Острые, лишенные листьев прутья зацеплялись за штанины скафандров, а когда на них наступишь, лопались с сухим неприятным треском или неохотно пригинались, затем внезапно выпрямились с силой отпущенных пружин. Они вырастали непосредственно из беловатого, каменистого грунта на равных расстояниях и как раз так, что между ними нельзя было поставить ступню.
Мы преодолели несколько десятков метров высоко поднимая ноги на манер цапель на мелководье, потом Мота остановился.
— Это ни к чему, — буркнул он. — Тем лучше. Не будем задерживаться…
Конечно же, нет! Даже если в его голосе зазвучала нотка сожаления.
— Может, на севере будет иначе, — утешил я его.
Он не ответил. Протянул руку к плечу и включил аппаратуру. Лифт, на котором мы спустились, вздрогнул и пополз вдоль корпуса, направляясь к нише под люком. В нескольких метрах ниже медленно опускалась тяжелая плитка грунтового лифта. Еще момент — и из открытой грузовой камеры высунулся массивный корпус трансера. Кроме самой тяжелой из наших машин на платформе нашлось еще достаточно места для небольшого вездехода.
Мы поедим в город достаточно экипированными. Не только для встречи с людьми, которые захотят обменяться с нами взглядом.
По общему решению я сел на место за рулем вездехода. Я бегло ознакомился с установленной на его задней стенке сигнализационную таблицу, которая должна была заметить нормальную связь, проверил топливо и размещение добавочного снаряжения, затем, не оглядываясь, двинулся. Я миновал по широкой дуге два первых прудка, заполненных зеленоватой и не слишком прозрачной водой, и взял курс прямо на север. В какой то момент я увидел в зеркале заднего вида словно бы облако пара. Трансер набирал скорость, оставляя за собой выдуваемую из торчащей травы росу. Когда горы по обеим сторонам долины сбежались, оставляя узкий каменистый проход, на три четверти залитый мелким ручьем, я оглянулся.
«Рубин» уменьшился до размера высокого обелиска. Его нос блестел в лучах солнца, как посеребренный. Нижняя часть корпуса оказалась в падающей от гор тени. Я ехал с головой, повернутой назад, пока он не исчез у меня из глаз, заслоненный скальными воротами. Потом я повернулся, пробежал взглядом по шкалам индикаторов и ускорил ход.
* * *
Мы ехали без перерыва четырнадцать часов. Когда небо на восходе посветлело и я мог наконец убрать лицо от окуляра ноктовизора, мои глаза застилал молочно-голубой туман. О рефлекторах, дело ясное, мы должны были забыть.
— Все равно.
— Если так, — заключил он, — то я подожду. Предпочтения иметь приятное впереди…
Я без слов опустил спинку кресла. Еще услышал, как Мота встает и пролазит между креслами, намереваясь, по всей видимости, вернуться в свою кабину через ограждения из датчиков и экранов. Но толчка, когда он перескакивал на панцирь трансера, я уж не почувствовал.
Проснулся я сам. Секунду я пробовал воскресить образы, которые в последние мгновения еще пронеслись перед моими глазами, но безуспешно. Я помнил только, что дело происходило во время ежегодного съезда пилотов в Амальфи под Салерно и что чья-то невинная по виду повесть, по мере того как развивалась, оплетала меня все теснее сетью оскорблений и угроз, хотя должна была касаться кого-то абсолютно чужого. В какой-то момент я понял, что не найду ответа на эти обвинения, но что моего ответа никто из присутствующих и не ждет, что все против меня. Я решил обмануть их бдительностью и вырваться… но не успел осуществить этого. Теперь я не мог не только припомнить о чем шла речь во всей этой истории, но и лиц людей, тех лиц, которые во сне я видел рядом со своим и которые еще приближались. Это не был приятный сон или приятное пробуждение.
Я встал, расправил кости и прошел в кабину трансера. Мота, увидев меня через объективы камер, буркнул что-то и умолк.
Я проглотил кусок концентрата и перед следующим глотком сказал.
День начался внезапно, как на Второй. Но пейзаж, который он открыл, был для нас совершенно новым. Горы остались далеко позади. Насколько хватало взгляда, расстилалась слегка волнистая равнина, равномерно заросшая щетинистой травой. Изредка на расстоянии примерно двухсот метров друг от друга росли деревья. Это значит — что-то, что трудно было назвать иначе, хотя с настоящими деревьями они имели мало общего. Они выглядели как воткнутые в землю огромные и сильно вылинявшие страусовые перья. Их кроны, или скорее оперения, производили впечатление легких и развевающихся, но когда, проезжая под такой свисающей кистью, я провел по ней ладонью, на рукавице, сделанной из жаропрочного стекловолокна осталась глубокая царапина.
Из-за горизонта блеснул солнечный диск.
Я проехал еще несколько десятков метров и увидел в зеркальце, что Мота подает мне какие-то знаки. Я оглянулся. О по-настоящему подходящему месту нечего было и мечтать. Я высмотрел немного сбоку от направления движения два плоских горба, непосредственно соседствующих друг с другом.
Не раздумывая особенно, я свернул в их сторону, и введя машину в мелкое углубление между ними, остановился. Не прошло и полминуты, как что-то слегка ударило в зад вездехода, подтолкнув его на несколько сантиметров. Мота, по всей видимости, был сыт по горло знакомством с местной травой.
— Кто спит первым? — спросил он, свалившись в кресло рядом со мной.
— Чего ты ждешь? Еще несколько часов, — я машинально посмотрел на небо, — и мы будем прощаться с этим очаровательным уголком. Ты уже сонный?
Он покачал головой. Это могло означать, что ему вообще расхотелось спать, если бы такая интерпретация не была явным нонсенсом.
— Мы двинемся около полуночи, — сказал он наконец. — Осталось всего двести пять — десять километров. Ближе чем в пятидесяти и так не оставим имущество. Значит, спешить некуда. Я отосплю свое… с надбавкой!
— Откуда ты знаешь, что как раз двести пятьдесят?
Вместо ответа он только передвинулся в кресле, открывая пульт, за которым сидел.
Его устилали листки пленки, наброски и один цветной прямоугольный лист, в котором я узнал старую карту Третьей.
— Наброски, — пояснил он. — Все сходится. Ни один картограф не сделал бы это лучше… по памяти.
— Посмотрим сначала, как далеко этой памяти хватает. Если они хотели ускорить шутку, то не могли фальсифицировать трассу с первых километров. Мы слишком рано обнаружили бы, что в траве пищит. А в той траве, — я описал рукой широкую дугу, — может многое пищать.
— Пока тихо, — ответил он, — за исключением одного этого места.
Я управился с кубиком концентрата, напоминающего прессованный камыш и движением головы показал на карту.
— Как мы войдем в город?
Он повернулся в прежнюю позицию, заслоняя собой пульт. Минуту он вглядывался в какую-то точку на разрисованном от руки листке пленки, потом вздохнул.
— Умеешь плавать? — спросил он равнодушным тоном.
Я кивнул.
— Умею! А так же нырять, взбираться на скалы и ездить на велосипеде. Знаю дзюдо. Зато не умею летать! Не могу также стать невидимым!
Он поднял голову и искоса посмотрел на меня.
— Думаю, тебе и не понадобится плыть…
— Во всяком случае, мы уже знаем, что я пойду в город, — сказал я. — Согласен! Так и должно быть, но не думаю, что ты должен будешь ждать в пятидесяти километрах. В случае чего, это уменьшит шансы… и речь идет не обо мне. То есть не только обо мне, — поправился я. — Там есть река, правда?
Я наклонился и стал искать место на карте, которое участники второй эмигрантской экспедиции выбрали для основания поселения.
— Даже две… — он провел пальцем вдоль линии, переходящей в большое пятно. Оно обозначало море или скорее большое бессточное озеро. Недалеко от устья река образовывала вилку, охватывая небольшой клочок суши. В этой дельте располагался Город.
— Всегда одно и тоже, — сказал я. — От первого городища, заложенного на каких-то болотах, через поселения на сваях, да замков и крепостей, прицепившихся к каким-то «орлиным гнездам». Если бы это я должен был построить поселение, до которого никого не хотел бы допустить из тех, кому этого захочется, я выбрал бы что-нибудь этакое… — я оглядел окрестности. — И даже нет, — продолжал я. — Должно быть более плоско. Идеально плоско. Вода затрудняет доступ, но создает и нежелательные возможности ловкачей, оснащенным, скажем скафандрами. В горах легко найти укрытие, ущелье, хотя бы скальную расселину и подойти так, чтобы даже птицу не вспугнуть. А на равнине? Разве что под землей… — Я замолчал. У меня появилась одна мысль.
— Если бы применить крота… — пробормотал я.
— Значит, можно под землей?
— Нельзя, — ответил я сам себе. Они должны быть начеку… не перед нами, конечно же, но перед собственными соседями, не лишенными темперамента, если судить по тем, которые сейчас развлекают Фроса рассказами о путешествиях во времени. Кроты применяются сотни лет. Наверняка о них не забыли. Но по этим рекам ведь время от времени что-нибудь плывет? Какие-нибудь деревья, ветки… ведь они должны иметь лодки…
…парусные, — прорычал Мота. — Вроде бы у них много парусных лодок. Такое хобби!
— Прекрасное хобби, — сказал я с удовольствием. — Особенно для кого-то, кто в белый день, лежа брюхом вверх на борту и насвистывая старое танго, позволил бы ветру нести себя прямо к пристани.
— Не обязательно день, — буркнул Мота, — на воде приятнее всего бывает вечерами.
— Ты прав. Да, это мысль!
— Вот именно. Как раз по этому я пришел к выводу, что ты не должен будешь плыть.
— Ничего. Я забыл тебе сказать, что полжизни провел под парусом…
— Я сразу догадался, — заметил он. — Как только как следует подует, ты дичаешь. Я заметил это во время последней бури…
— Или ты идешь спать, — проворчал я, — или я возвращаюсь в вездеход!
— Не возвращайся, — сказал он с ноткой сожаления в голосе. — Разбуди меня на закате. Мы поужинаем и снова поговорим немного…
7.
Ночь была светлой, как на северном побережье Норвегии в конце мая. С первых минут езды я не трогал ноктовизора. По небу двигались молочно-белые облака, почти неразличимые днем возвышения вырастали немного выше, в воздухе блуждал слабый горьковатый аромат, словно бы от винного уксуса. Два или три раза из-под колес вездехода вырывались какие-то небольшие животные.
Шел четвертый час, когда достигнув вершины очередного горба, я увидел перед собой поперечную направлению езды беловатую линию. Я резко затормозил, зажигая одновременно сигнал на сигнализационной таблице позади машины.
Мота остановился в нескольких метрах от меня.
— Ну, что говорят об этом твои наброски чужаков? — спросил я.
— Ничего, — буркнул он. — У меня там только выезды из города. Это какой-то подъездной путь к обрабатываемым территориям, каменоломням или чему-нибудь в этом роде.
— Или на полигон, — сказал я. — Наверняка, у них есть какие-нибудь казармы или сторожевые посты вокруг города. При их добрососедских отношениях…
— Ну и что?
— Ничего. Кроме того, что дороги могут быть под наблюдением!
— Мы же не будем ими пользоваться, — пробурчал он. — Только этого нам и не хватало еще…
На это я промолчал. Я подал машину немного вперед и выскочил, перебросив ноги через борт. Я услышал сухой треск, закачался и наверняка завязал бы более близкое знакомство со здешним майским лугом, если бы не зацепился рукавом за основание ладарового щупа. Я забыл о траве. Траве?
Почти не отрывая стоп от земли, я двинулся вперед и облегченно вздохнул, остановившись на гладко утрамбованной и словно бы усыпанной мелким гравием покрытием.
Это была узкая переферийная дорога, напоминающая некоторые тракты в земных заповедниках. Она шла по прямой линии с запада на восток. Или наоборот… как кто захочет. Слева и справа она исчезла во мгле, заслоняющей горизонт.
— Ну? — крикнул Мота.
Я пожал плечами и повернул назад. Влез на кресло и тотчас же двинулся.
Сразу за дорогой Мота дал знак, что останавливается. Я тоже задержался, потом задним ходом приблизился к трансеру.
— Каменоломня или полигон, — пробурчал он, слезая с панциря, — пусть не знают, что здесь шляется кто-то…
Он вернулся по следам колес вездехода, наклонился и начал отступать задом, выпрямляя сломанные стебли растений. Он как раз добрался до покрытия, и, перейдя его, взялся за последний отрезок нашей трассы, когда на восходе, в отдаленной перспективе, появилась светящаяся точка. Он заметил ее одновременно со мной. Выпрямился и окинул молниеносным взглядом неподвижные машины. Я знал, о чем он думает, но для бегства было слишком поздно.
Пятно света, видимое поначалу, как слабый одинокий огонек, раздвоилось и как бы удлинилось, целясь в нас узкими бело-желтыми полосами. Даже если бы мы уже двигались и на полной мощности двигателей, мы не успели бы уйти из поля зрения прежде, чем подъезжающие подъедут на место, где мы стояли. Ночь была слишком ясная.
— Мота, — мой голос звучал незнакомо, — они не должны отсюда уехать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26