Что-то я сильно сомневался в том, чтобы кто-либо потащился бы бунтовать во время жуткой утренней бури. Видимо, просто «псипам» важнее было что-то вякнуть, чем заботиться о том, поверят в это люди или нет.
Наверняка потом они могли либо отказаться от своих слов, либо как-то выкрутиться.
Трекер въехал на стоянку позади Центра, выпустил вместо гусениц колеса и подъехал к лестнице. Я взял куртку, но надевать ее не стал и поднялся по ступеням.
У двери меня ждал Торвальд.
— Происходит нечто чрезвычайное, — без преамбулы проговорил он.
— Да, я знаю, — ответил я.
— Они грозят лишить всех, кто посещает Центр, любой работы, кроме грубого физического труда. Потому что мы, видите ли, слишком иррациональны для того, чтобы чем-то еще заниматься. Это сообщение пришло сразу же после того, как ты утром уехал.
Естественно. Сальтини был уверен в том, что я уеду, но на всякий случай решил принять дополнительные меры. Может быть, он уже даже распорядился о том, чтобы здание Центра снесли. Что ж, тогда мне точно придется вооружиться лопатой. Может быть, в более или менее теплую погоду я мог бы петь на улицах или заниматься еще чем-нибудь в таком роде.
Но почти наверняка существовали местные законы, запрещавшие такую деятельность.
— Ну и… словом, некоторые учащиеся хотели с тобой обо всем этом поговорить.
— Конечно. Только вряд ли мне стоит связываться с ними по интеркому. Они придут?
— Они уже здесь. Все собрались в большом зале.
В большом зале? Вот потеха… Зачем? Наверное, там всего-то три человека, — думал я. Маргарет, Пол… может быть, все-таки Валери? Сидят там, бедолаги, слушают, как разносится эхо по опустевшему Центру, и чувствуют, что всему конец. Если пришли попрощаться — значит, кто-то из них все-таки считал это дело стоящим. А это была храбрость особого свойства — открыто заявить о своих чувствах.
Когда мы поднимались по лестнице на второй этаж, Торвальд спросил:
— А-а-а… если вы не закроете Центр, мое рабочее место сохранится?
— Всегда, — ответил я и обнял его за плечи.
Он, похоже, испугался — ведь у каледонцев почти не принято дотрагиваться друг до друга, но через мгновение и сам обнял меня.
Впереди маячили не самые приятные дни выгребания дерьма, но у меня хотя бы были приятели — Торвальд и еще несколько человек. Может быть, думал я, будет не так тоскливо…
Мы открыли дверь, ведущую в большой зал. В некотором смысле я оказался прав, поскольку там оказались Маргарет и Валери.
А еще — Пол, Прескотт… Почти все. То есть зал был просто-таки битком набит.
— Мы просто хотели вам… тебе сказать, — мгновенно сообщила Маргарет, — что мы тут проголосовали и решили, что будем платить за занятия больше, чтобы Центр не закрыли и ты мог выплатить ссуды.
А Пол добавил:
— После того как мы все здесь собрались, и «псипы» поняли, почему Сальтини распорядился о том, чтобы сюда транслировался его разговор со всеми вами — ну, когда он пытался всех вас запихнуть в Посольство. Так что мы все видели, как вы его уделали.
Когда тебе говорят о том, чтобы ты делал то, чего ты делать не хочешь, очень многое зависит от интонации и отношения к тебе. В каком-то смысле именно поэтому от меня потихоньку отходили мои старые друзья — потому что я от них ушел.
Я был не совсем таким, каким они меня представляли.
Единственное, что я мог сделать, единственное, чем мог смыть невидимое пятно с моей enseingnamen, . — это вести себя так, словно я такой, каким они меня представляют. Я не мог позволить им ошибиться во мне.
Если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал мне в ту пору, когда я обретался в Молодежном Квартале, что я способен разрыдаться перед толпой народа, что буду плакать, как donzelha, и даже не устыжусь своих слез и не закрою лицо руками, я бы немедленно вызвал наглеца на дуэль и настоял бы на том, чтобы мы дрались насмерть.
А тут… Когда я отплакался и отдышался, я только и сумел пробормотать:
— Как славно вернуться домой. — Но поскольку я понимал, что таким взрывом эмоций мог смутить своих учеников, я добавил:
— У нас уйма дел. Так давайте же, mes companho, не будем тратить время попусту.
Часть третья
ДОЛГАЯ, ДОЛГАЯ ДОРОГА
Глава 1
Еще долго потом я вспоминал последующие несколько дней как время, когда я чудовищно недосыпал. Переворот, затеянный Сальтини, завершился через четыре часа. За это время были арестованы и лишены средств общения последние независимые проповедники в Утилитопии. После того как Сальтини взял под свой контроль провинции — а это было не так уж сложно, поскольку большая часть консервативно настроенных поселений и так уже была на его стороне, — постепенно наладилась связь.
В первый день Брюса три часа продержали под арестом, и Биерис пришлось довольно долго выстоять перед зданием Пастората Социальных Проектов, чтобы попытаться с кем-нибудь поговорить и устроить его освобождение под залог. Она была не одинока — на улице перед Пасторатом толпились родственники и друзья арестованных. То и дело вдоль толпы курсировали «коты» ПСП, автоматические видеокамеры, установленные на лестнице, постоянно следили за людьми. Толпа была оцеплена копами, вооруженными дубинками-парализаторами. Нам приходилось непрерывно перезваниваться, поскольку «псипы» не одобряли мои попытки воспользоваться средствами Центра в качестве залога для освобождения Брюca и отвечали на них всевозможными возражениями, а мне нужно было всякий раз на эти возражения отвечать и держать деньги наготове до очередного возражения. В общем, Биерис пришлось торчать на своем посту и добиваться освобождения Брюса, хотя она не была уверена в том, есть у нас для этого деньги или нет.
Мне и сидя у интеркома было довольно-таки противно всем этим заниматься, а что пришлось вынести Биерис, не отличавшейся крепким здоровьем и вынужденной стоять под проливным ледяным дождем… Большую часть времени ей, вдобавок, приходилось держать поднятой лицевую пластину, поскольку «псипы» нарочно понижали уровень громкости своих микрофонов и динамиков. Биерис отличалась завидной выдержкой и привыкла подолгу находиться на воздухе, но к тому времени, когда мы наконец вызволили Брюса, она вся посинела и дрожала от холода. Биерис сказала мне, что видеоканал своего портативного интеркома она отключила, боясь, что, увидев, как она выглядит, я отправлю кого-нибудь из наших студентов ей на смену.
Ее опасения были вполне оправданны, но я понимал, как и она, что за пределами Центра всем им в этот день грозила опасность ареста. На самом деле, как выяснилось из указов, ставших достоянием общественности в ближайшие дни, территория Центра вовсе не была неприкосновенной. По всей вероятности, решительное поведение Шэна настолько ошарашило Сальтини, что он пока не мог для себя решить, настолько же ли неприкосновенен Центр, как Посольство. Вероятно, он еще сильнее разнервничался из-за того, что через час после возвращения Шэна в Посольство туда с помощью спрингера прибыли четыре подразделения особой полиции Гуманитарного Совета — можно считать, морские пехотинцы. Сотрудники Посольства, среди которых насчитывалось несколько шпионов Сальтини, сообщили ему о том, что отряды особой полиции несут круглосуточное дежурство на тот случай, если персонал Посольства потребуется охранять или спасать.
Обо всем этом я узнал с опозданием, а жаль, потому что тогда чувствовал бы себя спокойнее.
Торвальд оказался незаменим. Он привлек к работе Маргарет и Пола, и они взяли на себя заботу об обустройстве спальных мест, оповещении родственников и питании для всех, кто остался в Центре. Таких было почти две сотни, то есть примерно половина всех записанных на разные курсы.
Все они боялись возвращаться домой, пока в городе действовало чрезвычайное положение и по улицам разъезжали «псиповские» «коты». Копы продолжали отлавливать неблагонадежных проповедников, бывших членов Либеральной Ассоциации, старост прихода Кларити Питерборо и даже тех, кто ухитрился неодобрительно отозваться о Сальтини за кружечкой пива.
То и дело я слышал, как снизу доносился чей-нибудь плач или ругательство. Это означало, что еще кто-то узнал об аресте брата, возлюбленного, кого-то из родителей. Из-за этого мне было ужасно трудно сосредоточиться на споре с компьютерным разумом… Я выдумывал и выдумывал очередные аргументы… Биерис — ответственная сотрудница Центра, она не сможет полнокровно трудиться, пока не будет освобожден Брюс… «Возражение: излишняя забота о субъективных переживаниях сотрудников — это…» Брюс — один из главных поставщиков Центра, а я заинтересован в том, чтобы наше с ним сотрудничество не прерывалось… «Возражение: можно найти другого поставщика, согласного работать за меньшую плату…» Биерис подпишет контракт и будет давать дополнительные уроки, что даст мне добавочную прибыль и позволит выплатить залог за освобождение Брюса… «Возражение: взаимоотношения Биерис Реаль с арестованным не настолько близки, чтобы с ее стороны было рационально соглашаться на такую жертву…»
Брюса отпустили ближе к окончанию Второго Света, вместе с несколькими сотнями других арестованных, которых, судя по всему, хотели просто припугнуть. Только тогда мы узнали, где Аймерик. Как натурализованный аквитанец и к тому же сотрудник Гуманитарного Совета, он был настолько же неприкосновенной персоной, как мы с Биерис. Поэтому он остался в главном административном здании Совета Рационализаторов, где предпринимал попытки добиться освобождения своего отца и Кларити Питерборо. Это ему не удалось, но хотя бы он узнал, что их планируется через пару дней заключить под домашний арест.
Только за час до наступления темноты Аймерик, Брюс и Биерис наконец смогли доехать на трекере до Центра. Как только я узнал, что они уже в пути, я спустился вниз, чтобы посмотреть, как идут дела у Торвальда. Результаты обустройства студентов мне продемонстрировала Маргарет, а Торвальд, как выяснилось, находился наверху и пристраивал последних учащихся в солярии.
— Если нам повезет, — негромко проговорила Маргарет, — Пол сумеет впервые в истории Каледонии совершить несанкционированное проникновение в базы данных — то есть мы так думаем, что впервые. Тогда, вероятно., нам удастся узнать, кого еще могут арестовать, а кого — нет.
— А вы не боитесь… — и я недвусмысленно указал на углы комнаты.
— Уже нет, — усмехнулась Маргарет и бросила на стол пригоршню сломанных «жучков». — Хотя «псипы» отлично знают, чем мы занимаемся. Дело в том, что им никогда не удавалось скрыть того, что они шпионят за людьми, потому что они полагали, что для людей вполне рационально желать, чтобы за ними шпионили. Можно не сомневаться: в первые несколько недель после победы они будут еще сильнее доктринерствовать… и мы надеемся на то, что они не смогут признаться в том, что эти штучки принадлежали ПСП, а потому и обвинить нас в порче своего имущества не сумеют.
— А я бы не стал проявлять такую самоуверенность, — вырвалось у меня.
Маргарет ответила мне не сразу. Может быть, из-за того, что комната была озарена холодным закатным желтым солнцем, кожа на лице Маргарет так сильно лоснилась, а коротко стриженные белесые волосы казались плесенью, покрывшей ее голову. Я понял, что смотрю на нее до неприличия пристально, и когда отвел взгляд, заметил, что она это поняла, но промолчала.
Еще никогда в жизни мне не было так стыдно, ни раньше, ни потом.
Но вот наконец она смущенно улыбнулась мне, как будто испугалась, что я закричу на нее, и проговорила:
— Ну что ж… если они обвинят нас в этом, мы отправимся за решетку. С точки зрения истории мы попадем в совсем неплохую компанию — Иисус, Петр, Павел… Адама Смита сожгли на костре, а Мильтона Фридмана в Цюрихе съели каннибалы.
— Будем надеяться, что до этого не дойдет, — торопливо проговорил я. О первых троих я, конечно, знал, а насчет последних двоих ничего говорить не стал, поскольку подозревал, что с их биографиями Маргарет знакома из местной версии мировой истории. Из всех глупостей, имевших место в процессе Диаспоры, эта глупость была одной из самых ужасных, поскольку в результате этого возникли глубочайшие противоречия и залегли настоящие пропасти между различными колониями Тысячи Цивилизаций. Когда я впервые услышал, как некий межзвездник с пеной у рта разглагольствовал на улице о том, что Эдгар По не погиб в Париже во время беспорядков в тысяча восемьсот сорок восьмом году, что Рембо никогда не был королем Франции и что Моцарта не убил на дуэли Бетховен, я вызвал этого мерзавца на поединок и прикончил как бешеную собаку. Одному Богу было известно, как отреагировала бы безмерно уставшая Маргарет, если бы я ей возразил насчет Смита и Фридмана.
Она, Торвальд и Пол совершили поистине невероятное. Я бы ни за что не догадался, что в Центре хватит места для такого количества людей не только для спанья, но и для мытья, и для того, чтобы можно было рассесться и поесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Наверняка потом они могли либо отказаться от своих слов, либо как-то выкрутиться.
Трекер въехал на стоянку позади Центра, выпустил вместо гусениц колеса и подъехал к лестнице. Я взял куртку, но надевать ее не стал и поднялся по ступеням.
У двери меня ждал Торвальд.
— Происходит нечто чрезвычайное, — без преамбулы проговорил он.
— Да, я знаю, — ответил я.
— Они грозят лишить всех, кто посещает Центр, любой работы, кроме грубого физического труда. Потому что мы, видите ли, слишком иррациональны для того, чтобы чем-то еще заниматься. Это сообщение пришло сразу же после того, как ты утром уехал.
Естественно. Сальтини был уверен в том, что я уеду, но на всякий случай решил принять дополнительные меры. Может быть, он уже даже распорядился о том, чтобы здание Центра снесли. Что ж, тогда мне точно придется вооружиться лопатой. Может быть, в более или менее теплую погоду я мог бы петь на улицах или заниматься еще чем-нибудь в таком роде.
Но почти наверняка существовали местные законы, запрещавшие такую деятельность.
— Ну и… словом, некоторые учащиеся хотели с тобой обо всем этом поговорить.
— Конечно. Только вряд ли мне стоит связываться с ними по интеркому. Они придут?
— Они уже здесь. Все собрались в большом зале.
В большом зале? Вот потеха… Зачем? Наверное, там всего-то три человека, — думал я. Маргарет, Пол… может быть, все-таки Валери? Сидят там, бедолаги, слушают, как разносится эхо по опустевшему Центру, и чувствуют, что всему конец. Если пришли попрощаться — значит, кто-то из них все-таки считал это дело стоящим. А это была храбрость особого свойства — открыто заявить о своих чувствах.
Когда мы поднимались по лестнице на второй этаж, Торвальд спросил:
— А-а-а… если вы не закроете Центр, мое рабочее место сохранится?
— Всегда, — ответил я и обнял его за плечи.
Он, похоже, испугался — ведь у каледонцев почти не принято дотрагиваться друг до друга, но через мгновение и сам обнял меня.
Впереди маячили не самые приятные дни выгребания дерьма, но у меня хотя бы были приятели — Торвальд и еще несколько человек. Может быть, думал я, будет не так тоскливо…
Мы открыли дверь, ведущую в большой зал. В некотором смысле я оказался прав, поскольку там оказались Маргарет и Валери.
А еще — Пол, Прескотт… Почти все. То есть зал был просто-таки битком набит.
— Мы просто хотели вам… тебе сказать, — мгновенно сообщила Маргарет, — что мы тут проголосовали и решили, что будем платить за занятия больше, чтобы Центр не закрыли и ты мог выплатить ссуды.
А Пол добавил:
— После того как мы все здесь собрались, и «псипы» поняли, почему Сальтини распорядился о том, чтобы сюда транслировался его разговор со всеми вами — ну, когда он пытался всех вас запихнуть в Посольство. Так что мы все видели, как вы его уделали.
Когда тебе говорят о том, чтобы ты делал то, чего ты делать не хочешь, очень многое зависит от интонации и отношения к тебе. В каком-то смысле именно поэтому от меня потихоньку отходили мои старые друзья — потому что я от них ушел.
Я был не совсем таким, каким они меня представляли.
Единственное, что я мог сделать, единственное, чем мог смыть невидимое пятно с моей enseingnamen, . — это вести себя так, словно я такой, каким они меня представляют. Я не мог позволить им ошибиться во мне.
Если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал мне в ту пору, когда я обретался в Молодежном Квартале, что я способен разрыдаться перед толпой народа, что буду плакать, как donzelha, и даже не устыжусь своих слез и не закрою лицо руками, я бы немедленно вызвал наглеца на дуэль и настоял бы на том, чтобы мы дрались насмерть.
А тут… Когда я отплакался и отдышался, я только и сумел пробормотать:
— Как славно вернуться домой. — Но поскольку я понимал, что таким взрывом эмоций мог смутить своих учеников, я добавил:
— У нас уйма дел. Так давайте же, mes companho, не будем тратить время попусту.
Часть третья
ДОЛГАЯ, ДОЛГАЯ ДОРОГА
Глава 1
Еще долго потом я вспоминал последующие несколько дней как время, когда я чудовищно недосыпал. Переворот, затеянный Сальтини, завершился через четыре часа. За это время были арестованы и лишены средств общения последние независимые проповедники в Утилитопии. После того как Сальтини взял под свой контроль провинции — а это было не так уж сложно, поскольку большая часть консервативно настроенных поселений и так уже была на его стороне, — постепенно наладилась связь.
В первый день Брюса три часа продержали под арестом, и Биерис пришлось довольно долго выстоять перед зданием Пастората Социальных Проектов, чтобы попытаться с кем-нибудь поговорить и устроить его освобождение под залог. Она была не одинока — на улице перед Пасторатом толпились родственники и друзья арестованных. То и дело вдоль толпы курсировали «коты» ПСП, автоматические видеокамеры, установленные на лестнице, постоянно следили за людьми. Толпа была оцеплена копами, вооруженными дубинками-парализаторами. Нам приходилось непрерывно перезваниваться, поскольку «псипы» не одобряли мои попытки воспользоваться средствами Центра в качестве залога для освобождения Брюca и отвечали на них всевозможными возражениями, а мне нужно было всякий раз на эти возражения отвечать и держать деньги наготове до очередного возражения. В общем, Биерис пришлось торчать на своем посту и добиваться освобождения Брюса, хотя она не была уверена в том, есть у нас для этого деньги или нет.
Мне и сидя у интеркома было довольно-таки противно всем этим заниматься, а что пришлось вынести Биерис, не отличавшейся крепким здоровьем и вынужденной стоять под проливным ледяным дождем… Большую часть времени ей, вдобавок, приходилось держать поднятой лицевую пластину, поскольку «псипы» нарочно понижали уровень громкости своих микрофонов и динамиков. Биерис отличалась завидной выдержкой и привыкла подолгу находиться на воздухе, но к тому времени, когда мы наконец вызволили Брюса, она вся посинела и дрожала от холода. Биерис сказала мне, что видеоканал своего портативного интеркома она отключила, боясь, что, увидев, как она выглядит, я отправлю кого-нибудь из наших студентов ей на смену.
Ее опасения были вполне оправданны, но я понимал, как и она, что за пределами Центра всем им в этот день грозила опасность ареста. На самом деле, как выяснилось из указов, ставших достоянием общественности в ближайшие дни, территория Центра вовсе не была неприкосновенной. По всей вероятности, решительное поведение Шэна настолько ошарашило Сальтини, что он пока не мог для себя решить, настолько же ли неприкосновенен Центр, как Посольство. Вероятно, он еще сильнее разнервничался из-за того, что через час после возвращения Шэна в Посольство туда с помощью спрингера прибыли четыре подразделения особой полиции Гуманитарного Совета — можно считать, морские пехотинцы. Сотрудники Посольства, среди которых насчитывалось несколько шпионов Сальтини, сообщили ему о том, что отряды особой полиции несут круглосуточное дежурство на тот случай, если персонал Посольства потребуется охранять или спасать.
Обо всем этом я узнал с опозданием, а жаль, потому что тогда чувствовал бы себя спокойнее.
Торвальд оказался незаменим. Он привлек к работе Маргарет и Пола, и они взяли на себя заботу об обустройстве спальных мест, оповещении родственников и питании для всех, кто остался в Центре. Таких было почти две сотни, то есть примерно половина всех записанных на разные курсы.
Все они боялись возвращаться домой, пока в городе действовало чрезвычайное положение и по улицам разъезжали «псиповские» «коты». Копы продолжали отлавливать неблагонадежных проповедников, бывших членов Либеральной Ассоциации, старост прихода Кларити Питерборо и даже тех, кто ухитрился неодобрительно отозваться о Сальтини за кружечкой пива.
То и дело я слышал, как снизу доносился чей-нибудь плач или ругательство. Это означало, что еще кто-то узнал об аресте брата, возлюбленного, кого-то из родителей. Из-за этого мне было ужасно трудно сосредоточиться на споре с компьютерным разумом… Я выдумывал и выдумывал очередные аргументы… Биерис — ответственная сотрудница Центра, она не сможет полнокровно трудиться, пока не будет освобожден Брюс… «Возражение: излишняя забота о субъективных переживаниях сотрудников — это…» Брюс — один из главных поставщиков Центра, а я заинтересован в том, чтобы наше с ним сотрудничество не прерывалось… «Возражение: можно найти другого поставщика, согласного работать за меньшую плату…» Биерис подпишет контракт и будет давать дополнительные уроки, что даст мне добавочную прибыль и позволит выплатить залог за освобождение Брюса… «Возражение: взаимоотношения Биерис Реаль с арестованным не настолько близки, чтобы с ее стороны было рационально соглашаться на такую жертву…»
Брюса отпустили ближе к окончанию Второго Света, вместе с несколькими сотнями других арестованных, которых, судя по всему, хотели просто припугнуть. Только тогда мы узнали, где Аймерик. Как натурализованный аквитанец и к тому же сотрудник Гуманитарного Совета, он был настолько же неприкосновенной персоной, как мы с Биерис. Поэтому он остался в главном административном здании Совета Рационализаторов, где предпринимал попытки добиться освобождения своего отца и Кларити Питерборо. Это ему не удалось, но хотя бы он узнал, что их планируется через пару дней заключить под домашний арест.
Только за час до наступления темноты Аймерик, Брюс и Биерис наконец смогли доехать на трекере до Центра. Как только я узнал, что они уже в пути, я спустился вниз, чтобы посмотреть, как идут дела у Торвальда. Результаты обустройства студентов мне продемонстрировала Маргарет, а Торвальд, как выяснилось, находился наверху и пристраивал последних учащихся в солярии.
— Если нам повезет, — негромко проговорила Маргарет, — Пол сумеет впервые в истории Каледонии совершить несанкционированное проникновение в базы данных — то есть мы так думаем, что впервые. Тогда, вероятно., нам удастся узнать, кого еще могут арестовать, а кого — нет.
— А вы не боитесь… — и я недвусмысленно указал на углы комнаты.
— Уже нет, — усмехнулась Маргарет и бросила на стол пригоршню сломанных «жучков». — Хотя «псипы» отлично знают, чем мы занимаемся. Дело в том, что им никогда не удавалось скрыть того, что они шпионят за людьми, потому что они полагали, что для людей вполне рационально желать, чтобы за ними шпионили. Можно не сомневаться: в первые несколько недель после победы они будут еще сильнее доктринерствовать… и мы надеемся на то, что они не смогут признаться в том, что эти штучки принадлежали ПСП, а потому и обвинить нас в порче своего имущества не сумеют.
— А я бы не стал проявлять такую самоуверенность, — вырвалось у меня.
Маргарет ответила мне не сразу. Может быть, из-за того, что комната была озарена холодным закатным желтым солнцем, кожа на лице Маргарет так сильно лоснилась, а коротко стриженные белесые волосы казались плесенью, покрывшей ее голову. Я понял, что смотрю на нее до неприличия пристально, и когда отвел взгляд, заметил, что она это поняла, но промолчала.
Еще никогда в жизни мне не было так стыдно, ни раньше, ни потом.
Но вот наконец она смущенно улыбнулась мне, как будто испугалась, что я закричу на нее, и проговорила:
— Ну что ж… если они обвинят нас в этом, мы отправимся за решетку. С точки зрения истории мы попадем в совсем неплохую компанию — Иисус, Петр, Павел… Адама Смита сожгли на костре, а Мильтона Фридмана в Цюрихе съели каннибалы.
— Будем надеяться, что до этого не дойдет, — торопливо проговорил я. О первых троих я, конечно, знал, а насчет последних двоих ничего говорить не стал, поскольку подозревал, что с их биографиями Маргарет знакома из местной версии мировой истории. Из всех глупостей, имевших место в процессе Диаспоры, эта глупость была одной из самых ужасных, поскольку в результате этого возникли глубочайшие противоречия и залегли настоящие пропасти между различными колониями Тысячи Цивилизаций. Когда я впервые услышал, как некий межзвездник с пеной у рта разглагольствовал на улице о том, что Эдгар По не погиб в Париже во время беспорядков в тысяча восемьсот сорок восьмом году, что Рембо никогда не был королем Франции и что Моцарта не убил на дуэли Бетховен, я вызвал этого мерзавца на поединок и прикончил как бешеную собаку. Одному Богу было известно, как отреагировала бы безмерно уставшая Маргарет, если бы я ей возразил насчет Смита и Фридмана.
Она, Торвальд и Пол совершили поистине невероятное. Я бы ни за что не догадался, что в Центре хватит места для такого количества людей не только для спанья, но и для мытья, и для того, чтобы можно было рассесться и поесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52