Он увидел, как Каннон легко поклонилась Джулии, приветствуя и признавая ее. Когда она повернулась к нему, он вытер рот ослабевшей рукой, стыдясь, что она увидит его таким, но Каннон улыбнулась, и Фаррелл заплакал – не в этот миг, потом – ибо улыбка Каннон позволила ему быть таким, как он есть, и позволила также простить себе несколько вполне основательных гнусностей.
Впоследствии он настаивал на том, что слышал, как они разговаривали, Каннон и Зия, на языке мыльной пены – и что он понимал каждое их слово.
– Старый друг…
– Старый друг…
– Я не способна помочь ему. Я слишком устала…
– Я помогу…
– Ты моложе меня и намного сильнее. У тебя мириады служителей, у меня же ни одного…
– Иллюзия. Нас не существует…
– Взможно. Но дитя позвало тебя, и ты пришла…
– Конечно. Как же иначе? Я знала ее бабушку…
– Да. Спасибо тебе, старый друг… Впрочем, Зия клялась, что они не произнесли ни слова, что они и не нуждались в словах, а Джулия доводила его до исступления, описывая, как Каннон склонилась над Микой Виллоузом и коснулась его глаз, коснулась по-настоящему, и как он заморгал и промолвил: «Джулия», тут же лишившись чувств. Все это Фаррелл полностью пропустил, осознав вдруг, что Бен висит далеко в ночи, подобно Зииной маске из театра Кабуки, и вглядывается над неисцеленным пока пространством в сцену, лежащую где-то под ним. И тут Каннон вновь поклонилась Джулии – слишком занятой все еще беспамятным Микой Виллоузом, чтобы заметить поклон – низко, изогнувшись, как Северное Сияние, склонилась перед Зией, и ушла, унося с собой звездный свет, и Бен спустился вниз по восстановившейся лестнице, и по скрипучему полу гостиной приблизился к Зие. Он обнял ее и прижал к себе так крепко, как мог.
Мика Виллоуз открыл глаза и сказал:
– Джулия? Мать честная, а это еще кто такие?
Фаррелл стоял, не двигаясь, прислушиваясь к первым птицам, к брызгалкам, заработавшим у соседского дома, и думая лишь об одном – об улыбке Каннон.
XVI
Война представляла собой дело нешуточное. Почти от каждого рыцаря Лиги, не считая короля и боевого инструктора Джона Эрне, ожидалось, что он будет участвовать в ней, хотя степень своей активности определял исключительно сам боец. О себе Фаррелл знал только, что он состоит в войске Симона Дальнестранника, и что ему надлежит приискать для себя какое-либо гуманное и в то же время поднимающее дух бойцов занятие в тылу. Он поинтересовался у Симона, дает ли изготовление бутербродов и помощь Хамиду ибн Шанфара в импровизировании укрепляющих моральное состояние войска песен право числиться гражданским лицом. Симон сказал, что обещать ничего не может, и посоветовал приглядеть себе дерево повыше.
Правила ведения войны отличались скудостью и простотой. Густо поросший кустарником тринадцатиакровый остров, лежащий посреди озера Валльехо – отделенного от Хавлока заливом и землями целого округа – уже несколько лет ежегодно сдавался Лиге, благодаря наличию у нее друзей, обладавших не весьма, но все же значительной властью, а также отсутствию у туристов интереса к этому обилующему ядоносным сумахом клочку суши. Война длилась один день – с рассвета до заката – и за неделю до этого дня остров поступал в полное распоряжение обороняющейся стороны, коей дозволялось соорудить на нем целый лабиринт фанерных барбаканов и форпостов, равно как и разного рода символических рвов, западней и ловушек, окружавшших центральную крепость, которая и сама представляла собой не более чем форт, возведенный на невысокой земляной насыпи. Она-то и была тем замком, который войску Гарта де Монфокон надлежало взять, чтобы выиграть войну.
Единоборства воинов мало чем отличались от турнирных, исход их определялся законами чести и решением любого из восьми обладавших свободой передвижения судей – по четыре с каждой стороны. Единственное отклонение от правил, которых Лига придерживалась во все остальное время, состояло в том, что каждой стороне разрешалось использовать оружие, обыкновенно находившееся под запретом. Симон Дальнестранник избрал длинные луки, а Гарт моргенштерны. На самом деле, как справедливо отметил Вильям Сомнительный, главную роль все равно играли мечи, но выбор Симона заставил атакующую сторону облачиться в шлемы и тяжелые доспехи, несмотря на то, что стрелы применялись тупые.
– Это быстро скажется, особенно в жаркий день. Никто не пишет об этом, но в старых войнах самая обычная усталость и была основной причиной потерь среди рыцарей. Вот увидите, часа в два, может быть, в три они начнут сами валиться на землю.
– А сможем мы продержаться до этого времени?
Лицо Вильяма расплылось в пьяноватой улыбке. Всю вторую половину дня они помогали строить деревянную крепость, подкрепляя силы мексиканским пивом, и выпили столько, что хватило бы на долгую осаду.
– Это как раз самое легкое. Видите ли, Джо, преимущество всегда на стороне тех, кто обороняется. На всем острове есть только три места, где можно по-человечески высадиться – раньше их было больше, но Гарт когда-то потратил целую неделю, стаскивая сюда здоровенные валуны и затопляя их так, что они теперь вышибают дно всякому, кто пытается пристать к берегу. Лишь для того, чтобы закрепиться на берегу, им придется сражаться до полудня, да при этом они еще потеряют кучу людей. В итоге у них только и будет времени, что от полудня до заката, и если нам хоть немного повезет, мы до самого вечера не подпустим их близко к замку.
– Стало быть, шансы у нас неплохие, – сказал Фаррелл. Он хотел добавить: «если не брать в расчет Эйффи» , но вместо этого спросил: – А вы и впрямь ждете не дождетесь когда начнется война, верно?
Вильям серьезно кивнул.
– Для меня это будет уже пятая. На мой взгляд, она замечательно избавляет человека от всякой дряни, скопившейся на душе – от агрессивности, потребности в насилии, от притворства, от напряжения, связанного с необходимостью то и дело выбирать, на чьей ты стороне, от желания победить любой ценой. Я думаю, что в скором времени все войны так или иначе начнут походить на нашу. Настоящей-то уже никто не сможет себе позволить, а какие-то войны людям так или иначе нужны, – поняв, что зарапортовался, он засмеялся немного смущенно и добавил: – Ну ладно, ладно, не людям – мужчинам . Малость увлекся.
Вечером накануне войны Фаррелл отправился вместе с Хамидом домой к Вильяму, где предстояло обсудить стратегические планы Войны Ведьмы, как ее уже официально окрестили. На обсуждении присутствовал Симон Дальнестранник и самые сильные из его воинов, которые, напоминая футбольных болельщиков, немедля затеяли спор о прошлых турнирах и славных подвигах, совершенных тем или иным из рыцарей в той или иной из жестоких mкlйe; впрочем, столь же сильно напоминали они и ценителей ковров или высокой моды, ибо немало времени было уделено обмусоливанию тонкостей, связанных с использованием щита, и новаций, применяемых ныне в поединке на боевых топорах. Подогретое вино с пряностями и домодельный мед добавляли бессвязности разговору, который заносило то по одну, то по другую сторону границы, отделяющей повседневную речь от дурацкого, прилипчивого языка, коим изъяснялись Айвенго и компания.
Фаррелл заснул и проснулся от толчка в бок, которым наградил его локоть Хамида когда общество уже начало расходиться. Еще полусонный он спросил:
– Ну как? Имеется у нас план предстоящей игры?
– Лучший план в мире, – ответил Хамид. – Лупить врагов по головам, держаться подальше от сумаха и улепетывать со всех ног при первых признаках появления Эйффи. Не план, а конфетка.
Фаррелл пришел на собрание в одеждах Лиги – трико, туника и сшитая для него Джулией кружевная сорочка – собственно, все явились в костюмах, кроме Хамида, прибывшего прямиком из своей почтовой конторы и щеголявшего светло-коричневыми брюками, белой с короткими рукавами рубашкой и (несмотря на жару) узеньким красным галстуком, элегантным, точно змея. Уличные прохожие, миновав Хамида и Фаррелла в ласково душной ночи, останавливались, оборачивались и долго смотрели им вслед. Хамид сказал:
– Пожалуй, не стоит мне больше пить Вильямов мед. Его уже можно заливать в баки модельных аэропланов.
– Насколько я понимаю, он его к войне наготовил, – сказал Фаррелл. – А вы все-таки думаете, что Эйффи покажется? Симон вон клянется, что она пообещала Девяти Герцогам или кому там…
– Дорогой мой, я не думаю, я знаю! – Хамид остановился. – Симон просто-напросто старается отвлечь своих людей от мыслей о том, кто будет стоять в этой битве на стороне Гарта. Мы же, черт побери, превосходим их числом чуть ли не вдвое. Вы полагаете, что старина Гарт не в курсе? Полагаете, что он полез бы в драку с такими шансами, если бы не имел собственного простенького плана игры?
Голос Хамида звучал уже выше и мягче обычного, напоминая речитатив, которым он излагал сагу о Святом Ките.
– О, нам предстоит узреть феерию об одной женской роли – прямая трансляция из Лас-Вегаса – и когда она завершится, уже не останется ни малейших сомнений, ни тени неопределенности относительно того, кто у нас в Лиге звезда первой величины. И еще предстоит нам узреть смерть.
Они прошли два квартала, прежде чем Фаррелл смог заставить себя поверить в последнюю фразу Хамида настолько, чтобы ее повторить. Хамид заморгал:
– Я действительно так сказал? Ну, не говорил ли я вам, что с медом пора завязывать? Он заставляет меня откалывать бардовские штучки, причем так, что я и сам их не замечаю, – Хамид умолк и молчал, пока они не прошли еще одного квартала, а после тихо добавил: – Нет, это неправда. Просто с бардами такое случается время от времени.
– Смерть, – повторил Фаррелл. – Но чья? И каким образом?
Однако Хамид уходил вперед – на памяти Фаррелла он еще никогда не шагал так быстро, красный галстук через плечо относило за спину.
– Случается, голос сам начинает нести неведомо что. Не обращайте внимания.
Дальше он молчал почти до того угла Парнелл-стрит, на котором Фарреллу предстояло свернуть к дому Джулии. Только здесь он задумчиво произнес:
– Поговаривают, что наш общий царственный знакомый больше не гуляет по улицам. Приятно слышать об этом, – но последняя фраза, казалось, содержала в себе оттенок вопроса.
Фаррелл ответил:
– Он в больнице. Истощение, нелады с почками, легкая анемия и пара других радостей, приобретаемых, когда долго живешь на помойке. Кроме того, он слишком припозднился с очередным визитом к дантисту, и к тому же в больнице его держат, как это у них называется, «под наблюдением», поскольку он с большим трудом вспоминает, кто он и в каком времени находится. Но в общем, дело идет на поправку.
– Ну что же, теперь мне жаль, что я сразу не сказал вам о нем всей правды, – произнес Хамид. – Буду с вами откровенен, я не был уверен, сумеете ли вы в достаточной мере понять, то что я мог бы вам рассказать.
Он прервал рассерженный отклик Фаррелла.
– Да-да, я помню, мы оба видели то, что сделала Эйффи, но поймите, я видел также, как более сотни вполне разумных людей наотрез отрицали нечто, совершенное ею прямо у них на глазах. Так сказать, развоплощая содеянное, понимаете? Им пришлось изменить свою память о нем, о Мике, чтобы устранить противоречия из своих представлений о случившемся. Я видел, как они это делали. Господи, ведь именно он помог основать и организовать всю эту чертову Лигу, и все-таки через две, от силы три недели он у них обратился всего-навсего в еще одного спятившего негра, выбыл вследствие самовольной отлучки, переметнулся в туземцы – ничего не поделаешь, с неграми это, к сожалению, нередко случается, – голос его дрожал, дрожала рука, сжимавшая предплечье Фаррелла, и Фаррелл позавидовал не то чтобы непредвиденной, но все же неожиданной грации, с которой Хамид умел выплескивать свои чувства.
– Если вам когда-нибудь захочется увидеть настоящую колдовскую работу, понаблюдайте за людьми, защищающими свои удобства и верования. Только там вы ее и найдете.
– Почему же вы-то остались в Лиге? – спросил Фаррелл.
Ему ответил Хамид, почти уже полностью овладевший собой:
– Лиге нужен летописец, а мне – материал для летописей. Я ведь тоже должен думать о своих удобствах.
На углу он отрывисто пожелал Фарреллу спокойной ночи, повернулся, чтобы уйти, но, поколебавшись, добавил:
– Знаете, почему еще я заговорил с вами о Мике – вы, я думаю, уже поняли, что, когда случилось то, что случилось, он и Джулия составляли какое-то подобие пары, – Фаррелл кивнул, а Хамид продолжал: – В общем-то, это было не очень серьезно. Я бы сказал так: кое-что между ними осталось незавершенным.
– Это их дело, – сказал Фаррелл. – С другой стороны, этот ваш голос – я о завтрашней смерти – вот это, по-моему, дело наше. Я думаю, нам следует обратить на него внимание.
Хамид фыркнул.
– А он ничего нам больше не скажет, потому что не знает ни хрена, – но глаза его, когда он похлопал Фаррелла по плечу, не улыбались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54