– А иначе, готова ручаться, все обратилось бы в нестерпимую скуку. Как, остаться навеки прикованной все к той же истертой личине, довольствоваться одним притязанием, единственным покроем одежд, одним-единственным мужем все с тем же бессменным носом? О нет, мой добрый музыкант, мы живем, быть может, и в Средних Веках, но однако же все еще в Калифорнии.
Сиамский котенок, весь вечер бесстрашно бродивший по комнатам, устремился к ним на негнущихся лапках, желая проникнуть в чудесные тайны влачившегося по полу подола леди Дженит. Она подхватила его (котенок яростно забарабанил ее по подбородоку) и сказала Фарреллу:
– Представляю вам сэра Мордреда, названного так, потому что он злющий, злющий, злющий! – последние слова наполовину заглушила шерстка котенка.
Фаррелл спросил:
– И часто это случается? Я хочу сказать, люди у вас то и дело примеряют на себя новые роли?
Леди Дженит рассмеялась котенку в живот – котенок, словно завзятый боксер, молотил ее по ушам.
– О нет, напротив, это далеко не общее правило. У нас немало людей вроде леди Хризеиды и лорда Гарта, чьи личности не изменяются ни на йоту от одного Турнира Святого Кита до другого, разве что обогащаются, становясь все более достоверными. Но для тех из нас, кто отличается меньшим постоянством, истинное наслаждение кроется в том, чтобы по собственному выбору обращаться в иного человека – в той мере и на тот срок, на какой нам этого хочется. Прежде чем стать Дрейей, я была Люцией ла Сирена, пылкой девой древней Кастильи, а назавтра могу оказаться девицей Мэриан из Шервудского Леса или Мелюзиной, Дамой-Драконом, и никто на меня за это коситься не станет. Сквайр Танкред, Джеффри, граф Восточной Марки, прекратите вы, наконец?
Двое мальчишек, с которыми Фаррелл чуть раньше успел поболтать, с грохотом пронеслись по буфетной – оба наполовину бежали, наполовину дрались, выкрикивая бездыханными истерическими голосами:
– Сквернавец, еретик, я пущу твои кишки на подвязки!
Сэр Мордред зарычал, гневно хлыстнул хвостом воздух и попытался вскарабкаться по головному убору леди Дженит. Один из мальчиков, исчезая вслед за другим под столом, успел с извиняющейся улыбкой помахать ей ладошкой – оба чудесным образом выкатились с другой стороны, не врезавшись в ножку стола и не стянув себе на головы скатерти и подносов. Фаррелл с легкостью отслеживал их необузданное продвижение по волне мантий и накидок, поспешно взметавшихся, чтобы освободить им дорогу.
– Ногти Пресвятой Девы, чума на них обоих! – взахлеб ругалась леди Дженит, пока Фаррелл осторожно выпутывал из ее волос сэра Мордреда и опускал его на пол. – С первого дня, как Танкред стал оруженосцем сэра Сидрика Лучника, этот сопляк доводит моего Джеффри до помрачения разума. Ничего не попишешь, придется идти, растаскивать несчастных пащенков.
Она вновь отвесила Фарреллу реверанс и повернулась, собираясь уйти.
– Вот вы здесь живете, – сказал Фаррелл. – На что это похоже, жить здесь постоянно?
Леди Дженит оглянулась на него, но ничего не сказала, она уже опять улыбалась. Фаррелл снова спросил:
– Я хочу сказать – часто ли вы отправляетесь куда-нибудь пообедать? Есть ли у вас друзья на работе, ходите ли вы хоть изредка в кино всей семьей, отдаете ли машину в мастерскую, чтобы ее подрегулировали? Как вообще выглядит такая жизнь?
Почему, собственно, я один должен чувствовать себя идиотом? Разве это мой сын лезет в драку из-за того, что не стал оруженосцем? Леди Дженит помолчала, обмахивая веером влажные перси и не сводя с Фаррелла спокойных маленьких глаз, напоминавших цветом выгоревшую портьеру. Наконец, она сказала:
– Я знаю, как опустить четвертак в парковочный счетчик, если именно к этому сводится ваше представление о настоящей жизни. Мне пришлось научиться этому, потому что в моей юридической школе не было студенческой автостоянки. Я также способна определить с помощью чековой книжки сколько денег осталось на банковском счету, заказать пиццу и помочь Джеффри, графу Восточной Марки, справиться с домашним заданием по работе на компьютере. Вы довольны ответом, мой лорд Призраков и Теней?
Внезапно усилившийся шум заставил обоих быстро обернуться и увидеть дородного рыцаря в длинной кольчуге, уже взобравшегося на стол с закусками, свалив ударом ноги стул, использованный им в качестве подставки. Сжимая в руке плещущий кувшин и погрузив один ботфорт в сладкую полбу, он то ли завел речь, то ли затянул песню – сказать с уверенностью было трудно. Даже грянувшие вдвое сильнее восторженные клики и топот не смогли заглушить гневного вопля, с которым леди Дженит, мгновенно обратившаяся в Дрейю, принцессу Татарии, ринулась в буфетную. Рыцарь, заметив ее приближение, уронил кувшин и начал сползать со стола.
Фаррелл бродил по комнатам, отыскивая Джулию и стараясь не наступить на сэра Мордреда, время от времени вылетавшего, будто его выбрасывало взрывом, из какого-нибудь темного угла, чтобы с достойной камикадзе свирепостью наброситься на лодызки Фаррелла, и мгновенно исчезавшего то за стоявшими на небольшом пьедестале пустыми доспехами, то за прислоненным к стене расписанным лишь наполовину щитом. Один из его наскоков пришелся очень кстати, ибо отвлек внимание леди Вивьены д'Одела, только-только настроившейся на долгое слезливое повествование о ее безответной любви к Хамиду ибн Шанфара. Другой полностью сорвал попытку «Василиска» переложить «Когда мне будет шестьдесят четыре» в серенаду и исполнить ее в назидание сэру Тибальту и леди Алисон, пойманным за тем, что они обнимались в какой-то нише. Тут уж Фарреллу пришлось серьезно поговорить с котенком, и сэр Мордред честным голосом пообещал вести себя хорошо, но, конечно, соврал.
Леди Хризеида, привлеченная к участию в спешной чистке заляпанного подливой жабо короля Богемонда, приостановилась, чтобы сказать, что леди Мурасаки сию минуту вышла во двор, пожаловавшись на шум и духоту. В холле у выходных дверей собирались танцевать бранль – пары выстраивались, словно готовясь не к бранлю, а к какой-нибудь конге пятнадцатого столетия, из музыкантов же у них имелся всего только Феликс Аравийский с шалмеем, похожий на босховского беса в его чувствительную минуту. Завидев Фаррелла, Феликс окликнул его и поманил поверх мельтешащих между ними капюшонов, беретов с перьями и конических башен с вуальками. Фаррелл улыбнулся, помахал в ответ и, перебежав холл, поспешно шмыгнул в комнату, прежде им не замеченную. Она была меньше прочих, не так ярко освещена и попахивала давней заброшенностью – казалось, что все празднества этого дома, кроме новоселья, миновали ее. Но и в ней полы устилал свежий камыш – куда надо обратиться в Авиценне, штат Калифорния, чтобы получить настоящий замковый камыш?
– и несколько гобеленов и ковриков хоть немного, но согревали стены, а у самой дальней из них, прямо под рассекавшим камень окном сидел на корточках Никлас Боннер в обществе мальчика, никак не старшего лет четырех.
Фаррелл и впоследствии не смог бы сказать, сколько времени он простоял, наблюдая за ними. Комната оставалась на диво пустой, он смутно, но неизменно чувствовал, как кто-то забредает в нее и выходит, слышал голоса, обменивавшиеся на языке Лиги шутками по поводу восхитительной сосредоточенности двух детей. Ни тот, ни другой ни разу не подняли голов. Фаррелл узнал в мальчике племянника леди Алисон, который во время церемонии, серьезно глядя перед собой, держал подушечку с кольцами. Никлас объяснял ему, как называются различные части замка, который они строили из постукивающих желтых и красных кирпичиков.
– Ну вот, Джошуа, барбакан у нас готов. Можешь сказать «барбакан»?
Джошуа засмеялся и без ошибки повторил слово.
– О, замечательно. Хорошо, а теперь нам надо соорудить во внешней стене настоящую потерну, это такой потайной выход – «потерна», Джошуа. Я займусь ею, а ты построй на стене еще несколько сторожевых башен, ладно? У тебя хорошо получаются башни.
Одежда его отличалась небрежной роскошью: короткие красные с черным штаны поверх трико, вздувавшиеся на бедрах, как тыквы, короткий темно-красный дублет, простая белая рубашка и черная шляпа с высокой тульей – точь в точь перевернутый кверху дном цветочный горшок, только мягкий. Узкие поля надвинутой на лоб шляпы скрывали от Фаррелла его глаза. Джошуа так и остался в белом, словно мороженное, праздничном костюме, к которому добавился просторный шлем, видимо, подаренный ему в награду за славно исполненную роль. На переделку внешней стены его еще хватило, но когда дело дошло до рва и вала, мальчика сморил сон. Никлас Боннер ласково улыбнулся, почти без следа запавшей Фарреллу в память алчной и вкрадчивой сладостности, и поднял мальчика с пола – так осторожно, что тот и не шелохнулся. Фаррелл, когда золотое лицо повернулось к нему, инстинктивно отступил, но Никлас глядел на Джошуа, глаза его по-прежнему оставались в тени. Кто-то прямо в комнате объяснял кому-то другому как и когда следует покупать серебро. Никлас Боннер начал чуть слышно напевать.
Мускулистый хвостик снова хлестнул Фаррелла по ноге, и он в испуге крутнулся назад, ибо наскоки сэра Мордреда уже довели его до состояния шарахающейся от всякого выстрела лошади. Однако на этот раз сиамский зверь нашел себе дичь поизряднее: не обращая на Фаррелла никакого внимания, он прокрался мимо него, явственно и отважно нацелясь на длинные, грациозные ноги Никласа Боннера в соблазнительных коротких штанах. Отнюдь не набросившись на них очертя голову, напротив, то стелясь, словно греческий огонь, то безопасности ради отпрыгивая, сэр Мордред взял добычу с чувством и расстановкой, достойными куда более пожилого кота, – он потратил столько времени, сколько нужно, чтобы выпустить когти, поплевать на них, внести поправку на снос ветра и угол возвышения и, наконец, точно выйти на цель, чтобы, словно медведь, помечающий дерево, со вкусом пройтись когтями по левой икре Никласа Боннера сверху вниз, до лодыжки. И обозрел он плоды трудов своих – четыре опрятных разреза в красном трико с проглядывающей сквозь них оцарапанной кожей – и увидел, что это хорошо, и сел, испытывая глубокое удовлетворение, и сказал: «Рау».
Никлас Боннер ни на миг не прервал негромкого пения. Он не вздрогнул, не покачнулся, он продолжал баюкать спящего Джошуа. Когда он, наконец, поднял голову – Господи-Иисусе, что мог увидеть малыш в этих глазах?
– светящийся, словно шампанское, взгляд его уставился в точку, лежавшую за правым плечом Фаррелла, и тот, услышав смешливое сопение, понял, что там – Эйффи.
На ней был синий жупан, тот же, что во время Празднества, и подобие кисейной мантильи, вздувавшейся на волосах, будто мешок с почтой. Когда Фарреллу в последний раз выпало долее единого мига, видеть ее вблизи, она обвисала на руках Никласа, такая же беззащитная, как Джошуа, но куда более беспомощная. Ныне она подпрыгивала, привставая на цыпочках, улыбаясь и нетерпеливо подрагивая, ее бесцветная кожа буквально светилась чем-то много лучшим, нежели простое здоровье.
– Ох, позволь мне, – произнесла она тоном, каким обращаются к любовнику. Никлас не ответил, но Фаррелл ощутил, как леденящее дозволение скользнуло между ними, зацепив его по щеке, будто пролетающий камень. Эйффи нацелилась пальцем на мирно охорашивающегося сэра Мордреда и заворковала тихим, как колыбельная Никласа Боннера, голосом:
– Гадкий котик, ах ты гадкий котик.
С этой ночи Фаррелл часто слышал оба голоса во сне.
Сэр Мордред, оторвавшись от технически сложных трудов, сопряженных с мытьем шеи, поднял на Эйффи любезный голубой взгляд. Затем, явно сочтя ее такой же неинтересной добычей, какой представлялся ему Фаррелл, он перекатился на спину и принялся вылизывать маслянно-белый животик. Внезапно и резко зубы его щелкнули под влажной шерсткой, и он тоненько вскрикнул от боли и изумления. Какую-то долю секунды он торопливо зализывал ранку, затем – неловко, не по-кошачьи дергаясь, словно кто-то макал его мордочкой в миску с молоком – начал снова и снова вгрызаться в собственный живот, с каждым разом подвывая все громче.
Специалист по серебру сочувственно произнес:
– Ах, бедная киска, бедняжечка, право, я уж год, как не видел, чтобы такого малютку донимали паразиты. Во всяком случе, как только цена упадет ниже этой отметки, так сразу и покупайте.
Джошуа, стараясь зарыться лицом в плечо Никласа Боннера, пробормотал:
– Потерна.
Она не могла этого сделать, не могла заставить его. Сэр Мордред уже грыз и царапал себя с остервенением, и собственная его плоть приглушала его вопли. Эйффи опустилась рядом с ним на колени, поглаживая его и мурлыкая так мягко, что губы ее почти не двигались, и до Фаррелла не доносилось ни слова. Но он знал, что она повторяет, он ощущал эти жгучие слова почти с той же отчетливостью и страхом, как сэр Мордред:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Сиамский котенок, весь вечер бесстрашно бродивший по комнатам, устремился к ним на негнущихся лапках, желая проникнуть в чудесные тайны влачившегося по полу подола леди Дженит. Она подхватила его (котенок яростно забарабанил ее по подбородоку) и сказала Фарреллу:
– Представляю вам сэра Мордреда, названного так, потому что он злющий, злющий, злющий! – последние слова наполовину заглушила шерстка котенка.
Фаррелл спросил:
– И часто это случается? Я хочу сказать, люди у вас то и дело примеряют на себя новые роли?
Леди Дженит рассмеялась котенку в живот – котенок, словно завзятый боксер, молотил ее по ушам.
– О нет, напротив, это далеко не общее правило. У нас немало людей вроде леди Хризеиды и лорда Гарта, чьи личности не изменяются ни на йоту от одного Турнира Святого Кита до другого, разве что обогащаются, становясь все более достоверными. Но для тех из нас, кто отличается меньшим постоянством, истинное наслаждение кроется в том, чтобы по собственному выбору обращаться в иного человека – в той мере и на тот срок, на какой нам этого хочется. Прежде чем стать Дрейей, я была Люцией ла Сирена, пылкой девой древней Кастильи, а назавтра могу оказаться девицей Мэриан из Шервудского Леса или Мелюзиной, Дамой-Драконом, и никто на меня за это коситься не станет. Сквайр Танкред, Джеффри, граф Восточной Марки, прекратите вы, наконец?
Двое мальчишек, с которыми Фаррелл чуть раньше успел поболтать, с грохотом пронеслись по буфетной – оба наполовину бежали, наполовину дрались, выкрикивая бездыханными истерическими голосами:
– Сквернавец, еретик, я пущу твои кишки на подвязки!
Сэр Мордред зарычал, гневно хлыстнул хвостом воздух и попытался вскарабкаться по головному убору леди Дженит. Один из мальчиков, исчезая вслед за другим под столом, успел с извиняющейся улыбкой помахать ей ладошкой – оба чудесным образом выкатились с другой стороны, не врезавшись в ножку стола и не стянув себе на головы скатерти и подносов. Фаррелл с легкостью отслеживал их необузданное продвижение по волне мантий и накидок, поспешно взметавшихся, чтобы освободить им дорогу.
– Ногти Пресвятой Девы, чума на них обоих! – взахлеб ругалась леди Дженит, пока Фаррелл осторожно выпутывал из ее волос сэра Мордреда и опускал его на пол. – С первого дня, как Танкред стал оруженосцем сэра Сидрика Лучника, этот сопляк доводит моего Джеффри до помрачения разума. Ничего не попишешь, придется идти, растаскивать несчастных пащенков.
Она вновь отвесила Фарреллу реверанс и повернулась, собираясь уйти.
– Вот вы здесь живете, – сказал Фаррелл. – На что это похоже, жить здесь постоянно?
Леди Дженит оглянулась на него, но ничего не сказала, она уже опять улыбалась. Фаррелл снова спросил:
– Я хочу сказать – часто ли вы отправляетесь куда-нибудь пообедать? Есть ли у вас друзья на работе, ходите ли вы хоть изредка в кино всей семьей, отдаете ли машину в мастерскую, чтобы ее подрегулировали? Как вообще выглядит такая жизнь?
Почему, собственно, я один должен чувствовать себя идиотом? Разве это мой сын лезет в драку из-за того, что не стал оруженосцем? Леди Дженит помолчала, обмахивая веером влажные перси и не сводя с Фаррелла спокойных маленьких глаз, напоминавших цветом выгоревшую портьеру. Наконец, она сказала:
– Я знаю, как опустить четвертак в парковочный счетчик, если именно к этому сводится ваше представление о настоящей жизни. Мне пришлось научиться этому, потому что в моей юридической школе не было студенческой автостоянки. Я также способна определить с помощью чековой книжки сколько денег осталось на банковском счету, заказать пиццу и помочь Джеффри, графу Восточной Марки, справиться с домашним заданием по работе на компьютере. Вы довольны ответом, мой лорд Призраков и Теней?
Внезапно усилившийся шум заставил обоих быстро обернуться и увидеть дородного рыцаря в длинной кольчуге, уже взобравшегося на стол с закусками, свалив ударом ноги стул, использованный им в качестве подставки. Сжимая в руке плещущий кувшин и погрузив один ботфорт в сладкую полбу, он то ли завел речь, то ли затянул песню – сказать с уверенностью было трудно. Даже грянувшие вдвое сильнее восторженные клики и топот не смогли заглушить гневного вопля, с которым леди Дженит, мгновенно обратившаяся в Дрейю, принцессу Татарии, ринулась в буфетную. Рыцарь, заметив ее приближение, уронил кувшин и начал сползать со стола.
Фаррелл бродил по комнатам, отыскивая Джулию и стараясь не наступить на сэра Мордреда, время от времени вылетавшего, будто его выбрасывало взрывом, из какого-нибудь темного угла, чтобы с достойной камикадзе свирепостью наброситься на лодызки Фаррелла, и мгновенно исчезавшего то за стоявшими на небольшом пьедестале пустыми доспехами, то за прислоненным к стене расписанным лишь наполовину щитом. Один из его наскоков пришелся очень кстати, ибо отвлек внимание леди Вивьены д'Одела, только-только настроившейся на долгое слезливое повествование о ее безответной любви к Хамиду ибн Шанфара. Другой полностью сорвал попытку «Василиска» переложить «Когда мне будет шестьдесят четыре» в серенаду и исполнить ее в назидание сэру Тибальту и леди Алисон, пойманным за тем, что они обнимались в какой-то нише. Тут уж Фарреллу пришлось серьезно поговорить с котенком, и сэр Мордред честным голосом пообещал вести себя хорошо, но, конечно, соврал.
Леди Хризеида, привлеченная к участию в спешной чистке заляпанного подливой жабо короля Богемонда, приостановилась, чтобы сказать, что леди Мурасаки сию минуту вышла во двор, пожаловавшись на шум и духоту. В холле у выходных дверей собирались танцевать бранль – пары выстраивались, словно готовясь не к бранлю, а к какой-нибудь конге пятнадцатого столетия, из музыкантов же у них имелся всего только Феликс Аравийский с шалмеем, похожий на босховского беса в его чувствительную минуту. Завидев Фаррелла, Феликс окликнул его и поманил поверх мельтешащих между ними капюшонов, беретов с перьями и конических башен с вуальками. Фаррелл улыбнулся, помахал в ответ и, перебежав холл, поспешно шмыгнул в комнату, прежде им не замеченную. Она была меньше прочих, не так ярко освещена и попахивала давней заброшенностью – казалось, что все празднества этого дома, кроме новоселья, миновали ее. Но и в ней полы устилал свежий камыш – куда надо обратиться в Авиценне, штат Калифорния, чтобы получить настоящий замковый камыш?
– и несколько гобеленов и ковриков хоть немного, но согревали стены, а у самой дальней из них, прямо под рассекавшим камень окном сидел на корточках Никлас Боннер в обществе мальчика, никак не старшего лет четырех.
Фаррелл и впоследствии не смог бы сказать, сколько времени он простоял, наблюдая за ними. Комната оставалась на диво пустой, он смутно, но неизменно чувствовал, как кто-то забредает в нее и выходит, слышал голоса, обменивавшиеся на языке Лиги шутками по поводу восхитительной сосредоточенности двух детей. Ни тот, ни другой ни разу не подняли голов. Фаррелл узнал в мальчике племянника леди Алисон, который во время церемонии, серьезно глядя перед собой, держал подушечку с кольцами. Никлас объяснял ему, как называются различные части замка, который они строили из постукивающих желтых и красных кирпичиков.
– Ну вот, Джошуа, барбакан у нас готов. Можешь сказать «барбакан»?
Джошуа засмеялся и без ошибки повторил слово.
– О, замечательно. Хорошо, а теперь нам надо соорудить во внешней стене настоящую потерну, это такой потайной выход – «потерна», Джошуа. Я займусь ею, а ты построй на стене еще несколько сторожевых башен, ладно? У тебя хорошо получаются башни.
Одежда его отличалась небрежной роскошью: короткие красные с черным штаны поверх трико, вздувавшиеся на бедрах, как тыквы, короткий темно-красный дублет, простая белая рубашка и черная шляпа с высокой тульей – точь в точь перевернутый кверху дном цветочный горшок, только мягкий. Узкие поля надвинутой на лоб шляпы скрывали от Фаррелла его глаза. Джошуа так и остался в белом, словно мороженное, праздничном костюме, к которому добавился просторный шлем, видимо, подаренный ему в награду за славно исполненную роль. На переделку внешней стены его еще хватило, но когда дело дошло до рва и вала, мальчика сморил сон. Никлас Боннер ласково улыбнулся, почти без следа запавшей Фарреллу в память алчной и вкрадчивой сладостности, и поднял мальчика с пола – так осторожно, что тот и не шелохнулся. Фаррелл, когда золотое лицо повернулось к нему, инстинктивно отступил, но Никлас глядел на Джошуа, глаза его по-прежнему оставались в тени. Кто-то прямо в комнате объяснял кому-то другому как и когда следует покупать серебро. Никлас Боннер начал чуть слышно напевать.
Мускулистый хвостик снова хлестнул Фаррелла по ноге, и он в испуге крутнулся назад, ибо наскоки сэра Мордреда уже довели его до состояния шарахающейся от всякого выстрела лошади. Однако на этот раз сиамский зверь нашел себе дичь поизряднее: не обращая на Фаррелла никакого внимания, он прокрался мимо него, явственно и отважно нацелясь на длинные, грациозные ноги Никласа Боннера в соблазнительных коротких штанах. Отнюдь не набросившись на них очертя голову, напротив, то стелясь, словно греческий огонь, то безопасности ради отпрыгивая, сэр Мордред взял добычу с чувством и расстановкой, достойными куда более пожилого кота, – он потратил столько времени, сколько нужно, чтобы выпустить когти, поплевать на них, внести поправку на снос ветра и угол возвышения и, наконец, точно выйти на цель, чтобы, словно медведь, помечающий дерево, со вкусом пройтись когтями по левой икре Никласа Боннера сверху вниз, до лодыжки. И обозрел он плоды трудов своих – четыре опрятных разреза в красном трико с проглядывающей сквозь них оцарапанной кожей – и увидел, что это хорошо, и сел, испытывая глубокое удовлетворение, и сказал: «Рау».
Никлас Боннер ни на миг не прервал негромкого пения. Он не вздрогнул, не покачнулся, он продолжал баюкать спящего Джошуа. Когда он, наконец, поднял голову – Господи-Иисусе, что мог увидеть малыш в этих глазах?
– светящийся, словно шампанское, взгляд его уставился в точку, лежавшую за правым плечом Фаррелла, и тот, услышав смешливое сопение, понял, что там – Эйффи.
На ней был синий жупан, тот же, что во время Празднества, и подобие кисейной мантильи, вздувавшейся на волосах, будто мешок с почтой. Когда Фарреллу в последний раз выпало долее единого мига, видеть ее вблизи, она обвисала на руках Никласа, такая же беззащитная, как Джошуа, но куда более беспомощная. Ныне она подпрыгивала, привставая на цыпочках, улыбаясь и нетерпеливо подрагивая, ее бесцветная кожа буквально светилась чем-то много лучшим, нежели простое здоровье.
– Ох, позволь мне, – произнесла она тоном, каким обращаются к любовнику. Никлас не ответил, но Фаррелл ощутил, как леденящее дозволение скользнуло между ними, зацепив его по щеке, будто пролетающий камень. Эйффи нацелилась пальцем на мирно охорашивающегося сэра Мордреда и заворковала тихим, как колыбельная Никласа Боннера, голосом:
– Гадкий котик, ах ты гадкий котик.
С этой ночи Фаррелл часто слышал оба голоса во сне.
Сэр Мордред, оторвавшись от технически сложных трудов, сопряженных с мытьем шеи, поднял на Эйффи любезный голубой взгляд. Затем, явно сочтя ее такой же неинтересной добычей, какой представлялся ему Фаррелл, он перекатился на спину и принялся вылизывать маслянно-белый животик. Внезапно и резко зубы его щелкнули под влажной шерсткой, и он тоненько вскрикнул от боли и изумления. Какую-то долю секунды он торопливо зализывал ранку, затем – неловко, не по-кошачьи дергаясь, словно кто-то макал его мордочкой в миску с молоком – начал снова и снова вгрызаться в собственный живот, с каждым разом подвывая все громче.
Специалист по серебру сочувственно произнес:
– Ах, бедная киска, бедняжечка, право, я уж год, как не видел, чтобы такого малютку донимали паразиты. Во всяком случе, как только цена упадет ниже этой отметки, так сразу и покупайте.
Джошуа, стараясь зарыться лицом в плечо Никласа Боннера, пробормотал:
– Потерна.
Она не могла этого сделать, не могла заставить его. Сэр Мордред уже грыз и царапал себя с остервенением, и собственная его плоть приглушала его вопли. Эйффи опустилась рядом с ним на колени, поглаживая его и мурлыкая так мягко, что губы ее почти не двигались, и до Фаррелла не доносилось ни слова. Но он знал, что она повторяет, он ощущал эти жгучие слова почти с той же отчетливостью и страхом, как сэр Мордред:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54