ветер принёс запах близких оленей. Волчица вытянулась и серой тенью скользнула между кустов. Самур, более грузный и ещё неповоротливый, оказался позади.
Ланки с молодняком и подростками заночевали у скал, на чистой поляне, окружённой грудами камня и кустами вереска. Они вовремя почуяли опасность, наверное, потому, что Самур слишком шумно давил сухие веточки, и, к неудовольствию Монашки, сорвались с места раньше времени; они исчезли мгновенно, легко перепрыгнув почти двухметровые каменные завалы. Волчица ворвалась на поляну буквально за хвостами оленей, но сделать такой же прыжок, как они, не смогла. К счастью для охотников, ушли не все. Один годовичок, ослабевший от какой-то болезни, стоял, прижавшись задом к скале, воинственно нагнув мордочку с маленькими рогами, приготовившись защищать свою жизнь.
Бедняга — несмышлёныш, он был обречён. Ведь этот мир только для крепких и здоровых телом, он не защищает ослабевших, им нет места в природе, где властвует строгий естественный отбор. Быстрая смерть выглядит здесь как одна из мудростей бытия: только так оттачиваются и выживают виды, проделывая долгий и мучительный путь совершенствования от плохого к хорошему и от хорошего — к лучшему.
Монашка сделала ложный выпад влево, олень неуклюже мотнул головой тоже влево и открыл шею. Он уступал в проворстве волчице. Зубы её тотчас сомкнулись на шее оленя с другой, с правой стороны. Жалобно вскрикнув, он хотел подняться на дыбы, но волчица уже висела мертво и все глубже впивалась в податливые мышцы. Самур, ещё не зная, как убивают оленей, все же прыгнул, ударил грудью в лодыжку животного, и олень свалился на бок.
Волчица лизала кровь, Самур, возбуждённый и растерянный, стоял, опустив передние лапы на тело поверженного, и чего-то ждал. А его подруга уже рвала тёплое мясо. Она-то знала дикую, привольную жизнь. Насыщалась и тихо урчала, недовольная Самуром. Чего ждёт?..
Они не отходили от добычи два дня. Наедались, спали, а поднявшись, снова ели. Лязгая зубами, отгоняли наглых шакалов и ещё более надоедливых и грозных сипов. Жёлто-белые гигантские птицы с длинной оголённой шеей и страшным крючковатым клювом рассаживались вокруг поляны на скалах и, слегка прикрыв матовой плёнкой беспощадные круглые глаза, ждали только момента, когда волк и овчар отвалятся от туши. Падали камнем, даже не расправив своих двухметровых крыльев, впивались когтями в растерзанную жертву и одним ударом кинжального клюва отрывали огромные куски мяса. Монашка бросалась на птиц, они отпрыгивали, противно шипя и ершась, или взлетали на камни, чтобы снова выждать удачный момент для атаки.
Отогнать Самура и волчицу от законной добычи мог только более крупный хищник — медведь, и то не каждый. Но медведи не появлялись. Осенью, в месяц Падающих Листьев, они делались заправскими вегетарианцами и спускались с гор ниже, в буковые леса, в каштанники, где досыта наедались жирных буковых орешков-чинариков и сухих, сладких плодов каштана. Вместе с ними уходили вниз исхудавшие за лето кабаны, чтобы нарастить на своём вёртком и узком теле запасец жира на зиму; убегали в поисках свежей зелени и орешков серны и косули, за ними кралась от дерева к дереву невидимка-рысь, а по ночам выходили на тропу хищные енотовидные собаки и дикие коты.
Монашка натаскивала Самура на охоту. Он оказался способным учеником. После двух-трех не очень удачных нападений на оленя и косуль Шестипалый обрёл былую силу, а сноровка зверя, несколько поутраченная на службе у людей, возродилась теперь в полном блеске, удачно дополняя его огромную физическую силу и выносливость.
Операция, которую они провели в верхнем течении таинственной Голубой реки около самого перевала, говорила о том, что Монашка и Самур стали в тот год самой ловкой и смелой парой хищников на Западном Кавказе.
Сытые и спокойные вышли они тогда из небольшого леса и лениво забрались на скалу, господствующую над обширным плато. Самур улёгся в своей обычной позе, положив тяжёлую голову на лапы, Монашка стала рядом, принюхиваясь к ветру.
Шестипалый закрыл глаза и, похоже, задремал. Но шустрая мордочка Монашки оставалась по-прежнему напряжённой, влажные ноздри её подрагивали, ветер приносил волчице обширную информацию, и она высматривала по сторонам, пытаясь отыскать в потоке запахов и красок что-нибудь важное для них обоих: добычу, опасность или просто неизвестность, которая возбуждает любопытство.
Они не ведали, что недалеко от скалы, маскируясь между камнями на гребне выше осыпи, лежало ещё одно существо, может быть не менее любопытное, чем Монашка, и в то же время очень опасное для них, как опасно все, что сильнее и хитрее волка.
Человек в сером плаще, с которым мы ещё не знакомы, лежал на камнях и зорко смотрел по сторонам. Он отлично вписывался в суровый хаос на вершине перемычки. Под рукой у него был карабин. При желании он мог снять Монашку и Самура с одного выстрела, ведь до них не было и двухсот метров. Но человек не думал о выстреле. Стараясь не терять из виду волчью пару, хорошо выделяющуюся на красноватом закатном небе, он торопливо привинчивал к фотоаппарату тяжёлую трубу телеобъектива. Покончив с аппаратом, он прилип к видоискателю и много раз щёлкнул затвором, улыбаясь своей удаче. Отличные кадры: волки на сторожевой вышке.
Подумав, он переменил выдержку и снова навёл телеобъектив на скалу. Но в это время на плато под ними что-то случилось. Монашка вдруг прижалась к камням и тихо фыркнула, Самур открыл глаза и насторожился.
Из дальнего кустарника вырвался большой красавец олень. Гремя камнями, проскакал он по рыжему твёрдому плато, направляясь к проходу между скалой и осыпью. Он все время как заведённый откидывал голову назад, как будто судорожными движениями пытался почесать себе спину; бег его поэтому был неровным, олень мотался из стороны в сторону, тяжело вставал на дыбы, припадал на колени и в то же время быстро бежал к лесу, сверкая сумасшедшими, выпуклыми от страха глазами.
Монашка и Самур прежде человека разгадали странное поведение зверя: в загривок оленя, распластавшись по спине, вцепилась рысь. Она рвала ему шею когтями и зубами, а он все хотел скинуть со своей спины ужасную смерть, в нем была ещё сила, олень мчался к лесу с последней надеждой — сбить рыжеватую хищницу ветками деревьев, ударить её нависшим стволом, содрать колючим кустарником со спины.
Человек на хребтине тоже разгадал драму. Он схватил карабин, щёлкнул предохранителем, мушка живо нащупала цель, но попасть в прижавшуюся рысь не так просто, а убить оленя ему вовсе не хотелось. Ещё секунда, одно мгновение, ствол карабина следовал за рысью…
Но уже неслась наперерез оленю Монашка. Самур поотстал и вдруг крупными прыжками обогнал её; человек, тихо вскрикнув от удивления, опустил карабин и опять схватил фотоаппарат с трубой телеобъектива. Такое пропустить нельзя!
Прыжок Самура был завидно лёгким для его веса и красивым. Точно рассчитав полет, он, кажется, только слегка коснулся спины рыси своей пастью и, перелетев через собственную голову, ловко упал по другую сторону оленя, с кошачьим проворством развернулся и, оттолкнувшись от земли, оседлал сбитую рысь, удачно избежав её злых и метких когтей.
У Монашки были, наверное, другие планы: в первую очередь она хотела завладеть раненым оленем, отнять его у рыси, напугав хищницу двойным кавалерийским наскоком. Потому она и пошла было за оленем, пьянея от запаха его крови. Но шум борьбы и чувство дружбы заставили волчицу повернуть назад. Рысь, прижатая к земле, злая, как демон, но уже уставшая и обескровленная первым ударом овчара, отчаянно визжала и царапала Самура, добираясь до самого уязвимого места — до его живота, а он, увёртываясь и рыча, рвал её жёсткое тело.
Рысь достала все-таки до бока Шестипалого, из-под когтей брызнула кровь. Но это была её последняя попытка. Точно и гибко кинулась на неё волчица, зажатое в пасти горло рыси хрустнуло, сильные лапы конвульсивно дёрнулись, ещё и ещё раз — и битва затихла.
Круглый глаз телеобъектива нацелился на место боя, аппарат щёлкал без устали, человек буквально дрожал от напряжения. «Такого ещё не случалось», — бормотал он.
Самур уже сидел и зализывал рану, волчица ходила вокруг затихшей рыси и рычала. Она была довольна: погиб враг, позволивший себе посягнуть на жизнь её Самура. Но в голосе её прорывалось и недовольство: зачем им эта рысь? Гадкая тварь… А прекрасный, жирный олень, уже ослабевший, готовый пасть, — иначе говоря, верная и отличная добыча — ушёл. Теперь всю охоту надо начинать сначала.
Но волчица была снисходительна. На охоте всякое случается. Её рычание делалось тише.
Борьба есть борьба.
Человек на хребте, невидимый, страшный человек, качал головой и улыбался, необыкновенно довольный всем случившимся.
Он видел странного волка, черно-белого, огромного волка. Чудо!
Он снял на плёнку бой двух волков и рыси. Тоже чудо, потому что волк и рысь, ненавидя друг друга, всегда уходят от драки.
Наконец, он своими глазами увидел действие, не частое в природе: волки спасли раненого оленя и не пошли за ним, чтобы добить. Клад для натуралиста!
Самур, изгибаясь, зализывал на боку царапины.
Монашка сидела рядом и ждала. Только когда на глаза ей попадался труп рыси, она глухо ворчала.
Стемнело. Все кончилось. Ночь. Нужно добывать пищу.
Волки поднялись и неторопливо ушли. Они проголодались.
Выждав некоторое время, встал и человек, разминая затёкшее тело. Он спрятал аппарат и трубу, навьючил на спину большой рюкзак и, опираясь на карабин, спустился вниз. Осмотрел растерзанную хищницу, отрезал и спрятал её остренькие уши. Иначе не поверят, если рассказать.
Костёр он разжёг метрах в трехстах от трупа рыси, поближе к лесу, где лежало много пихтового сушняка.
Когда пламя хорошенько поднялось и осветило лицо странного фотографа, можно было увидеть, что он не стар, белобров, лицо его порядком заросло щетиной. Он был несколько полноват для ходьбы по горам, да ещё в одиночку и с грузом, но проворен и высок ростом.
Человек выпотрошил свой рюкзак, поставил у костра палаточку, подвинул к огню котелок с варевом. Потом достал блокнот, ручку и неторопливо, со всеми подробностями стал записывать сцену, свидетелем которой пришлось ему стать в этот осенний вечер.
3
Все более острое ощущение голода заставило волчицу перейти на быстрый бег. Самур держался сбоку и не отставал.
Монашка, видно, решила навести овчара на лёгкую добычу, которую они ещё не брали. Минуя необследованные лесные участки, где могли оказаться олени или косули, она поднялась по пологому склону на огромное плато, окружённое голыми вершинами.
Всхолмлённое нагорье, пологие склоны возвышенностей, плоские высокогорные долины с едва заметными ручьями, из которых внизу получаются свирепые, полноводные реки, наконец, обширные поляны среди зарослей лещины, падуба, берёзки и боярышника — все это стоверстное пространство недалеко от главного перевала покрыто удивительной травой. Шелковистый мятлик, стройный вейник, сладкий шафран, мельчайший, сочный пырей и ещё десяток разных трав создают летом ковёр из множества оттенков зелени — от густой, почти чёрной в низинах и вблизи снежников до нежно-салатной на осыпях и каменистых почвах. Густота травы в высокогорье совершенно необычайна. Субальпийские и альпийские луга пружинят под ногой, трава сбивается к осени в войлок, она похожа на хороший, постоянно подсеваемый газон в городском парке, где за травой ухаживают, поливают её и охраняют, выставляя таблички: «Не ходить!» Но только лучше, чем в парках.
Среди густейшего луга отвоёвывают себе право на жизнь сотни самых разнообразных цветов. Колокольчики, васильки, крокусы, белые ромашки величиной с чайное блюдце, миллионы анютиных глазок всех мыслимых цветов и оттенков, жёлтые лютики, красавицы примулы, горделивые, в рост человека, бархатистые лилии, столь же красивые, как и ядовитые, — все они вместе создают картину удивительной, райской красоты, соревнуются между собой в благоухании, цвете, росте, бросаются в глаза, громко заявляя о себе: «Смотрите, как мы прекрасны!»
Создавая альпику, природа продумала каждую деталь.
Она так подобрала растения, что высокогорные луга цветут от весны до поздней осени. Первые цветы — анемоны — распускаются ещё рядом с тонким, подтаявшим снегом, сезон тепла закрывают бессмертники, чтобы в последний раз приветствовать низкое, захолодавшее солнце и принять на свои лепестки ранний, ленивый снег осени. Все время что-нибудь зеленеет на этом лугу, и к осени, когда леса и степи теряют окраску и лист, животные в субальпике могут ещё некоторое время раздобывать сочный стебель и по-летнему хрусткую, сладкую траву.
Природа рассеяла по каменным гольцам среди зеленеющих лугов привлекательные солонцы, чтобы четвероногое, шустрое население гор могло полакомиться солью после сладкого и сочного разнотравья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Ланки с молодняком и подростками заночевали у скал, на чистой поляне, окружённой грудами камня и кустами вереска. Они вовремя почуяли опасность, наверное, потому, что Самур слишком шумно давил сухие веточки, и, к неудовольствию Монашки, сорвались с места раньше времени; они исчезли мгновенно, легко перепрыгнув почти двухметровые каменные завалы. Волчица ворвалась на поляну буквально за хвостами оленей, но сделать такой же прыжок, как они, не смогла. К счастью для охотников, ушли не все. Один годовичок, ослабевший от какой-то болезни, стоял, прижавшись задом к скале, воинственно нагнув мордочку с маленькими рогами, приготовившись защищать свою жизнь.
Бедняга — несмышлёныш, он был обречён. Ведь этот мир только для крепких и здоровых телом, он не защищает ослабевших, им нет места в природе, где властвует строгий естественный отбор. Быстрая смерть выглядит здесь как одна из мудростей бытия: только так оттачиваются и выживают виды, проделывая долгий и мучительный путь совершенствования от плохого к хорошему и от хорошего — к лучшему.
Монашка сделала ложный выпад влево, олень неуклюже мотнул головой тоже влево и открыл шею. Он уступал в проворстве волчице. Зубы её тотчас сомкнулись на шее оленя с другой, с правой стороны. Жалобно вскрикнув, он хотел подняться на дыбы, но волчица уже висела мертво и все глубже впивалась в податливые мышцы. Самур, ещё не зная, как убивают оленей, все же прыгнул, ударил грудью в лодыжку животного, и олень свалился на бок.
Волчица лизала кровь, Самур, возбуждённый и растерянный, стоял, опустив передние лапы на тело поверженного, и чего-то ждал. А его подруга уже рвала тёплое мясо. Она-то знала дикую, привольную жизнь. Насыщалась и тихо урчала, недовольная Самуром. Чего ждёт?..
Они не отходили от добычи два дня. Наедались, спали, а поднявшись, снова ели. Лязгая зубами, отгоняли наглых шакалов и ещё более надоедливых и грозных сипов. Жёлто-белые гигантские птицы с длинной оголённой шеей и страшным крючковатым клювом рассаживались вокруг поляны на скалах и, слегка прикрыв матовой плёнкой беспощадные круглые глаза, ждали только момента, когда волк и овчар отвалятся от туши. Падали камнем, даже не расправив своих двухметровых крыльев, впивались когтями в растерзанную жертву и одним ударом кинжального клюва отрывали огромные куски мяса. Монашка бросалась на птиц, они отпрыгивали, противно шипя и ершась, или взлетали на камни, чтобы снова выждать удачный момент для атаки.
Отогнать Самура и волчицу от законной добычи мог только более крупный хищник — медведь, и то не каждый. Но медведи не появлялись. Осенью, в месяц Падающих Листьев, они делались заправскими вегетарианцами и спускались с гор ниже, в буковые леса, в каштанники, где досыта наедались жирных буковых орешков-чинариков и сухих, сладких плодов каштана. Вместе с ними уходили вниз исхудавшие за лето кабаны, чтобы нарастить на своём вёртком и узком теле запасец жира на зиму; убегали в поисках свежей зелени и орешков серны и косули, за ними кралась от дерева к дереву невидимка-рысь, а по ночам выходили на тропу хищные енотовидные собаки и дикие коты.
Монашка натаскивала Самура на охоту. Он оказался способным учеником. После двух-трех не очень удачных нападений на оленя и косуль Шестипалый обрёл былую силу, а сноровка зверя, несколько поутраченная на службе у людей, возродилась теперь в полном блеске, удачно дополняя его огромную физическую силу и выносливость.
Операция, которую они провели в верхнем течении таинственной Голубой реки около самого перевала, говорила о том, что Монашка и Самур стали в тот год самой ловкой и смелой парой хищников на Западном Кавказе.
Сытые и спокойные вышли они тогда из небольшого леса и лениво забрались на скалу, господствующую над обширным плато. Самур улёгся в своей обычной позе, положив тяжёлую голову на лапы, Монашка стала рядом, принюхиваясь к ветру.
Шестипалый закрыл глаза и, похоже, задремал. Но шустрая мордочка Монашки оставалась по-прежнему напряжённой, влажные ноздри её подрагивали, ветер приносил волчице обширную информацию, и она высматривала по сторонам, пытаясь отыскать в потоке запахов и красок что-нибудь важное для них обоих: добычу, опасность или просто неизвестность, которая возбуждает любопытство.
Они не ведали, что недалеко от скалы, маскируясь между камнями на гребне выше осыпи, лежало ещё одно существо, может быть не менее любопытное, чем Монашка, и в то же время очень опасное для них, как опасно все, что сильнее и хитрее волка.
Человек в сером плаще, с которым мы ещё не знакомы, лежал на камнях и зорко смотрел по сторонам. Он отлично вписывался в суровый хаос на вершине перемычки. Под рукой у него был карабин. При желании он мог снять Монашку и Самура с одного выстрела, ведь до них не было и двухсот метров. Но человек не думал о выстреле. Стараясь не терять из виду волчью пару, хорошо выделяющуюся на красноватом закатном небе, он торопливо привинчивал к фотоаппарату тяжёлую трубу телеобъектива. Покончив с аппаратом, он прилип к видоискателю и много раз щёлкнул затвором, улыбаясь своей удаче. Отличные кадры: волки на сторожевой вышке.
Подумав, он переменил выдержку и снова навёл телеобъектив на скалу. Но в это время на плато под ними что-то случилось. Монашка вдруг прижалась к камням и тихо фыркнула, Самур открыл глаза и насторожился.
Из дальнего кустарника вырвался большой красавец олень. Гремя камнями, проскакал он по рыжему твёрдому плато, направляясь к проходу между скалой и осыпью. Он все время как заведённый откидывал голову назад, как будто судорожными движениями пытался почесать себе спину; бег его поэтому был неровным, олень мотался из стороны в сторону, тяжело вставал на дыбы, припадал на колени и в то же время быстро бежал к лесу, сверкая сумасшедшими, выпуклыми от страха глазами.
Монашка и Самур прежде человека разгадали странное поведение зверя: в загривок оленя, распластавшись по спине, вцепилась рысь. Она рвала ему шею когтями и зубами, а он все хотел скинуть со своей спины ужасную смерть, в нем была ещё сила, олень мчался к лесу с последней надеждой — сбить рыжеватую хищницу ветками деревьев, ударить её нависшим стволом, содрать колючим кустарником со спины.
Человек на хребтине тоже разгадал драму. Он схватил карабин, щёлкнул предохранителем, мушка живо нащупала цель, но попасть в прижавшуюся рысь не так просто, а убить оленя ему вовсе не хотелось. Ещё секунда, одно мгновение, ствол карабина следовал за рысью…
Но уже неслась наперерез оленю Монашка. Самур поотстал и вдруг крупными прыжками обогнал её; человек, тихо вскрикнув от удивления, опустил карабин и опять схватил фотоаппарат с трубой телеобъектива. Такое пропустить нельзя!
Прыжок Самура был завидно лёгким для его веса и красивым. Точно рассчитав полет, он, кажется, только слегка коснулся спины рыси своей пастью и, перелетев через собственную голову, ловко упал по другую сторону оленя, с кошачьим проворством развернулся и, оттолкнувшись от земли, оседлал сбитую рысь, удачно избежав её злых и метких когтей.
У Монашки были, наверное, другие планы: в первую очередь она хотела завладеть раненым оленем, отнять его у рыси, напугав хищницу двойным кавалерийским наскоком. Потому она и пошла было за оленем, пьянея от запаха его крови. Но шум борьбы и чувство дружбы заставили волчицу повернуть назад. Рысь, прижатая к земле, злая, как демон, но уже уставшая и обескровленная первым ударом овчара, отчаянно визжала и царапала Самура, добираясь до самого уязвимого места — до его живота, а он, увёртываясь и рыча, рвал её жёсткое тело.
Рысь достала все-таки до бока Шестипалого, из-под когтей брызнула кровь. Но это была её последняя попытка. Точно и гибко кинулась на неё волчица, зажатое в пасти горло рыси хрустнуло, сильные лапы конвульсивно дёрнулись, ещё и ещё раз — и битва затихла.
Круглый глаз телеобъектива нацелился на место боя, аппарат щёлкал без устали, человек буквально дрожал от напряжения. «Такого ещё не случалось», — бормотал он.
Самур уже сидел и зализывал рану, волчица ходила вокруг затихшей рыси и рычала. Она была довольна: погиб враг, позволивший себе посягнуть на жизнь её Самура. Но в голосе её прорывалось и недовольство: зачем им эта рысь? Гадкая тварь… А прекрасный, жирный олень, уже ослабевший, готовый пасть, — иначе говоря, верная и отличная добыча — ушёл. Теперь всю охоту надо начинать сначала.
Но волчица была снисходительна. На охоте всякое случается. Её рычание делалось тише.
Борьба есть борьба.
Человек на хребте, невидимый, страшный человек, качал головой и улыбался, необыкновенно довольный всем случившимся.
Он видел странного волка, черно-белого, огромного волка. Чудо!
Он снял на плёнку бой двух волков и рыси. Тоже чудо, потому что волк и рысь, ненавидя друг друга, всегда уходят от драки.
Наконец, он своими глазами увидел действие, не частое в природе: волки спасли раненого оленя и не пошли за ним, чтобы добить. Клад для натуралиста!
Самур, изгибаясь, зализывал на боку царапины.
Монашка сидела рядом и ждала. Только когда на глаза ей попадался труп рыси, она глухо ворчала.
Стемнело. Все кончилось. Ночь. Нужно добывать пищу.
Волки поднялись и неторопливо ушли. Они проголодались.
Выждав некоторое время, встал и человек, разминая затёкшее тело. Он спрятал аппарат и трубу, навьючил на спину большой рюкзак и, опираясь на карабин, спустился вниз. Осмотрел растерзанную хищницу, отрезал и спрятал её остренькие уши. Иначе не поверят, если рассказать.
Костёр он разжёг метрах в трехстах от трупа рыси, поближе к лесу, где лежало много пихтового сушняка.
Когда пламя хорошенько поднялось и осветило лицо странного фотографа, можно было увидеть, что он не стар, белобров, лицо его порядком заросло щетиной. Он был несколько полноват для ходьбы по горам, да ещё в одиночку и с грузом, но проворен и высок ростом.
Человек выпотрошил свой рюкзак, поставил у костра палаточку, подвинул к огню котелок с варевом. Потом достал блокнот, ручку и неторопливо, со всеми подробностями стал записывать сцену, свидетелем которой пришлось ему стать в этот осенний вечер.
3
Все более острое ощущение голода заставило волчицу перейти на быстрый бег. Самур держался сбоку и не отставал.
Монашка, видно, решила навести овчара на лёгкую добычу, которую они ещё не брали. Минуя необследованные лесные участки, где могли оказаться олени или косули, она поднялась по пологому склону на огромное плато, окружённое голыми вершинами.
Всхолмлённое нагорье, пологие склоны возвышенностей, плоские высокогорные долины с едва заметными ручьями, из которых внизу получаются свирепые, полноводные реки, наконец, обширные поляны среди зарослей лещины, падуба, берёзки и боярышника — все это стоверстное пространство недалеко от главного перевала покрыто удивительной травой. Шелковистый мятлик, стройный вейник, сладкий шафран, мельчайший, сочный пырей и ещё десяток разных трав создают летом ковёр из множества оттенков зелени — от густой, почти чёрной в низинах и вблизи снежников до нежно-салатной на осыпях и каменистых почвах. Густота травы в высокогорье совершенно необычайна. Субальпийские и альпийские луга пружинят под ногой, трава сбивается к осени в войлок, она похожа на хороший, постоянно подсеваемый газон в городском парке, где за травой ухаживают, поливают её и охраняют, выставляя таблички: «Не ходить!» Но только лучше, чем в парках.
Среди густейшего луга отвоёвывают себе право на жизнь сотни самых разнообразных цветов. Колокольчики, васильки, крокусы, белые ромашки величиной с чайное блюдце, миллионы анютиных глазок всех мыслимых цветов и оттенков, жёлтые лютики, красавицы примулы, горделивые, в рост человека, бархатистые лилии, столь же красивые, как и ядовитые, — все они вместе создают картину удивительной, райской красоты, соревнуются между собой в благоухании, цвете, росте, бросаются в глаза, громко заявляя о себе: «Смотрите, как мы прекрасны!»
Создавая альпику, природа продумала каждую деталь.
Она так подобрала растения, что высокогорные луга цветут от весны до поздней осени. Первые цветы — анемоны — распускаются ещё рядом с тонким, подтаявшим снегом, сезон тепла закрывают бессмертники, чтобы в последний раз приветствовать низкое, захолодавшее солнце и принять на свои лепестки ранний, ленивый снег осени. Все время что-нибудь зеленеет на этом лугу, и к осени, когда леса и степи теряют окраску и лист, животные в субальпике могут ещё некоторое время раздобывать сочный стебель и по-летнему хрусткую, сладкую траву.
Природа рассеяла по каменным гольцам среди зеленеющих лугов привлекательные солонцы, чтобы четвероногое, шустрое население гор могло полакомиться солью после сладкого и сочного разнотравья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39