушенно бормотал ручей.
Засинел воздух предрассветного часа. Зарецкий увидел всю диверсионную группу. Они толпились у сторожки, видимо, слушали инструктаж. Двадцать, кажется. Половина отряда. У четверых в руках были чемоданчики. Уж не динамит ли? Больно аккуратно обращаются. И тут пришло решение: стрелять по чемоданчикам. Вдруг получится?..
Он дождался, пока один из немцев стал к нему боком, чемоданчик открылся широкой стороной. Тщательно прицелился…
Своего выстрела Зарецкий не услышал — все покрыл резкий визгливый взрыв. Группу буквально разметало. А лес уже наполнился винтовочными выстрелами. Чуть позже затрещали автоматы. Рванул автомат в бузине за сторожкой, еще два захлебывались у самого ручья. Неожиданно перед собой Зарецкий увидел две фигуры в маскировочных куртках.
— Halt! — по-немецки крикнул он. — Niederlegen!
Один бросил автомат и сел. Второй повел было стволом, но кто-то, опередив Зарецкого, выстрелил сзади, и пуля сшибла с немца каску, намертво уложив его.
Бой уходил вниз по ручью.
Струсивший немец послушно лежал, разбросав руки. Подбежал боец, крикнул:
— Товарищ Зарецкий, четверо ушли!
— Обыщи, — он показал на лежавшего. — И построже с ним.
Досадно, что ушли. Зарецкий забрал у пленного пистолет, документы и пошел к сторожке, чувствуя, как страшно колотится сердце.
Разбросанные мертвые тела. Клочья одежды. Взрыв уложил семерых. Бойцы деловито обыскивали мертвых.
От ручья раздался сдавленный крик. Зарецкий оглянулся. Здоровенный немец уже перепрыгнул ручей и зигзагами мчался к лесу. Боец корчился на земле. В спине у него торчала рукоять ножа. Андрей Михайлович с плеча дважды выстрелил по бегущему. Но слишком колотилось сердце…
Отряд собрался. Недосчитались пятерых. У сторожки и в лесу лежало шестнадцать диверсантов. Ушли пятеро.
Приказав собрать оружие и похоронить убитых, Зарецкий отошел в сторону и лег на землю. Он закрыл глаза, попробовал глубоко и редко дышать. С таким-то здоровьем трудно воевать.
Стало немного лучше. Зарецкий сел, осмотрелся. Листва на дубах шумела. Поднялся ветер. В зарослях лесной малины уже распевала малиновка.
Он вспомнил о бумагах, которые взял у диверсанта-убийцы. Солдатской книжки не оказалось. Только русские деньги и два письма из Винницы. Развернул одно и с каким-то страхом прочитал русские строчки: «Дорогой наш Колюшка! Вот уже два месяца от тебя нет вестей…» Что такое? Повернул конверт: «Действующая армия, 2543 — 87, Митиренко Н.С.». Предатель!..
Зарецкий сгреб все бумаги, начал просматривать. Немецкие буквы, опять, опять. Берлинский штамп, какая-то справка по-немецки, газета «Фелькишер беобахтер», письмо на украинском языке из Львова, Янушу Припечко, снова немецкое. Похоже, среди диверсантов не только немцы!
6
События на Уруштене развивались иначе.
Пока в Лабинске, Псебае, Мостовской, полупив известие о десанте, собирали партизан, пока дозванивались до Краснодара, чтобы дали указание, прошло немало времени.
Между тем четыре егеря из зубропарка уже прибыли к опасному месту и двинулись по лесу в сторону Псебая, чтобы отыскать след врага. Они долго шли по левому берегу Лабёнка, не обнаружили ничего подозрительного и повернули навстречу фашистам, затаившимся где-то у Бамбака.
Трудно обмануть опытных егерей, знающих не только свой лес, но и психологию человека, впервые попавшего в такой лес. Диверсанты, напуганные стреляющими горами, потерей двух, как потом выяснилось офицеров — командира отряда и обер-лейтенанта из дивизии «Эдельвейс», засели у хребта Малый Бамбак, километров за двадцать от того места, где стрелял Кожевников.
Скалы, бурелом, ущелья, дичь и глушь принесли чужакам некоторое успокоение. Оторвались… Они укрылись в небольшой пещере.
Егеря выслеживали их, как выслеживают зверя.
День, еще день. Уже вдоль дороги по Лабёнку сидели в секретах бойцы. Уже Зарецкий ехал с маленьким отрядом к Псебаю, а поиск все продолжался.
Немецкий отряд решил, что опасность миновала. Они пошли к Черноречью, взорвать мост на Уруштене. В походе их и обнаружили. Выдал запах кофе, очень стойкий чужой запах, далеко слышный в утренние часы в лесу, когда воздух стелется понизу. Егеря нашли покинутую ночевку, след рубчатых альпийских ботинок и пошли по этому следу — двое в центре, еще двое — чуть отставая, по сторонам.
Один диверсант остановился, сказал впереди идущему, чтобы не беспокоился, сел поправлять сбившийся носок. Кажется, натер ногу. В этой позе, нагнувшегося над ботинком, его и стукнули по голове. Еще одним врагом меньше. Тело оттащили с тропы, а сами заняли позицию для стрельбы и отхода. Диверсанты непременно вернутся за своим…
Впереди идущий не раз оглядывался. Беспокойство его росло. Темный лес молчал. Наконец отряд остановился. Сели ждать. Десять, тридцать минут. Никого. С предосторожностями пошли по своему следу назад. Место, где сидел отставший, ничем не приметили. Ощетинились автоматами, сбились, заговорили.
И тут грохнули выстрелы. Эхо размножило звук. Показалось, что стреляют со всех сторон. Трое свалились без стона. Потом еще два. Диверсанты залегли. Но их ловили на мушку и лежачих. Ползли раненые, сыпали очередями — куда, в кого? Просто по кустам можжевельника, по густым папоротникам.
Не выдержав, бросились в три стороны с гиблого места, где уже лежало восемь убитых. Бегом, с автоматами у живота, как в атаку, рассыпая перед собой пулевой веер.
И вот судьба… Трое выбежали прямо на Кожевникова. Василий Васильевич понял, что ему не укрыться. Он поднялся из-за камней — большой белобородый великан — и вскинул винтовку, чтобы еще одного… Таким его увидели немцы — сверхъестественным древним богатырем, лесным кудесником, страшным чудом, но увидели. Трассы пуль с пяти метров скрестились на богатыре, прежде чем прозвучал винтовочный выстрел.
Уже мертвый, он еще стоял, прислонясь спиной к теплому, стволу пихты. Пули как бы пришили его к дереву. И он стоял. С открытыми, уже не видящими голубыми глазами. Винтовка выпала. Подогнулись колена, и он рухнул.
Три немца стали над ним.
— О mein Gott! — сказал один и поднял глаза к небу.
— Wenn bei ihnen Greise zu Felde ziehen… — начал второй.
— Das ist eben so schresklich, — хрипло закончил за него третий. — Laufen wir weg!
В лесу все еще стреляли. Рванула граната, вторая. Эхо перекатилось с горы на гору, ударяясь о скалы и отскакивая, достигло дороги, где в одном из секретов Зарецкий расспрашивал бойцов, вернувшихся из разведки. Он понял, что егеря ведут бой.
— За мной, быстро!
Не таясь, потому что противник был далеко, Зарецкий вышел на дорогу, приказал пустить две сигнальные ракеты, и через несколько минут возле него уже толпились всадники.
По одной из балок к реке выходила тропа, пробитая косулями, — как раз с той стороны, где прогремели взрывы. С конями в поводу отряд начал подыматься в гору.
До ночи продирались к Бамбаку. За все это время впереди хлопнули два далеких выстрела. Бой утих. С каким результатом?..
Стали на ночевку, без огня, без громкого говора. Пять самых опытных бойцов и Андрей Михайлович ушли разведать окрестность. Но скоро вернулись. Тьма стояла, как черная стена.
Утром пошли уже развернутым строем. Часов в восемь на левом фланге рванула граната. Минут десять два немца ожесточенно отстреливались, пытались уйти. Их окружили. В схватке оба были убиты. И пять партизан.
Где-то скрывались остальные, но еще ближе оказались свои.
Егеря везли Кожевникова. Он лежал на носилках между двух коней. Винтовка покоилась под его рукой.
Увидев печальное шествие и мертвого друга, Зарецкий без сил рухнул на колени и закрыл лицо руками. Бойцы срывали с головы фуражки.
— Как же это?
Рассказ вышел коротким. Неожиданность. Прямо на него выскочили. Ну и…
— Сколько их?
— Осталось пять или шесть. Остальные полегли.
Пока шел разговор, пока рассчитывали по карте, где искать скрывавшихся, и ходили к месту боя, где валялись диверсанты со значками горного эдельвейса, носилки стояли — не на земле, на камнях, так, чтобы лицо погибшего видело и небо, и горы, где прошла его жизнь. Седая борода, вымытая от крови, уже обсохла и рассыпанно укрыла грудь.
Два егеря пошли с бойцами в дальнейший поиск. Андрей Михайлович с третьим егерем вышли на дорогу в Псебай.
Зарецкий изменился на глазах. Он еле двигался. Лицо стало серым, дышал с перехватом, часто садился, даже ложился отдохнуть. Потрясение при виде убитого Василия Васильевича согнуло его, и он почувствовал себя на последнем рубеже.
7
В Псебай пришли ночью.
Что-то здесь изменилось за те несколько суток, прошедших с того дня, когда Зарецкий проскакал через родной поселок на Уруштен. Он не сразу понял что, но когда пошел распорядиться о могиле, оставив Кожевникова уже в руках снаряжавших его в последний путь, то не мог не обратить внимания на многолюдство.
На главной улице, во дворах стояли подводы, горели костры, ходили, сидели люди, плакали дети, женщины переговаривались высокими тревожными голосами. В горы шли и шли подводы, многие толкали ручные тележки с домашними вещами.
— Откуда? — спросил он остановившихся женщин.
— Лабинские мы. От немцев… В среду, когда уходили, народ баял, что танки в Кавказской и в Усть-Лабинской. А ноне где? Уже суббота. Небось и Лабинск взяли.
Две недели назад первая танковая и семнадцатая полевая армии немцев прорвались от Миуса к Дону и, обойдя Ростов с севера, перешли Дон возле Цимлянской и Северного Донца. А далее, почти без боев, на большой скорости двинулись к Манычу и восточнее Краснодара — через Тихорецкую и Кавказскую подошли к предгорьям. С запада, из Крыма, на Таманский полуостров вышли другие части противника. Враг угрожал Лабинску, Пятигорску и, конечно, Майкопу. Поток беженцев хлынул в горы по долинам Белой и Лабы, к тропам на перевалы.
Майкоп… А как же Данута? Неужели не удастся вывезти ее из опасного места?! И зубровый парк… Как и четверть века назад, зубры оказались в зоне боев. И все предгорье — отрезанным от фронтов.
Вот зачем десант, теперь уже не существующий! Немцы стремились блокировать дороги, закрыть выход беженцам и нашим войскам на перевалы. Стоило им взорвать несколько мостов на реках, и всякое движение в тыл стало бы невозможным.
…Василия Васильевича Кожевникова хоронил весь Псебай, все беженцы, остановившиеся здесь. Ему они были особенно признательны: подвиг егеря обезопасил путь к перевалам.
Брошена горсть земли. Умолкли голоса, священник снял облачение. Свежий желтый холмик вырос на старом кладбище, где покоились и близкие Зарецкого.
Постояв возле этих могил, Андрей Михайлович отправился в Даховскую, чтобы оттуда быстрей добраться до Майкопа.
Утром девятого августа его остановил наш патруль.
— Там немцы, — сказал командир и показал в сторону Майкопа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88