Хотя без поединков не было бы и Лиги.
Грациозно прокравшись мимо с совсем молоденькой девушкой в синем жупане, Гарт де Монфокон оглянулся на них через плечо. Фаррелл переспросил:
– Гиперборея?
– Наше отделение в Сакраменто. Еще одно есть в Лос-Анжелесе – Королевство Под Горой. А мы – Королевство Ги Бразиль.
Она произнесла это имя с насмешливой напыщенностью, но Фаррелла внезапно пробрала странная дрожь, легкое льдистое покалывание под кожей. Один раз он уже ощутил его сегодня, когда меч Гарта, стеная, рвался из ножен. Он спросил:
– Давно ты в это ввязалась? Сколько времени эти люди предаются подобным забавам?
– Лет десять-двенадцать. Во всяком случае, что касается Ги Бразиля, – другие начали позже.
Две огромных афганских борзых, черная и золотистая, неспешно просквозили толпу танцующих; приоткрытые в грубой ухмылке пасти и лимонного тона глаза обратили павану в мерцающий издали фрагмент гобелена. Джулия продолжала:
– Я с ними связана пару лет – прихожу, ухожу. Это Нэнси меня привела, леди Хризеида. Она тут состоит в подобии приемной комиссии.
Фаррелл медленно произнес:
– Те доспехи на твоей кровати, они были настоящими. А как насчет мечей, топоров и прочего?
– По большей части пальмовое дерево, ротанг. Его лианы похожи на обычные прутья, но потяжелее. Хотя насколько я знаю, некоторые все еще предпочитают простую мягкую древесину – сосну и так далее.
– Только не старый добрый сэр Рахат-Лукум, – сказал Фаррелл. – Тот усатый красавец. Он размахивает чем-то вполне настоящим.
– А, Гарт просто выпендривается, – презрительно откликнулась Джулия.
– Он неизменно притаскивает на танцы Весельчака. Вообще же на этот счет имеются очень строгие правила. Ты не вправе сражаться чем-либо, обладающим режущей кромкой, но при этом удар должен быть достаточно сильным, чтобы оружие, будь оно острым, пробило доспехи. В итоге получается, что убить таким оружием человека невозможно, но руки или ребра время от времени все же ломаются. Предмет вечных препирательств с Братством Оружейников.
– Могу себе представить, – откликнулся Фаррелл. – Ну и дела у вас тут. А ты, стало быть, брат-оружейник?
– Нет, я принадлежу к Содружеству Мастеровых. Это мы делаем одежды и родовые знамена, расписываем щиты, вообще беремся за все, о чем нас попросят. А с доспехами я покончила да и те-то сделала, когда еще только вступила в Лигу.
Сова возвратилась, серой ночной бабочкой скользя в лунном свете, кружа и снижаясь над паваной, тонко вскрикивая – от гнева, полагал Фаррелл, обуявшего ее, когда выяснилось, что все ее охотничьи угодья заняты чужаками. Джулия показала ему короля Богемонда – крепкого, лысеющего, моложавого мужчину в длинной пурпурной тунике и в мантии, покрой и шитье которой были выдержаны в византийском духе. Он стоял под деревом на самом краю лужайки в обществе еще трех мужчин, среди которых виднелся и багровый Тюдор. Фаррелл спросил:
– И как же становятся королем Ги Бразиля?
– Побеждая на поединке, – ответила Джулия. – Точно так же завоевывают рыцарское звание или попадают в число Девяти Герцогов. Существуют еще обряды и испытания, через которые нужно пройти, но в конце концов, все сводится в драке. Богемонд ходит в королях всего пару месяцев, после Турнира Двенадцатой Ночи.
Павана завершилась пробирающим до костей визгливым переливистым свистом крумгорнов и медлительно, словно заходящее солнце, оседающим на траву заревом одежд и плюмажей. Фаррелл увидел, как, подобно всем остальным, в долгом и глубоком реверансе приседает перед музыкантами Гарт де Монфокон; но девушка в синей накидке так и стояла с ним рядом в хрупкой и непреклонной надменности, казалось, заставлявшей пригибаться пламя керосиновых ламп. Лица ее Фаррелл не видел.
– А это кто? – спросил он.
Девушка вдруг повернулась, говоря что-то Гарту, и отбросила со лба спутанные львиного тона волосы. Джулия тихо, словно хрустнул сучок, вымолвила:
– Эйффи.
– Ага, – откликнулся Фаррелл. – Эйффи Шотландская.
На таком расстоянии ему удалось различить лишь буйную гриву волос, кожу, загоревшую почти до того же пыльного тона и узкое, с долгой талией тело, попиравшее землю поступью, которая напомнила Фарреллу, как однажды гроза шла к нему через горное озеро. Более элегантного движения – томной паваны на воде, которую ничто остановить не способно – ему видеть не приходилось.
– Мне это имя знакомо, – сказал он. – Об Эйффи существует какой-то рассказ.
Музыканты, опустив инструменты, принимали протягиваемые со всех сторон бумажные стаканчики с вином, тем временем разбрелись и танцующие, отправившись в большинстве к шатру, на поиски освежающего питья. Джулия, покачав головой, зябко провела себя ладонями по плечам.
– Ее зовут Розанна Берри, – сказала она. – Старшеклассница. Пятнадцать лет.
Фаррелл вглядывался в напряженную, надменную фигуру, одновременно и принцессу, и тощее пугало с роскошно расплесканными волосами.
– Не забыть бы передать ей поклон от Пресвитера Иоанна. Как знать, может быть судьба трона зависит от этого.
Джулия резко встала, стряхивая листья с подола и не глядя на Фаррелла, поднявшегося следом за ней.
– Пойдем домой, – сказала она. – Не стоило тебя сюда приводить.
Говорила она торопливо, почти бормотала. Фарреллу еще не приходилось слышать, чтобы голос ее звучал настолько невыразительно.
– Почему? – спросил он. – Джевел, ты извини, я вовсе не имел в виду подшучивать над вами.
Он взял ее за руку и развернул к себе лицом.
– Я просто пытаюсь усвоить правила игры, – сказал он. – Ну что ты, Джевел? Правда же, извини меня.
За ее спиною Гарт де Монфокон приближался к музыкантам, волоча за собою Эйффи. Она почти покорно тащилась за ним, улыбаясь и встряхивая головой.
Ладонь Джулии показалась ему ножом Пирса-Харлоу, скользнувшим издали в его собственную. По-прежнему не глядя на него, она сказала:
– Конечно, это игра. Белые представители среднего класса разгуливают в длинном исподнем, университетские доценты лупят друг друга палками – чем же еще все это может быть? Спасибо, что напомнил.
– А ты разве забыла?
Она не ответила. Фаррелл сказал:
– Старина Гарт – вот кто, готов поспорить, отнюдь не в игры играет. Я поспорил бы даже, что он-то как раз о многом забыл.
Ему хотелось поговорить с ней о Бене, но он повторял себе, что это может подождать, пока они доберутся до дома. Взамен он спросил:
– Почему ты меня сюда привела? Ради музыки?
Невероятный Кроф Грант роскошно продефилировал мимо, жуя сочащуюся жиром индюшечью ногу и привольно декламируя голосом, мощь которого сделала бы честь и грузовику:
Рыдай, народ, не смыкая вежд, Шли своих сыновей на Рубеж!
Ибо злой Англичанин изменой выиграл этот бой; Цветы лесов, соль нашей земли, Те, кто в битву искони первыми шли, Лежат, повержены в хладный прах земной.
Джулия легко надвинула на правое запястье Фаррелла почти неприметный браслетик, сплетенный из клеверных стебельков.
– Знак благоволения твоей дамы, – думая о чем-то своем, сказала она.
– У тебя должно быть имя и такой вот знак.
Она вдруг улыбнулась Фарреллу и обвила его руку своей, вернувшись к нему так же стремительно, как перед тем удалилась в какие-то тесные и холодные области.
– Ради шумов, – сказала она. – Пойдем, поздороваемся с Богемондом, Королем Ги Бразиля.
Они медленно пересекли лужайку, часто останавливаясь, ибо Джулию приветствовали, словно сестру, персонажи из мира то Карла Великого, то Саладина, то «Большого Гарри». Одна за одной мелькали перед Фарреллом, яркие туники, щегольские дублеты, плащи и мантии; облаченные в них люди отзывались на имена вроде Симон Дальнестранник, Олаф Холмквист, леди Вивьена д'Одела, сэр Вильям Сомнительный и дон Клавдио Бальтасар Рю Мартин Ильдефонсо де Санчес-и-Карвайл. Они говорили:
– Леди Мурасаки, сколь утешительно для меня снова узрить вас между нами, – и узрев Фаррелла: – О, моя леди, но откройте же нам, что за миловидного негодяя привели вы с собою?
Больше всего понравились Фарреллу леди Хризеида с мужем, герцогом Фредериком Сокольничим – почти неотличимо смуглые, угловатые и застенчивые – и еще одна негритянка, спутник которой представил ее как Аманишахет, Царицу Нубийскую. Склонившись над ее рукой, Фаррелл услышал:
– Не обращайте на него внимания, голубчик, он называет меня первым именем, какое влетит ему в голову. Меня зовут Ловита Берд и лучше этого уже ничего не придумаешь.
Он был представлен также графине Елизавете Баторий, которую в последний раз видел в зеленом открытом автомобиле, одетой в одни золотые цепочки. При ближайшем рассмотрении она оказалась в точности похожей на персидскую кошку с ее пустым ликом и яшмовыми глазами. Пока Фаррелл целовал графине руку, ее пальчик скреб его по исподу ладони.
Бена и след простыл. Фаррелл с удовольствием взглянул бы поближе на Эйффи, но она тоже куда-то исчезла, хотя Гарт де Монфокон то и дело возникал на периферии его зрения, теребя то ус, то рукоятку меча. В конце концов Джулия почтительно присела перед королем Богемондом и негромко произнесла:
– Бог да хранит Ваше Величество.
Фаррелл же восторженно бухнулся на оба колена и возопил:
– Да здравствует Король! Король выше грамматики!
– Это с какого вдруг хрена? – поинтересовался король Богемонд.
Стоявшие вкруг него мужчины все как один кашлянули, и король утомленно промямлил:
– Виноват. Что знаменуют собою сии неслыханные речи?
– Это мое любимое высказывание относительно королей, – принялся объяснять Фаррелл. – Где-то в шестнадцатом веке его произнес Император Сигизмунд. Насколько я помню, ему указали, что он применил дательный падеж вместо творительного.
– Интересно попробовать, – бормотнул король. Он возложил ладони на плечи Фаррелла и похлопал – неуверенно, словно прислушиваясь к новым для него ощущениям.
– Встань, – произнес король Богемонд. – Встань, сэр Пух из рода Медведей, честнейший из всех моих рыцарей.
Фаррелл встал, что оказалось нелегко, ибо король тяжко навалился на него, негромко напевая некий гимн, обладавший разительным сходством с песенкой «Твое обманчивое сердце». Подняться Фарреллу удалось, скрытно цепляясь за расшитую грифонами шелковую перевязь, крест-накрест покрывавшую грудь Богемонда.
Джулия произнесла:
– Да не не будет конца утехам Вашего Величества, – воззрите, я привела с собою для услаждения вашего слуха истинный перл среди лютнистов, равных коему по совершенству нет в Ги Бразиле.
Фаррелл покраснел, что немало его удивило. Он было начал толковать что-то относительно наложенного на него завета, но Джулия, прервав его, сама все рассказала, щебеча на призрачном английском столь легко и привольно, словно он был прирожденным ее языком. Король с завистливым восхищением взирал не нее.
– Треклятая замковая тарабарщина вконец меня извела, – громко пожаловался он, обдав Фаррелла ароматом темного эля. – Я называю ее замковой тарабарщиной, потому что какой же это к свиньям язык, если в нем нет ни единого правила. Просто так вот оно звучит, как выразился некогда Доблестный Принц. Прискорбно, вы не считаете?
Багровый Тюдор снова откашлялся:
– Сир, мой повелитель, не будет ли вам угодно воссоединиться с Королевой? Она уже ожидает Вашего Величества, дабы возглавить купно с вами гальярду.
У него был высокий, лишенный интонаций голос и глаза, сидевшие, словно жемчужины, в глубочайших глазницах.
– Замковая тарабарщина, – продолжал король Богемонд. – Тарабарщина МГМ, тарабарщина классических комиксов – Вальтер Скотт, клянусь Богом, так или иначе это все надергано из Вальтера Скотта, – голос его окреп, преисполнясь угрюмого презрения. – Этим-то, разумеется, что за печаль. Они же не этнолингвисты, они не чувствуют в отношении языка ни малейшей ответственности. В гробу они имели и синтаксис, и морфологию, так? И все до смерти рады.
И король развел руки в стороны, приняв позу бессмысленного, ухмыляющегося довольства. Корона свалилась наземь, Фаррелл нагнулся, чтобы поднять ее.
– Ваше Величество, Император Сигизмунд имел в виду лишь…
– Никто не может быть выше грамматики, – сказал король Богемонд. – По-моему, это то же самое, что быть выше пищеварения, так?
Он криво улыбнулся Фарреллу и по-дружески ткнул его локтем в бок.
– Видал, сконфузились, вон, глянь-ка на них, – он сердито обозрел с приятностию улыбавшихся благородных лордов и высокородных дам, проплывающих над травой в своих трико и нежно взвихрявшихся платьях. – Никто из них и не чаял, что я свалюсь им на головы неизвестно откуда. Они тут распасовывали эту свою корону туда-сюда, как затраханный баскетбольный мячик. Меня они уж никак не ждали. А теперь вот изволь, возись с крестьянином, черт бы его задавил, с крестьянским королем. Из них же никому не встряло в голову податься в крестьяне, заделаться нищим, невежественным, роющимся в дерьме сервом, который только на то и годен, чтобы торчать вместо пятидесятиярдовой вехи на поле во время их окаянных турниров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Грациозно прокравшись мимо с совсем молоденькой девушкой в синем жупане, Гарт де Монфокон оглянулся на них через плечо. Фаррелл переспросил:
– Гиперборея?
– Наше отделение в Сакраменто. Еще одно есть в Лос-Анжелесе – Королевство Под Горой. А мы – Королевство Ги Бразиль.
Она произнесла это имя с насмешливой напыщенностью, но Фаррелла внезапно пробрала странная дрожь, легкое льдистое покалывание под кожей. Один раз он уже ощутил его сегодня, когда меч Гарта, стеная, рвался из ножен. Он спросил:
– Давно ты в это ввязалась? Сколько времени эти люди предаются подобным забавам?
– Лет десять-двенадцать. Во всяком случае, что касается Ги Бразиля, – другие начали позже.
Две огромных афганских борзых, черная и золотистая, неспешно просквозили толпу танцующих; приоткрытые в грубой ухмылке пасти и лимонного тона глаза обратили павану в мерцающий издали фрагмент гобелена. Джулия продолжала:
– Я с ними связана пару лет – прихожу, ухожу. Это Нэнси меня привела, леди Хризеида. Она тут состоит в подобии приемной комиссии.
Фаррелл медленно произнес:
– Те доспехи на твоей кровати, они были настоящими. А как насчет мечей, топоров и прочего?
– По большей части пальмовое дерево, ротанг. Его лианы похожи на обычные прутья, но потяжелее. Хотя насколько я знаю, некоторые все еще предпочитают простую мягкую древесину – сосну и так далее.
– Только не старый добрый сэр Рахат-Лукум, – сказал Фаррелл. – Тот усатый красавец. Он размахивает чем-то вполне настоящим.
– А, Гарт просто выпендривается, – презрительно откликнулась Джулия.
– Он неизменно притаскивает на танцы Весельчака. Вообще же на этот счет имеются очень строгие правила. Ты не вправе сражаться чем-либо, обладающим режущей кромкой, но при этом удар должен быть достаточно сильным, чтобы оружие, будь оно острым, пробило доспехи. В итоге получается, что убить таким оружием человека невозможно, но руки или ребра время от времени все же ломаются. Предмет вечных препирательств с Братством Оружейников.
– Могу себе представить, – откликнулся Фаррелл. – Ну и дела у вас тут. А ты, стало быть, брат-оружейник?
– Нет, я принадлежу к Содружеству Мастеровых. Это мы делаем одежды и родовые знамена, расписываем щиты, вообще беремся за все, о чем нас попросят. А с доспехами я покончила да и те-то сделала, когда еще только вступила в Лигу.
Сова возвратилась, серой ночной бабочкой скользя в лунном свете, кружа и снижаясь над паваной, тонко вскрикивая – от гнева, полагал Фаррелл, обуявшего ее, когда выяснилось, что все ее охотничьи угодья заняты чужаками. Джулия показала ему короля Богемонда – крепкого, лысеющего, моложавого мужчину в длинной пурпурной тунике и в мантии, покрой и шитье которой были выдержаны в византийском духе. Он стоял под деревом на самом краю лужайки в обществе еще трех мужчин, среди которых виднелся и багровый Тюдор. Фаррелл спросил:
– И как же становятся королем Ги Бразиля?
– Побеждая на поединке, – ответила Джулия. – Точно так же завоевывают рыцарское звание или попадают в число Девяти Герцогов. Существуют еще обряды и испытания, через которые нужно пройти, но в конце концов, все сводится в драке. Богемонд ходит в королях всего пару месяцев, после Турнира Двенадцатой Ночи.
Павана завершилась пробирающим до костей визгливым переливистым свистом крумгорнов и медлительно, словно заходящее солнце, оседающим на траву заревом одежд и плюмажей. Фаррелл увидел, как, подобно всем остальным, в долгом и глубоком реверансе приседает перед музыкантами Гарт де Монфокон; но девушка в синей накидке так и стояла с ним рядом в хрупкой и непреклонной надменности, казалось, заставлявшей пригибаться пламя керосиновых ламп. Лица ее Фаррелл не видел.
– А это кто? – спросил он.
Девушка вдруг повернулась, говоря что-то Гарту, и отбросила со лба спутанные львиного тона волосы. Джулия тихо, словно хрустнул сучок, вымолвила:
– Эйффи.
– Ага, – откликнулся Фаррелл. – Эйффи Шотландская.
На таком расстоянии ему удалось различить лишь буйную гриву волос, кожу, загоревшую почти до того же пыльного тона и узкое, с долгой талией тело, попиравшее землю поступью, которая напомнила Фарреллу, как однажды гроза шла к нему через горное озеро. Более элегантного движения – томной паваны на воде, которую ничто остановить не способно – ему видеть не приходилось.
– Мне это имя знакомо, – сказал он. – Об Эйффи существует какой-то рассказ.
Музыканты, опустив инструменты, принимали протягиваемые со всех сторон бумажные стаканчики с вином, тем временем разбрелись и танцующие, отправившись в большинстве к шатру, на поиски освежающего питья. Джулия, покачав головой, зябко провела себя ладонями по плечам.
– Ее зовут Розанна Берри, – сказала она. – Старшеклассница. Пятнадцать лет.
Фаррелл вглядывался в напряженную, надменную фигуру, одновременно и принцессу, и тощее пугало с роскошно расплесканными волосами.
– Не забыть бы передать ей поклон от Пресвитера Иоанна. Как знать, может быть судьба трона зависит от этого.
Джулия резко встала, стряхивая листья с подола и не глядя на Фаррелла, поднявшегося следом за ней.
– Пойдем домой, – сказала она. – Не стоило тебя сюда приводить.
Говорила она торопливо, почти бормотала. Фарреллу еще не приходилось слышать, чтобы голос ее звучал настолько невыразительно.
– Почему? – спросил он. – Джевел, ты извини, я вовсе не имел в виду подшучивать над вами.
Он взял ее за руку и развернул к себе лицом.
– Я просто пытаюсь усвоить правила игры, – сказал он. – Ну что ты, Джевел? Правда же, извини меня.
За ее спиною Гарт де Монфокон приближался к музыкантам, волоча за собою Эйффи. Она почти покорно тащилась за ним, улыбаясь и встряхивая головой.
Ладонь Джулии показалась ему ножом Пирса-Харлоу, скользнувшим издали в его собственную. По-прежнему не глядя на него, она сказала:
– Конечно, это игра. Белые представители среднего класса разгуливают в длинном исподнем, университетские доценты лупят друг друга палками – чем же еще все это может быть? Спасибо, что напомнил.
– А ты разве забыла?
Она не ответила. Фаррелл сказал:
– Старина Гарт – вот кто, готов поспорить, отнюдь не в игры играет. Я поспорил бы даже, что он-то как раз о многом забыл.
Ему хотелось поговорить с ней о Бене, но он повторял себе, что это может подождать, пока они доберутся до дома. Взамен он спросил:
– Почему ты меня сюда привела? Ради музыки?
Невероятный Кроф Грант роскошно продефилировал мимо, жуя сочащуюся жиром индюшечью ногу и привольно декламируя голосом, мощь которого сделала бы честь и грузовику:
Рыдай, народ, не смыкая вежд, Шли своих сыновей на Рубеж!
Ибо злой Англичанин изменой выиграл этот бой; Цветы лесов, соль нашей земли, Те, кто в битву искони первыми шли, Лежат, повержены в хладный прах земной.
Джулия легко надвинула на правое запястье Фаррелла почти неприметный браслетик, сплетенный из клеверных стебельков.
– Знак благоволения твоей дамы, – думая о чем-то своем, сказала она.
– У тебя должно быть имя и такой вот знак.
Она вдруг улыбнулась Фарреллу и обвила его руку своей, вернувшись к нему так же стремительно, как перед тем удалилась в какие-то тесные и холодные области.
– Ради шумов, – сказала она. – Пойдем, поздороваемся с Богемондом, Королем Ги Бразиля.
Они медленно пересекли лужайку, часто останавливаясь, ибо Джулию приветствовали, словно сестру, персонажи из мира то Карла Великого, то Саладина, то «Большого Гарри». Одна за одной мелькали перед Фарреллом, яркие туники, щегольские дублеты, плащи и мантии; облаченные в них люди отзывались на имена вроде Симон Дальнестранник, Олаф Холмквист, леди Вивьена д'Одела, сэр Вильям Сомнительный и дон Клавдио Бальтасар Рю Мартин Ильдефонсо де Санчес-и-Карвайл. Они говорили:
– Леди Мурасаки, сколь утешительно для меня снова узрить вас между нами, – и узрев Фаррелла: – О, моя леди, но откройте же нам, что за миловидного негодяя привели вы с собою?
Больше всего понравились Фарреллу леди Хризеида с мужем, герцогом Фредериком Сокольничим – почти неотличимо смуглые, угловатые и застенчивые – и еще одна негритянка, спутник которой представил ее как Аманишахет, Царицу Нубийскую. Склонившись над ее рукой, Фаррелл услышал:
– Не обращайте на него внимания, голубчик, он называет меня первым именем, какое влетит ему в голову. Меня зовут Ловита Берд и лучше этого уже ничего не придумаешь.
Он был представлен также графине Елизавете Баторий, которую в последний раз видел в зеленом открытом автомобиле, одетой в одни золотые цепочки. При ближайшем рассмотрении она оказалась в точности похожей на персидскую кошку с ее пустым ликом и яшмовыми глазами. Пока Фаррелл целовал графине руку, ее пальчик скреб его по исподу ладони.
Бена и след простыл. Фаррелл с удовольствием взглянул бы поближе на Эйффи, но она тоже куда-то исчезла, хотя Гарт де Монфокон то и дело возникал на периферии его зрения, теребя то ус, то рукоятку меча. В конце концов Джулия почтительно присела перед королем Богемондом и негромко произнесла:
– Бог да хранит Ваше Величество.
Фаррелл же восторженно бухнулся на оба колена и возопил:
– Да здравствует Король! Король выше грамматики!
– Это с какого вдруг хрена? – поинтересовался король Богемонд.
Стоявшие вкруг него мужчины все как один кашлянули, и король утомленно промямлил:
– Виноват. Что знаменуют собою сии неслыханные речи?
– Это мое любимое высказывание относительно королей, – принялся объяснять Фаррелл. – Где-то в шестнадцатом веке его произнес Император Сигизмунд. Насколько я помню, ему указали, что он применил дательный падеж вместо творительного.
– Интересно попробовать, – бормотнул король. Он возложил ладони на плечи Фаррелла и похлопал – неуверенно, словно прислушиваясь к новым для него ощущениям.
– Встань, – произнес король Богемонд. – Встань, сэр Пух из рода Медведей, честнейший из всех моих рыцарей.
Фаррелл встал, что оказалось нелегко, ибо король тяжко навалился на него, негромко напевая некий гимн, обладавший разительным сходством с песенкой «Твое обманчивое сердце». Подняться Фарреллу удалось, скрытно цепляясь за расшитую грифонами шелковую перевязь, крест-накрест покрывавшую грудь Богемонда.
Джулия произнесла:
– Да не не будет конца утехам Вашего Величества, – воззрите, я привела с собою для услаждения вашего слуха истинный перл среди лютнистов, равных коему по совершенству нет в Ги Бразиле.
Фаррелл покраснел, что немало его удивило. Он было начал толковать что-то относительно наложенного на него завета, но Джулия, прервав его, сама все рассказала, щебеча на призрачном английском столь легко и привольно, словно он был прирожденным ее языком. Король с завистливым восхищением взирал не нее.
– Треклятая замковая тарабарщина вконец меня извела, – громко пожаловался он, обдав Фаррелла ароматом темного эля. – Я называю ее замковой тарабарщиной, потому что какой же это к свиньям язык, если в нем нет ни единого правила. Просто так вот оно звучит, как выразился некогда Доблестный Принц. Прискорбно, вы не считаете?
Багровый Тюдор снова откашлялся:
– Сир, мой повелитель, не будет ли вам угодно воссоединиться с Королевой? Она уже ожидает Вашего Величества, дабы возглавить купно с вами гальярду.
У него был высокий, лишенный интонаций голос и глаза, сидевшие, словно жемчужины, в глубочайших глазницах.
– Замковая тарабарщина, – продолжал король Богемонд. – Тарабарщина МГМ, тарабарщина классических комиксов – Вальтер Скотт, клянусь Богом, так или иначе это все надергано из Вальтера Скотта, – голос его окреп, преисполнясь угрюмого презрения. – Этим-то, разумеется, что за печаль. Они же не этнолингвисты, они не чувствуют в отношении языка ни малейшей ответственности. В гробу они имели и синтаксис, и морфологию, так? И все до смерти рады.
И король развел руки в стороны, приняв позу бессмысленного, ухмыляющегося довольства. Корона свалилась наземь, Фаррелл нагнулся, чтобы поднять ее.
– Ваше Величество, Император Сигизмунд имел в виду лишь…
– Никто не может быть выше грамматики, – сказал король Богемонд. – По-моему, это то же самое, что быть выше пищеварения, так?
Он криво улыбнулся Фарреллу и по-дружески ткнул его локтем в бок.
– Видал, сконфузились, вон, глянь-ка на них, – он сердито обозрел с приятностию улыбавшихся благородных лордов и высокородных дам, проплывающих над травой в своих трико и нежно взвихрявшихся платьях. – Никто из них и не чаял, что я свалюсь им на головы неизвестно откуда. Они тут распасовывали эту свою корону туда-сюда, как затраханный баскетбольный мячик. Меня они уж никак не ждали. А теперь вот изволь, возись с крестьянином, черт бы его задавил, с крестьянским королем. Из них же никому не встряло в голову податься в крестьяне, заделаться нищим, невежественным, роющимся в дерьме сервом, который только на то и годен, чтобы торчать вместо пятидесятиярдовой вехи на поле во время их окаянных турниров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54