— Маргарет говорит, Валь, что ты, пожалуй, выгребла у публики все утили, так что больше антрактов точно не будет.
Валери рассмеялась и кивнула, а затем предложила мне сыграть вместе с ней несколько аквитанских пьес.
— Может быть, нам удастся немного утихомирить публику. Пожалуй, эксцессов на сегодня хватит, как вы думаете?
Меня изумило то, что, как только речь зашла о музыке, Валери сразу перестала смущаться.
— О конечно, если тебе так хочется, — ответил я. — Надеюсь, зрители не будут разочарованы.
— О разочаровании сегодня не может быть и речи, — заявил подошедший Пол и сел рядом с Валери. — Мистер Леонес…
— «Жиро», пожалуйста, — попросил я. — Я давно собирался сказать вам, что предпочитаю, когда меня называют по имени и на «ты».
— Ну хорошо. Жиро, ты, наверное, даже не представляешь, что все это значит для нас.
Я вздохнул.
— Наверное, я не в состоянии этого представить.
Свет замигал. Интересно, откуда каледонцам было знать об этом традиционном сигнале к началу представления? Пол кивнул мне и поднялся на сцену, а Торвальд принес футляр с моей лютней.
— Мы привезли ее из Центра, когда Валери сказала нам, что вы согласны играть с ней. Надеюсь, вы не в обиде?
— Это вы отлично придумали, — улыбнулся я. — Всегда предпочитаю играть на собственном инструменте.
Меня охватило обычное волнение перед выходом на сцену, но оно улеглось за те пять минут, пока я настраивался, а Торвальд отпускал со сцены слегка завуалированные шуточки насчет полиции.
— Что за вечер, друзья, — сказал он. — Наш первый концерт, наш первый поэт, наш первый мятеж.
Зрители притихли.
Да будет мне позволена нескромность, но я скажу, что мы с Валери составили превосходный дуэт. Она прекрасно импровизировала и в ансамблевых, и в сольных фрагментах. Мы безукоризненно сыграли вдвоем с десяток аквитанских стандартов.
И все же… хотя публика принимала нас весьма тепло и дружелюбно и хотя я точно знал, что качество и стиль той музыки, которую мы исполняли, намного превосходили все, что прозвучало раньше… чувство у меня было странное. Зрители аплодировали красоте, и так и должно было быть, но почему-то эта красота трогала их меньше, чем дерзкий (а для меня просто непонятный) гимн Валери или жуткие вирши Анны, и даже (в чем мне было ненавистно признаться самому себе) заплесневелые шуточки Тэни Питерборо.
Я встал и отошел назад, чтобы дать возможность Валери поклониться публике, и сам поаплодировал ей. Она по праву заслужила эти аплодисменты. Я обнаружил, что немного завидую ей, и мне стало ужасно стыдно. Из-за этой мелочной зависти по моей enseingnamen словно бы расплывалось грязное пятно. Я вспомнил кое о чем из того, о чем мне раньше говорила Биерис, и понял, каким глупым могло казаться мое позерство и ей, и моим ученикам из Центра.
Когда зрители наконец отпустили нас и мы сели на свои места, на сцену поспешно вышел Торвальд — похоже, побоялся упустить момент. Он явно волновался сильнее, чем раньше. Почему — это стало ясно сразу же, — Последним номером нашей программы будет небольшая пьеса. Она написана настолько талантливым драматургом и является настоящим шедевром не только для него, но и для всей каледонской культуры, что я могу сказать единственное… эту пьесу сочинил я.
Зал взорвался хохотом. Торвальд явно испытал облегчение. Я понял, что он и не догадывался о том, как стара эта шутка. Deu, он, похоже, и вправду считал, что сам ее придумал.
— Позвольте объяснить вам… Пьеса будет представлена впервые, и общепринятого исполнения ролей пока не существует, поэтому наши актеры будут играть, как им заблагорассудится.
Послышались разрозненные аплодисменты — вероятно, хлопали доброжелательные приятели актеров.
— Это означает, что если что-то будет не так, в том нет моей вины. Уверяю вас, написана пьеса блестяще.
Публика и эту шутку встретила дружным хохотом. Торвальд обернулся, взглянул за кулисы и сказал:
— Ну что ж, начнем. Если у вас возникнут какие-то вопросы, меня вы найдете в фойе, где я буду либо грызть ногти от досады, либо прыгать от радости.
Несколько человек в темной одежде вытащили на сцену два стола и четыре стула.
— Ах да, — Смущенно проговорил Торвальд, снова выйдя на сцену, — совсем забыл: пьеса называется «Работа Крейтона».
На этот раз он сошел со сцены еще более неуклюже, чем раньше.
Актеры, спотыкаясь в темноте, заняли свои места, но когда свет зажегся, оказалось, что все-таки не все сели туда, куда полагалось сесть. Пока они пересаживались, я обратил внимание на то, что все они — с суфлерскими наушниками. Это меня порадовало — значит, не придется ждать, пока они будут вспоминать слова.
Насколько я сумел понять, действие пьесы происходило в глубинке Каледонии, за Гоморрской котловиной, вблизи от ледяных просторов юга, и потому актеры говорили с жутким акцентом. Главным героем был Крейтон, чьи родители мечтали о том, чтобы он получил хорошую работу, и всяческими способами (в частности, при помощи школьной доски возле обеденного стола) доказывали ему, что он сам этого очень хочет. Затем Крейтону предстояла беседа с чиновником. Его все время играл один и тот же человек — то ли так и было задумано ради смеха, то ли просто актеров не хватало. В итоге после некоего смешного и, судя по всему, дерзкого диалога на рациональном языке работу получил отец Крейтона.
Затем работу получила его мать, а потом — сам чиновник, потом чиновник наказал Крейтона за то, что тот вздумал наниматься на работу, — уволил его отца и женился на его матери. У меня было такое впечатление, что в пьесу заложен юмор, но жутко устаревший, какой-то расплывчатый. Во всяком случае, мне смешно не было.
Шла сцена свадьбы. Отец Крейтона играл роль священника, а сам Крейтон — то роль шафера, то подружки невесты, то хора, то девочки, несущей букет. И тут вдруг резко погас свет.
Все время, пока шла пьеса, публика сопровождала реплики актеров бурными возгласами. Маргарет так разволновалась, что, вскочив с места, потом чуть было не села ко мне на колени. А когда свет погас, все сразу умолкли и стали терпеливо ждать, полагая, что дело в какой-то технической неисправности. Я было подумал, не стоит ли затопать и засвистеть — так было принято реагировать на подобные ситуации в Аквитании. Но представление было настолько самодеятельным и неловким, что пауза показалась мне очень даже уместной.
А потом свет снова зажегся и послышался голос из динамиков:
— Пасторат Социальных Проектов определил, что данное мероприятие и в целом, и в частности является совершенно иррациональным. Кроме того, принято решение задним числом отменить разрешение на проведение данного мероприятия.
Полицейские чиновники, давшие таковое разрешение и не осуществившие подавления имевших место ранее беспорядков, будут преданы суду в самое ближайшее время. Все присутствующие должны будут дать показания по этому делу и ряду других, вытекающих из него. Желающие могут ознакомиться с протоколом обвинения в иррациональности. Всем присутствующим рекомендуется в течение тридцати минут покинуть помещение и избегать дальнейших проявлений иррациональности. В противном случае им будет грозить допрос.
В зале наступила гнетущая тишина. Никто не смотрел по сторонам — кроме, пожалуй, меня. Я заметил, что по щекам Маргарет текут слезы и что губы ее дрожат.
Торвальд поднялся. Вид у него был такой, словно ему заехали ногой в пах.
— Ну вот, — проговорил он. — Вы все слышали. Похоже, мы ухитрились навлечь беду на полицию. Так давайте не будем вынуждать их выволакивать нас отсюда. Я делаю официальное заявление для подслушивающих устройств: мы будем жаловаться на предпринятые по отношению к нам действия на всех возможных основаниях. — Несколько человек встали и зааплодировали. Остальные сидели, не решаясь поднять глаз. — Но сейчас всем нам лучше как можно быстрее уйти отсюда. — Торвальд обвел взглядом зал. Он явно пытался придумать, что еще сказать. — Все, кто пожелает выразить рациональный протест по поводу действий ПСП, могут принять участие в уборке зала. Тем самым они могут выразить свое неодобрение.
Аймерик присвистнул и прошептал мне на ухо:
— Блестяще. Они думали, что им удастся повесить эту работу на каких-нибудь агентов по трудоустройству и работодателей, а потом еще и наказать их за то, что они недостаточно быстро с ней справились. А теперь Торвальд вполне легально и весьма рационально оставляет желающих добровольно потрудиться. Никто не сможет никого наказать за неоплаченный труд.
Все было сделано быстро, без лишней суеты.
— В Нупето все бы только возмутились, — сказал я Биерис, когда мы с ней тащили по несколько стульев к дальней стене. Я заметил, что она несла больше стульев, чем я, и поздравил себя с тем, что не сморозил никакой глупости по этому поводу.
— Вот-вот. И вряд ли бы кто-то вообще остался, чтобы помочь.
— Что ж, — проговорил Аймерик, остановившийся возле нас с коробкой аудиоаппаратуры, — это будет записано в их пользу, если их обвинят в иррациональности.
— Ерунда, — возразила Биерис. — Скажут, что они уговорили помочь своих друзей. У этих ребят — завидная храбрость, Аймерик.
Он промолчал, я тоже. Мне-то сегодня никто не понравился, кроме Валери. И все же я не жалел о том, что пришел.
Всегда приятно было оказаться на стороне тех, кто прав.
Маргарет нужно было помочь сложить то, что осталось от импровизированного буфета, и я присоединился к ней.
Когда мы выносили из зала непочатый бочонок с пивом, я сказал ей:
— Никак не возьму в толк, почему давать людям то, чего они хотят, — это иррационально, тем более когда они доказывают свое желание тем, что платят деньги.
Она вздохнула.
— Если представить себе, как могла бы пойти беседа, я вижу, каковы могли бы быть аргументы «псипов». Они не верят в то, что позволительны противоречия в области культуры. Поэтому и считают, что ради нашего же блага нельзя разрешать, чтобы вся эта свобода, процветание и счастье грозили источнику всей свободы, процветания и счастья. Доказательство таково: поскольку рациональные рынки делают людей счастливыми…
— Это злоба, только злоба, и больше ничего, — прозвучал чей-то голос позади нас. Обернувшись, мы увидели Прескотта Дилидженса и Тэни Питерборо, которые вдвоем несли стол. — Но на этот раз «псипы» здорово переборщили, — сказал Прескотт. — Можно не сомневаться: они пытаются подкопаться под весь Билль о Реформах, принятый двадцать лет назад. Завтра у нас собрание, посвященное возрождению Либеральной Ассоциации. Если хочешь, приходи, Маргарет.
— Хорошо, приду, — холодно отозвалась Маргарет — видимо, не забыла, что Прескотт пытался пристыдить ее за излишнюю эмоциональность на занятиях.
— Власти не знают о том, что именно произошло, и нужно как можно скорее привлечь к этому их внимание, — добавил Тэни, а Прескотт энергично кивнул.
Мы убрали бочонок во временную кладовую и отошли в сторону, чтобы дать проход остальным.
— Ну все, кажется, — заключил Торвальд. — Посмотрите, не забыли ли вы в зале что-нибудь из своих вещей. Благодарю всех вас за то, что вы рационально отстаивали свои права.
Все заторопились по домам. Я предложил Торвальду доехать вместе со мной на такси до Центра, но у него, как выяснилось, есть еще какие-то неотложные дела, поэтому я поехал один. Окна я закрывать не стал — хотелось еще немного посмотреть на город. Сегодня ярко светила луна, поэтому видимость была отличной. Как ни странно, на улицах было довольно много пешеходов. Лица их были не видны, поскольку все они были в куртках с капюшонами и лицевыми пластинами. Трудно было понять, кто это такие и куда направляются.
Через какое-то время машина проехала сквозь длинную вереницу людей, бежавших по шоссе. Я не сумел их толком разглядеть, поскольку бежали они в ту же сторону, куда я ехал.
Когда я проехал еще один квартал, я наткнулся еще на одну шеренгу людей на проезжей части. Эти шли мне навстречу и расступились, чтобы дать мне дорогу.
Выйдя из машины, я бегом добежал до Центра и сразу поднялся наверх, чтобы переодеться в пижаму. Мною владело страстное желание надеть на себя что-нибудь легкое и удобное. Переодеваясь, я включил пульт, связался с кухней и заказал две теплые сладкие булочки и чашку горячего шоколада. Буквально через мгновение, когда я застегивал пижаму, послышался мелодичный звон, известивший меня о прибытии почты. Наверное, то было письмо от Маркабру или от отца, в любом случае какие-то вести с родины — оттуда, где не было таких дикостей, где художником можно было восхищаться за его талант, стиль и мастерство, а не за такие глупости, как храбрость и принципиальность. Мой дом… Куда я скоро вернусь…
Я торопливо спустился в кухню, где меня ожидала заказанная еда, устроился с булочками и шоколадом возле монитора и открыл последнее сообщение.
Судя по обратному адресу, письмо было от Маркабру. Давненько я от него не получал вестей, и потому стал с жадностью читать, как только письмо появилось на экране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52